«Волос ангела»

В дальнем от буфетной стойки углу уютно пристроился за столом, покрытым несвежей клеенкой, пожилой цыган. Перед ним стояла пара чая, пустая рюмка, тарелка с сушками. Он поднялся навстречу Федору, улыбаясь по-молодому крепкими, белыми зубами.

– Здравствуй, Макар, – протянул ему руку Греков.

– Здравствуй, здравствуй, начальник! Садись, пожалуйста, чай пей со мной. Хочешь, водки закажу?

– Спасибо, не надо, – улыбнулся Федор. – Как жизнь идет, Макар?

– Грех жаловаться, начальник, идет потихоньку.

Стареем день ко дню. Работаю, детишки растут. Живем помалу, большего не просим.

Федор незаметно оглядел зал. Обычная публика, все вроде бы заняты своими делами и разговорами, на них не обращают внимания. Склонившись над столом, он тихо спросил:

– Зачем звал, Макар? Новости какие есть для меня? – И-и-и, начальник, а ты все такой же… – засмеялся цыган, тряхнув сильно побитой сединой шевелюрой. Давно не стриженные, вьющиеся волосы лежали на его голове, как лохматая шапка. – Торопишься? А жизнь медленно идет. Ладно, понимаю, что ты занятой. Помнишь мою жену, Манефу? Хорошо, что помнишь… Так вот, Манефа мне сказала: "Макар, добро помнить надо, когда человек тебе его сделал". Благодаря тебе мы живы остались…

Греков тоже помнил тот случай. Было это еще до империалистической войны, когда он работал табунщиком. Прижали казаки в степи кочевавшую семью Макара, думали, конокрады, чуть до самосуда дело не дошло. Если бы Федор и другие табунщики не вступились, быть беде – поубивали бы всех станичники. Для казака конь – все, а тут, как раз перед этим, несколько коней из казачьего табуна свели. И казачата-пастушки не углядели. Нашлись потом кони. Казаки мялись, приглаживая руками пышные чубы, винились, что зря хотели людей порешить.

С той поры знакомы они с Макаром. Много времени прошло, и встретились опять, в Москве. Макар работал кузнецом в гужевой конторе.

– Верно твоя Манефа говорит, – наливая себе чаю, согласился Федор, – очень верно.

– О, она у меня умная баба, не то что другие, – оживился цыган. – Не смотри, что грамоте не знает. Она другому мужику ума взаймы даст. Во!

– Кланяйся своей Манефе. Так что все-таки приключилось?

– Ай не торопи, не торопи, начальник! Все скажу. Так вот, Манефа моя и говорит, – снова завел Макар, – помог тебе хороший человек, и ему помочь надо. Слава Богу, мы живы, у меня работа есть, дети сыты. Тебе спасибо, начальник!

– Ну, мне что, власти спасибо говори. И перестань меня начальником звать. Федор я. Или забыл?

– Не-е, не забыл. Но ты начальник теперь. От власти. Тебе помочь – власти помочь.

– Сознательный стал! – засмеялся Федор. – А помнишь, в степях?

– Кто не без греха… – отвел глаза Макар. – Теперь жизнь другая пошла – старого даже вспоминать не хочется. Человеком себя увидел. – Макар нагнулся ближе к Федору и, понизив голос, спросил: – Слышал я, церкви грабят?

– От кого? – насторожился Греков.

– Так, говорят промеж собой люди… – с непроницаемым лицом откинулся на спинку стула Макар.

– Какие люди? – не отступался Федор.

– Разные, начальник Федор, разные. Сам понимать должен, всякие между людей есть, – хитро усмехнулся цыган. – Манефа моя тут как-то вечером карты раскинула, говорит: "Начальник, что нам помог, плохих людей ищет. Пойди, – говорит, – Макар, к нему, поговори".

– Ну говори, я слушаю.

– Ковал я кобылу у извозчика одного…

– Частный извозчик или из конторы? – быстро уточнил Федор.

– Ай, начальник, тебе – как на духу! Попу того на исповеди не сказал бы. Макар тоже человек, туда-сюда, заработать-приработать надо. Дети ведь.

– Ладно, ладно, – засмеялся Греков, – значит, частный.

– Ну вот, подковал я ему кобылу. На левую заднюю подкову ставил. Обмыли, как водится – обычай: кобыленке после ковки ноги обмыть надо, чтобы подковы держались.

– Твои – да не удержатся?

– Обычай, начальник, обычай. Грех нарушать. А ты слушай, не перебивай. Извозчик навеселе уже был, спьянился скоро, жалиться мне начал по-пьяному делу… – цыган отхлебнул чаю, начал сворачивать цигарку, достав большой кисет с крепким самосадом.

– О чем жаловался? – разговор стал интересовать Федора. Макар мужик неглупый, даже хитрый, весьма наблюдательный. Хоть и неграмотный, но память у него цепкая, много чего в ней спрятано.

– Папаша его, – цыган снова наклонился над столом, – раньше серебряником был, краденое золото и серебро плавил. Слыхал о таких?

Нет, не зря, видно, бросил Федор дела и пошел на свидание с Макаром, не зря.

– Доводилось. Служба такая.

– Ну и вот, а теперь он опять этим делом занялся. Ходит к его папаше какой-то Псих, извозчик мне про него, щипач, говорил.

– Вор-карманник?

– Он самый. Говорил еще, что этот Псих его папаше барахло церковное, золотое и серебряное, носит. На переплавку.

– Слушай, Макар, а не врал, случаем, твой извозчик?

– Не, он на наследствие папашино шибко надежду имеет, мечтает кобылу новую себе, а теперича боится, что папаша на этом деле погорит и наследствие пропадет. Не сомневайся, правду говорил: душа у него об этом горит, потому, думаю, не врал. А у пьяного, знамо дело, что на уме, то и на языке.

Макар вздохнул, положил цигарку на край стола и опять принялся за чай. Прихлебывая из блюдца, поглядывал на Федора темными, как чернослив, глазами.

– Так-так… Откуда у этого Психа золото и прочее, извозчик не знает?

– Этого и я, Федор, не знаю.

– Макар, а номер у него был, у извозчика? Они теперь с номерами все.

– А как же, номер обязательно был… Да ведь неграмотный я. Свою фамилию по памяти расписываю за деньги, и ладно.

– Жаль, – огорчился Греков.

– Ты, слышь, Федор, не сильно тужи-то. Циферку одну я знаю – двойка. Трамвай такой есть.

– А где, в начале номера, в конце?