«Волос ангела»

– Позвольте? – Шкуратов протянул руку к связке ключей. – Я попробую.

Как зачарованный глядя в его глаза, Алдошин протянул ключи, потом смотрел, как этот здоровенный мужик ловко отпер замок, откинул крышку, быстро переворошил рухлядь и начал вытаскивать купленную недавно церковную утварь.

– Не успели… – простонал Кудин.

– Вот-вот… – усмехнулся Генка. – А мальчонку и пальцем тронуть не смей!

* * *

Для начала один из приказчиков жестоко выпорол Сережку – веревкой, смоченной в соляном растворе. Потом выволок на улицу и, дав хорошего пинка, отшвырнул почти на середину переулка.

– Пущай тебя теперя милиция кормит!

Мальчишка тяжело поднялся, подул на ободранные при падении ладони. Медленно пошел прочь.

Сзади, словно ставя точку на его прежней жизни, гулко захлопнулась дверь черного хода магазина Кудина…

* * *

Родственника Воронцов встретил неприязненно-настороженно. Окинув взглядом его возмужавшую фигуру, с какой-то завистью отметил, что Анатолий изменился в лучшую сторону: по крайней мере, внешне. Исчезла давняя худоба, уступив место сухощавой стройности, подтянутости; взгляд, не потеряв мягкой задумчивости, стал тверже – Черников словно распрямился, потерял на дорогах Гражданской войны и революции свою сутулость и болезненную скованность.

– Отыскал-таки… – бросил Воронцов, пропуская Анатолия в комнату.

"Хорошо еще, военного не носит, как многие из этих, – подумал Андрей. – В штатском он выглядит как-то привычней".

Сознаться самому себе, что увидеть Черникова в военной форме было бы для него невыносимым, он не захотел.

– Ты не рад мне? – Анатолий, сняв шляпу, присел на край стула.

– Это имеет значение? – Воронцов прохромал мимо него, опустился на свободный стул с другой стороны стола. – Если хочешь, то я себе самому не рад. Устроит? А что ты не в военном? – не удержавшись, спросил он.

– Я давно демобилизовался. Работаю в газете. Ты разве не знал?

– Слышал…

– Ты женился? – спросил Анатолий, заметивший у кровати женские туфли.

– Нет. Так это, пустое. Просто иногда тяжко одному бывает. Хотя зачастую сам не знаешь, как легче – одному или вдвоем.

– Я только недавно узнал, что ты после госпиталя безвыездно живешь в Москве. И не зашел к нам ни разу.

– Зачем? Я и раньше, когда у меня было все в порядке, еще до войны, к вам не ходил. А теперь зачем? Чтобы пожалели?

– Не надо так, – мягко попросил Черников, – я же не ругаться с тобой пришел.

– Да, чаю попить? Извини, не предложу. Предпочитаю покрепче, а ты у нас всегда был трезвенник, – издевательски ухмыльнулся Воронцов.

"Да что же это я несу! – ужаснулся он сам себе. – Пришел ко мне в гости родной человек, которого я не видел много лет, отыскал, а я его так…"

– Прости… – глухо сказал, глядя в пол. – Но мне тяжело тебя видеть.

– Отчего, Андрей?

– Наверное, потому, что ты сумел найти свое место в этой новой жизни, а я нет. И ты ко мне не ходи больше. Ладно? Нет, я не имею ничего против тебя, но… Нехорошо все у меня теперь, Толя. Хочешь, расскажу тебе все, как случайному попутчику, потому что не увидимся больше? Хочешь?

Черников непонимающе смотрел на него:

– Что с тобой, Андрюша? Что приключилось?

– Уеду я, наверное, скоро. И чем дальше, тем лучше. Новой жизни не вышло, так хоть старую дожить как человек.

– Извини, но я не понимаю тебя. Ты говоришь какими-то загадками.

– Какие уж загадки, – горько усмехнулся Воронцов, – живу тут с одной женщиной, а у нее, оказывается, такие дружки, что впору вешаться. И теперь уже не пойму, сам запутался или меня запутали.

– Послушай, Андрей. У меня есть товарищ – мы вместе воевали, его зовут Федор Греков. Он сейчас в милиции работает. Давай я поговорю с ним? Он может помочь. Нельзя же так.

– Как? Так, как я, хочешь сказать? А ты знаешь, как я? Нет? Вот и не надо ничего… Может, побежишь к своему другу, доложишь про родственничка – бывшего царского офицера? Или промолчишь, побережешь карьеру? Ну что ты смотришь на меня? Обидеть тебя хочу, чтобы ты ушел!

– Хорошо. Я уйду, – Черников поднялся, пошел к двери. Остановившись, полуобернулся. – Уйду, но не обижусь, нет. А про карьеру и про друга моего ты зря… Я об этих людях роман хочу написать, чтобы знали потомки, какие они были. Если у меня получится, конечно. Ну а про родственника, бывшего царского офицера, я никогда не скрывал. Не стеснялся, знаешь ли, тебя, а вот теперь мне за тебя действительно стыдно! До свидания. Подумай над моим предложением. Я все-таки еще зайду к тебе на днях…

С минуту посидев после его ухода, Воронцов вдруг вскочил, захромал к двери, распахнув ее настежь, выскочил на полутемную лестничную площадку, перегнулся через чугунные перила.

– Толя! Вернись, Толя!..

Его голос гулко прокатился по лестничным маршам и затих без ответа.

* * *

Извозчика Браилов отпустил у Сретенских ворот, не доезжая до Рождественского бульвара. Дал мелочь на чай. Подхватив небольшой чемоданчик, лениво пронаблюдал, как лошадь, понукаемая кучером, тяжело потрусила дальше, к Лубянской площади.

Осмотревшись по сторонам, Иван Маринович прогулочным шагом направился в обратную сторону, поглядывая на таблички, прикрепленные к домам. Видимо, отыскав то, что ему было нужно, свернул в глухой переулок, криво спускавшийся к старому бульвару с известным всей Москве зданием цирка.

Двух– и трехэтажные бывшие доходные дома, стоявшие в переулке, часто лепились друг к другу, выставив в сторону проезжей части узкие окошки с геранью на подоконниках. В некоторых окнах, подложив под локти – для большего удобства – подушки, устроились хозяева квартир, с любопытством разглядывая редких прохожих: всё развлечение.

Заметив в одном из открытых окон смазливую женскую мордашку, Иван Маринович остановился, вежливо приподнял котелок, изящно поклонившись. Но в комнате сзади обладательницы понравившегося Браилову лица неожиданно появился усатый мужчина в белой нижней рубахе, распахнутой на груди. Ни слова не говоря, он отстранил женщину и закрыл окно.

Иван Маринович разочарованно причмокнул и продолжил свой путь. Заметив желтую вывеску, на которой крупными зелеными буквами было написано «Трактир», он свернул туда. Толкнув скрипучую дверь, спустился на несколько ступенек вниз и попал в большой сводчатый зал, прокуренный, шумный. Рядом с буфетной стойкой сидел патлатый гармонист в белой рубахе и черном жилете. Сквозь гул голосов и звяканье посуды едва пробивалась исполняемая им мелодия "Наурской".