«Волос ангела»
Шрифт:
– Не упомню… – покачал лохматой головой цыган. – Ты уж прости, но я ить с ним тожа пил…
Сладкий миг, когда сданы карты, ты берешь их со стола и потихонечку – именно потихонечку, в этом-то и вся сладость, – начинаешь раздвигать листы, ожидая с замиранием сердца: что пришло? Первую снизу видишь сразу, а вот остальные…
Потом разберешь их по мастям и достоинству, пустишься в игру – там будут уже другие щекочущие нервы моменты, но такого сладкого больше не будет, даже когда выиграешь. Видимо, тогда, бросая первый взгляд на сданные тебе карты, близко стоишь к фортуне, к своей
Вот и сейчас, в поезде, он быстро нашел себе компанию, договорились поиграть немножко, по маленькой, да затянулось это дело надолго: к картам пошли напитки, к напиткам – закуски, а там и завязался приятный разговор. Люди собрались коммерческие, обстоятельные, толк в вине и в закуске понимающие и, что отрадно, тоже большие любители поиграть. Но и умельцы!
Иван Маринович играл весьма неплохо, однако поначалу карта не шла – пару раз пришлось по-крупному рассчитаться, достав бумажник. Потом стало везти. Уже другие вынимали из пухлых кошельков денежки.
Хорошо! Поезд мягко покачивает, тонко позванивают на столике бутылки, дымок папиросный вьется над головами играющих. На станциях выбегали купить новые колоды карт. Распечатывали – и снова за игру.
Браилов – круглолицый, с толстой шеей, туго затянутой крахмальным воротником белой сорочки, с пестрым галстуком-бабочкой, щеки пухлые, гладко выбритые, глаза темные, под носом небольшие усики щеточкой – сидел по-домашнему, сняв пиджак. На плечах – широкие подтяжки, поддерживающие модные полосатые брючки.
Напротив – Порфирий Михайлович Федорин. Солидный, обвислые бульдожьи щеки с густой сеткой склеротических жилок, набрякшие веки (устал, бедняга, уже долго пьют и играют) прятали зеленоватые глаза.
Два других партнера тоже представлялись, да их имен Иван Маринович как-то не запомнил. Так обходился: "Будьте любезны, вы не подадите…" или "Прошу вас…".
Наконец играть устали, рассчитались, выпили, снова пошел разговор.
– А вы, любезный Иван Маринович, простите за нескромность, какое дело изволите вести?
– Мы по литографскому… – важно ответил Браилов Федорину, пыхтя толстой папиросой. – Очень выгодное занятие, скажу вам! Реклама и объявления сейчас – истинный двигатель всей торговли… Все же надо было мне ответить вам двадцать. И мои были бы все.
– Поздно, голубчик, поздно… – засмеялся Федорин. – Кончен бал, погасли свечи… М-да. Не думаете в ближайшее время делать новых приобретений?
– Не знаю, – пожал плечами Браилов. – Как все еще будет?
– Да-а… – протянул первый попутчик, игравший вместе с ними. – Времена меняются. Я вот все думаю: может, она, жизнь-то, и при большевиках на старое обернется. Ну, революция, ну, Гражданская война, ну, постреляли, и уже хватит, наверное. Пора хозяйством заниматься. А как тут без торгового человека? Не зря же они нэп объявили? Как полагаете?
Он налил себе коньяку, выпил, потянулся за бутербродом, но передумал и с хрустом отломил ножку у холодной вареной курицы.
– Вряд ли будет по-старому… – бросил второй попутчик. – Но без нас, коммерческих людей, ни одной власти никогда не обойтись. На старое-то вряд ли… – повторил он, словно пробуя свои слова на вкус, – однако мы – это все! Кто, скажите вы мне, кроме нас, может сейчас народ накормить, одеть, обуть, дать работу? То-то же…
– Надо,
ой как надо и одеть, и накормить, – подхватил Федорин. – Я как раз по этой части. В смысле – одеть.– И как оборот? – между делом поинтересовался Браилов.
– Приличный, голубчик вы мой, очень приличный…
– Слава Богу, хоть деньги наконец-то стали более-менее нормальные, – сказал первый попутчик, – а то начинаешь считать, да так и запутаешься в миллионах!
– Э-э, да разве это деньги… – Федорин скорчил презрительную гримасу. – Раньше, бывало, "катеньку" [16] возьмешь в руки, так вещь! Чуешь, что сто рублев. Золотым запасом обеспечено было.
16
Обиходное название царской купюры сторублевого достоинства с изображением Екатерины II.
– Да, золото, оно всему голова, – отозвался второй попутчик. – Сейчас поди попробуй, обменяй нонешние деньги на золото. Помню, в старое-то время придешь в банк как в коммерческий храм, тебе, «пожалте». Нет, что ни говорите, а золото – всему голова.
– Ну, не скажите, не скажите, – опять вступил в разговор первый попутчик, размахивая зажатой в пальцах полуобглоданной куриной ножкой. – Сырье где? Железные дороги дышат едва-едва, если соберешься товары отправить, намучишься, комиссары кругом, – последние слова он сказал совсем тихо, оглянувшись на дверь купе. – А хлопок где, я вас спрашиваю, где туркестанский хлопок?
– Концессии надо расширять, концессии!
– Бросьте, голубчик вы мой, опять немчуре да англичашкам кланяться! – пренебрежительно махнул рукой Федорин. – Сами сможем! Русский торговый человек всю выгоду государству может произвесть и себя не обидит. Вот так-то.
– Вроде подъезжаем? – отодвинув шторку, выглянул в окно второй попутчик. – Москва…
Прощались на вокзальной площади. Попутчики, откланявшись, ушли, а Иван Маринович все никак не мог расстаться с Порфирием Михайловичем Федориным.
– Очень все было любезно с вашей стороны.
– И мне тоже, Иван Маринович. Я всегда в «Савое» останавливаюсь, номерок заказываю. Прошу ко мне, без стеснения, голубчик. Буду рад. Без присмотра супруги, знаете ли… – он игриво пошевелил пухлыми пальцами. – Обещаете?
– Непременно, Порфирий Михайлович, непременно…
И они пошли к извозчикам.
– На Сретенку! – приказал, садясь в коляску, Иван Маринович Браилов и помахал на прощанье ручкой Федорину.
Генке Шкуратову всегда нравилась живая работа, веселая, на ногах, с людьми. В шумной толпе он чувствовал себя как в родной стихии. В кабинетах много не высидишь, считал он, только когда у тебя собралось множество разных фактов и фактиков, наговорился, повыспросил, все сам посмотрел и везде побывал, вот тогда садись в кабинете, думай: связывай порванные преступником ниточки, разматывай хитро запутанный клубок.
"Клиенты" Генке попадались непростые, многие еще с дореволюционным стажем, опытные. Любили они почему-то совершать налеты на нэпманов, со стрельбой и смертоубийством, если те не хотели расстаться с нажитым добром. И когда Генка находил их, они тоже пытались отстреливаться, никак не желая попадать в руки МУРа.