«Волос ангела»

Выпил, почувствовал, что вино чуть-чуть горчит, похоже, слегка отдает жженой пробкой – подпорчено или показалось?

– Так что же все-таки вас связало с Николаем Петровичем? – Воронцов достал папиросу, прикурил. Голова немного закружилась, легко, почти незаметно.

– Так, некоторые общие дела, – Невроцкий внимательно вгляделся в лицо Воронцова. – Да не все ли вам равно?

– Почему же… – хозяин снова хотел налить гостю, но тот твердо отвел его руку в сторону:

– Не нужно. Пейте сами… Теперь, пожалуй, я могу вам сказать.

– Теперь? – удивился Воронцов. – Отчего только теперь?

Лицо гостя почему-то качнулось у него в глазах, но тут же встало на место.

– Ну да, именно теперь. Николай Петрович по поручению одного человека, представляющего здесь интересы разведки Империи, похищает ценности, имеющие большую историческую и художественную значимость. Старательно лишает большевиков русского прошлого. Не всего, конечно, а только части, к моему сожалению. Вот так.

– А вы?

Лицо гостя снова поплыло, закачалось перед глазами у бывшего штабс-капитана, тело его вдруг стало слабеть, пришлось даже ухватиться пальцами за край стола, чтобы не съехать со стула. Перебрал лишку? С чего бы? Ведь и выпил-то всего ничего – два-три стакана легкого вина.

– Я – связующее звено между ними: между Николаем Петровичем и представителем разведки Империи. Ваше любопытство удовлетворено? Но теперь это вам все равно без пользы. – Невроцкий, покосившись на побелевшие от напряжения пальцы Воронцова, вцепившегося в край стола, усмехнулся. – И Ангелина ваша тоже тривиальная уголовница. Хотя нет, пардон, такие кражи не тривиальны: иконы старых мастеров не имеют цены. А мы лишим Советы не только икон, а многого из исторического наследия. Это поймут потом, когда вместо исторического прошлого придется опираться на пустоту! Не будет, господин Воронцов, на что опереться большевикам в собственной истории, в искусстве, в сознании исторической роли России. Не говоря уж о политическом резонансе этой потери.

Воронцов мертвенно побледнел.

– К-красть… у… России?! Я… – он с усилием – тело никак не хотело его слушаться – попытался приподняться. Где револьвер? Пристрелить мерзавца, немедленно!

Бывший штабс-капитан с огромным трудом опустил руку к карману брюк, нащупывая рукоять нагана, – выхватить оружие и всадить весь барабан в этот лоб с залысинами. Все семь пуль!

– Э, да вы еще что-то хотите?

Презрительно скривив губы, Невроцкий привстал и, протянув руку, легко толкнул Воронцова в грудь. Тот упал вместе со стулом.

Жандарм прислушался. Нет, никто из соседей не обратил внимания на шум, не бежит на помощь, не открывает дверь – все, как и рассчитано.

Он встал, подошел к лежавшему на полу Воронцову, наклонившись, вынул из его кармана наган, сунул в свой саквояж. Убрал туда же пустую бутылку, оба стакана. Высыпал в заранее подготовленный пакетик окурки из пепельницы. Недопитую бутылку он тщательно заткнул пробкой перед тем, как спрятать.

Посмотрел на хозяина – тот лежал с посиневшим лицом, покрывшимся липким потом, сипло, с натугой дышал. Губы его кривились, словно он силился что-то сказать.

– Поразительное здоровье, – удивленно покачал головой Невроцкий. – После лошадиной дозы отравы… и еще жив. Надеюсь, ненадолго. А, как вы?

Воронцов конвульсивно дернулся всем телом и затих, рот полуоткрылся, расслабились сжатые в кулаки пальцы рук.

– Ну вот… – Алексей Фадеевич удовлетворенно перекрестился. – А где денежки?

Он сноровисто и методично обыскал небогато обставленную комнату, предварительно надев тонкие кожаные перчатки – не оставлять же покойнику долю Ангелины, полученную им от Антония. Самому пригодится. Деньги нашлись в ящике простенького буфета. Пересчитав их, Невроцкий сунул толстую пачку, стянутую красной аптекарской резинкой, в тот же саквояж. Носовым платком тщательно протер все предметы обстановки, которых касался руками без перчаток, потом тихо вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь комнаты; неслышно выскользнул из квартиры на лестничную площадку.

На лестнице сдерживал шаги, прислушиваясь, – встретить кого-либо очень не хотелось, и потому при звуке открывшейся внизу двери он был готов немедленно броситься вверх по ступенькам, чтобы переждать. Не надо торопиться к выходу – у некоторых прекрасная память, они потом легко узнают человека, даже если только раз видели его со спины.

Все обошлось. На улице он закурил, глянув на окна комнаты Воронцова. Ничего подозрительного.

Окончательно успокоившись, Алексей Фадеевич не торопясь пошел к мосту через Москву-реку, даже не заметив, как, остановившись, пристально посмотрел ему вслед худощавый молодой мужчина, прошедший навстречу по другой стороне улицы.

* * *

Работников уголовного розыска Иван Васильевич Метляев встретил без испуга, можно даже сказать, что их приход оставил его совершенно равнодушным. Мельком глянув через старенькие очки в простой оправе на предъявленные ему бумаги, он пожал худыми плечами:

– Воля ваша…

Испросив разрешения, взял с комода толстенную Библию, которую, прежде чем передать ему, придирчиво осмотрел Жуков, Метляев уселся под образами и погрузился в чтение, изредка косо посматривая из-под очков на муровцев, выстукивавших стены, раскрывших ящики комода и посудный шкафчик, перетряхивавших его постель.

У дверей напряженно застыли приглашенные понятые – пожилой татарин-дворник и неопрятная полная женщина, соседка Метляева.

Наконец очередь дошла и до мастерской, расположенной в пристройке дома. Жуков притащил от давно потухшего горна старые кастрюли, поскреб каждую ножичком, начал складывать на столе. Иван Васильевич, недовольно сопя, подвинулся в сторону.

Взяв одну из кастрюль, Козлов повертел ее в руках, разглядывая, подошел к хозяину:

– Вы что же, лудить-паять?

Иван Васильевич поднял на лоб очки. Усмехнулся:

– Жить-то надо? Кусать хлеб кажный день хочется. А ты положь на место посудину, не порть, не скреби. Не боись, не золотая…

– Слушайте, Метляев, – наклонился к нему Козлов, – мы все равно найдем! Я вам еще раз предлагаю добровольно выдать имеющееся у вас похищенное золото. Суд учтет.

– Ты, милый человек, понапрасну сердце свое тревожишь, – ласково посмотрел на него старый серебряник. – Нету у меня золота. Нету! Напраслину на меня возвели. Ой, недобрый народец пошел, ой, зловредный, завистный.

– Значит, отказываетесь?

– Не в чем мне признаваться, – поджал губы Иван Васильевич и отвернулся.

– Ну что же, будем искать. Все перероем, а найдем.

– Вота и ищи! – опять повернулся к нему Метляев. – Твоя служба такая, искать, стало быть…

Козлов прошелся по комнате под напряженными взглядами понятых, переминавшихся с ноги на ногу: садиться на стулья они почему-то отказались – так и торчали у порога, словно готовясь в любой момент выйти.