Волшебная нить

– Кто входил в кабинет в мое отсутствие?
– вопросил он, не сказав ни слова приветствия.

– Да кто ж, батюшка? Только девки мыли...
– испуганно отозвалась Василиса.

– Что девки!
– отмахнулся Василий Федорович.
– Где Катерина Андреевна? Она заходила в кабинет?

– Побойся Бога, батюшка!
– вступилась нянька за барышню.
– С завтрака лежит у себя, спит. Сказывает, бессонницей маялась всю ночь.

– Вы мне отвечаете за это?
– Василий Федорович пристально глядел то на одну, то на другую женщину.

– Как Бог свят!
– перекрестилась Василиса.
– А ты потерял что, батюшка?

Норов не ответил. Он метался из угла в угол, кусая губы и ломая пальцы. Наконец, остановился посреди гостиной и приказал:

– Зовите девок, какие мыли!

Василиса проворно метнулась в девичью и вскоре вернулась с трясущимися от страха "преступницами". За ними и Настя увязалась. Василий Федорович учинил форменный допрос. Девушки не понимали, чего он хочет, и принимались плакать, на что Норов еще более сердился. И мудрено было понять, как скоро барин прямо не говорил, чего ему надобно. Он расспрашивал с дотошностью, где что стояло и лежало, когда девушки вошли, трогали ль он предметы, открывали ль шкафы, выдвигали ящики.

– Да ты скажи, батюшка, чего ищешь-то, авось вспомнят!
– рассудила нянька, однако Василий Федорович даже не взглянул в ее сторону.

– По вашей милости я лишаюсь выгодного предложения!
– прошипел он, глядя отчего-то на Марью Алексеевну. И, забывшись, заговорил вслух с самим собой: - Все уж было готово, осталась такая малость. И как я мог забыть!

Девок отпустили, так ничего и не добившись. Норов уже никуда не поехал в этот день. Он был зол и мрачен, кричал и брызгал слюной по малейшему поводу. По всем признакам у него была истерика. За вечерним чаем он с подозрением смотрел на Марью Алексеевну, но молчал. Не чувствуя за собой вины, дама лишь пожимала плечами.

Катя и к чаю не вышла. Сказавшись больной, сидела взаперти. В столовую явилась Настя и заботливо собрала на поднос молочник, сахарницу, корзинку с сухарями, налила из самовара чаю в любимую Катину чашку и понесла все это наверх. Василий Федорович проводил ее тяжелым взглядом, с его уст готова была слететь очередная пакость, но он с видимым усилием сдержался.

– Ну, что там?
– шепотом спросила Катя у горничной, едва та вошла.

Настя торопливо опустила поднос на столик и замахала руками:

– Страсть что творится! Весь кабинет вверх дном перерыли, девок, что мыли, замучили расспросами! Все до вас домогались, да Василиса заступилась!

– Странно...
– задумчиво проговорила Катя.

Девушка надежно спрятала письма, решив ни в чем не сознаваться и письма ни в коем случае не отдавать. Они принадлежат ей, только ей! Однако поведение Василия Федоровича удивило Катю. Порядочный человек не стал бы красть чужие письма и уж тем более их читать, это бесчестно. Любой другой на месте дядюшки не стал бы поднимать переполох из-за пропажи чужих писем, ибо это изобличает его бесчестие. Что-то тут не сходится...

– Настя, будем молчать! Ничего не знаем, ничего не видели!
– распорядилась Катя.
– Теперь ступай, я запрусь.

Настя заговорщически подмигнула барышне и вышла.

Едва за горничной закрылась дверь, Катя задвинула щеколду и кинулась к своему тайнику. Она подняла крышку столика-"боба", вынула дно, под которым скрывалось потайное углубление. Здесь Катя спрятала драгоценные письма. Она торопливо перебрала бумаги и удивленно застыла. Кроме Левушкиных писем в тайнике оказались чужие бумаги. Верно, Катя захватила их по нечаянности, впопыхах.

– Он не письма искал!
– догадалась девица.

Девушка внимательно разглядела листочки, испещренные цифрами, помарками и перечеркиваниями. Верно, ей попались какие-то черновые расчеты дяди. Один из листов был на ощупь плотнее и сложен по-особенному. Катя раскрыла его. Глазам ее предстал исписанный лист гербовой бумаги с печатью, на котором крупными буквами было выведено слово: "ДОВЕРЕННОСТЬ".

31.

Почтовая тройка неслась по укатанному тракту, звенели бубенцы. Снег искрился в закатных лучах солнца, ямщик тянул свою бесконечную песню, от которой Левушке делалось тоскливо. Он дернулся было крикнуть мужику, чтобы тот умолк, да тотчас передумал. Мужик не повинен ни в чем, разве что голос не благозвучен, но за это не ему пенять надобно.

Бронским овладел сплин, и даже долгожданная дорога не спасала. Он перебирал в памяти все мелочи прощания с отцом, и от этого делалось вовсе скверно. Не так он полагал проститься с батюшкой и родной Сосновкой...

Сергей Львович не желал отпускать сына так скоро, но останавливать не стал.

– Дуришь!
– осуждающе качнул головой, когда Левушка попросил лошадей до станции.

Лошадей, конечно, велел запрягать, но потребовал объяснения. Юный Бронский, избегая смотреть отцу в глаза, коротко произнес:

– Так вернее.

Старший Бронский, однако, сим ответом не удовольствовался.

– Коли едешь так скоро, изволь объясниться. Будто бежишь из родного дома, разве мне не обидно?

Разговор случился за завтраком, чему были нежелательные свидетели - гости отца, посему Левушка уклонился от ответа. Сергей Львович внимательно посмотрел на сына и более ничего ему не сказал. После завтрака же он по обыкновению ждал юношу в кабинете для прощания.

– Тихону отдашь, - с этими словами Сергей Львович протянул ему сверток с ассигнациями, - и передай мой наказ смотреть за тобой прилежнее.

Левушка молча кивнул, по-прежнему не глядя ему в глаза.

– Шкатулка твоя где? С собой?

Юноша вновь кивнул. Сергей Львович помолчал, постукивая чубуком о край стола и собираясь с мыслями.

– Не держи на меня сердца, я желаю тебе только добра, - с усилием проговорил он.

Левушка все молчал, раздираемый противоречивыми чувствами.

– Ты, брат, чувствительный больно, как я погляжу... Неужели эта девица так хороша, что ты на других и не глянешь? Или это до Петербурга только?

Тут Левушка не удержался и вскричал:

– Но сводничать, отец!.. Это неблагородно...

Сергей Львович нахмурился:

– Ты вздумал учить меня благородству?

Он был рассержен, но за гневом явственно проглядывало смущение.

– Вот что!
– Бронский-старший стукнул кулаком по столу.
– Поезжай, и, бьюсь об заклад, к летним вакансиям ты и помнить не будешь об этой девице! Ставлю свое ружье, какое тебе приглянулось.

С этими словами предводитель протянул сыну руку, но тот лишь молчал, стиснув зубы и не делая ни одного движения навстречу. К счастью, в этот момент доложили, что лошади готовы. Чемоданы юного Бронского давно уже были собраны. Левушка воспользовался случаем и тотчас вышел, молча кивнув отцу на прощание.