Волшебное зеркало Тимеи

А дальше состояние мое стало стремительно изменяться, словно я сама начала пропадать куда-то, ненадолго вылетая из тела и через несколько мгновений возвращаясь обратно.

Помню, как взмыла вдруг к окну… А потом снова сидела перед желтой стеной, а рядом падали на пол мои седые космы… Когда последняя прядь была срезана, я неожиданно вновь оказалась под потолком…

И позже опять сидела, чувствуя, как оставшиеся волосы Хлоя сбривает машинкой, стараясь не порезать мне голову.

Стены, пол, кран, таз — все сливалось в одну сплошную массу буро-зеленого цвета, эта масса густела на глазах, темнела и сужалась, и, наконец, она поглотила меня.

ГЛАВА 37

Чем дольше обитала я в этом угрюмом и мрачном здании, тем больше убеждалась, что санаторий «Сосновый рай» — не что иное, как затерянный в дебрях дремучего сада сумасшедший дом… Но, если не брать во внимание колоссальную разницу в обстановке и обхождении, то в остальном мало что отличало его от замка Рене Валлина. Здесь я была так же одинока, только вместо изысканной кровати с нежнейшим бельем я спала на грубой узкой койке, еду получала в столовой из окошка раздаточной, но в целом круглые сутки была погружена в собственные мысли. Утром и вечером мне кололи какие-то уколы, вызывающие постоянную сонливость. Мне было позволено гулять, но на улице почти всегда было ветрено и сыро, а туфли с пряжками, как и все прочие вещи, у меня отобрали. Заменили их на мягкие тапки, да еще выдали поношенные башмаки из грубой кожи.

Третья одиночная палата, куда меня поселили, располагалась в самом конце коридора, рядом с широким зарешеченным окном, выходящим в заросший серый сад. Неподстриженные кусты там были переплетены сухими ветвями; деревья, словно поваленные буреломом, валялись, задевая друг друга… Частенько стояла я у этого окна — то, будто сквозь сон, наблюдая, как идет мелкий холодный дождь, то глядя, как, переваливаясь с ноги на ногу, повариха тащит тяжелое ведро с супом или компотом… Ничто не радовало меня. Все чувства мои умерли в этих стенах. Не знаю, был ли кто в соседних палатах, но тишина стояла такая, что я желала услышать хотя бы жужжание мухи или стрекот сверчка… Но ничего живого не было здесь, и это тихое одиночество сводило с ума. После бани, состоявшейся в первый день, меня одели в длинную серую рубаху и широкие штаны из мешковины, и в таком виде я слонялась по коридору, иногда по привычке касаясь головы, чтобы поправить прядь волос, и забывая, что волос моих больше нет.

На третий день я вдруг слегла, будто кончились какие-то питающие силы. И обед, состоящий из макарон и длинной зразы с грибами, мне принесли в палату. Расплывчатый образ поварихи поставил тарелку на стол и что-то произнес, но слов я не разобрала. Не притронувшись к пище, я отвернулась к стене и вдруг увидела мышь. Она бежала вверх по стене, подметая хвостом паутину. Я попыталась ухватить мышь рукой, но ее юркое тельце исчезло на моих глазах. А может, его и не было…

Раздался скрип двери, и я медленно повернула голову. На пороге стояла медицинская работница, сменяющая Хлою. У нее было какое-то немецкое имя, кажется, Гретхен или Лизхен, но сейчас мне ни за что не вспомнить его.

— Вам необходимы витамины. К ужину полагается яблоко.

И она поставила на прикроватную тумбочку блюдце с аппетитным яблоком.

Стук тарелки о тумбочку прозвучал так громко и болезненно, что я заткнула уши руками. Но яблоко было свежим, ароматным и красным, как кровь.

Мне вдруг так захотелось его, что я даже привстала с кровати. Какое-то оживление всколыхнуло меня, и рука сама собой потянулась к сочному фрукту.

— Приятного аппетита, — сказала медсестра и ушла.

Я взяла яблоко в ладонь.

Оно было такое спелое, что у меня потекли слюнки. Я откусила кусочек… Вкус был необыкновенный, его сладость была столь долгожданна после унылых макарон, что обычное яблоко показалось самым желанным лакомством на свете! Только немного портила его легкая горчинка, угадываемая где-то в глубине этого вкуса…

Чей-то далекий голос вдруг слабо прозвучал в голове… Шевельнулось воспоминание…

«…И не садись на яблочную диету».

Кто это сказал?.. И когда?..

А яблоко было таким вкусным, что, невзирая на горчинку, я доела его до черных косточек и обсосала огрызок.

Внушающий мне что-то голос пропал.

А в теле появились силы. Палата вдруг стала уютной и теплой, ткань одежды — мягкой и нежной.

Я легко встала с постели, вышла в коридор, подошла к окну… Дождь на улице прошел, и сад преобразился: кусты немного выровнялись и даже, кажется, зазеленели; деревья продолжали лежать, но стали хрупче и живее, и уже не выглядели поваленными бревнами.

Мне вдруг почудилось, что если открыть окно, то я смогу вылететь в сад… будто что-то на мгновение приподняло меня над землей.

— Еще немного, и ты сделаешь это, — послышалось за спиной.

За мной стояла Железная Бернадет. Куда-то ушла грубость из ее голоса, и он лился, как весенний ручей.

Почему-то меня совершенно не удивили все эти перемены. И произнесенное ею не огорчило и не обрадовало.

«Как это будет здорово, — подумала я немного отстраненно, словно сознание было подернуто пылью. — Я буду летать».

Но эмоций при этом я почти не испытала — пришли лишь посторонние мысли, не приведя за собой чувств.

— Всего через несколько дней ты сможешь взлететь в небо.

Бернадет неожиданно улыбнулась. И я улыбнулась в ответ.

Цвет стен казался мне приятным и радующим глаз, Бернадет — искренней, решетка окна — узорчатой…

— Заходи в палату, — ласково произнесла она. Я смотрела на нее как приблудившийся щенок.

Пристально взглянув на меня из-под низких бровей, словно пытаясь прочесть что-то на моем лице, она повторила:

— Заходи.

Я кивнула и взялась за ручку двери.

Бернадет развернулась и пошла по коридору к столику дежурной.

И она не видела, что вместо того, чтобы зайти в палату, я тихо прикрыла дверь и зачем-то двинулась вслед за ее крупной фигурой — бледное привидение в мешковатой рубахе и бесформенных штанах. Мне не хотелось оставаться одной. Она приласкала меня, и я, как все тот же потерявшийся щенок, побрела за ней.

И поэтому, когда она обратилась к сидящей на приеме немке, то не приглушила неожиданно вновь ставшего грубым голоса.

— Скоро на выписку нашу красавицу. Райские яблочки, от которых вырастают перья, делают свое дело…

И она засмеялась неприятным, ведьминским смехом, который заставил меня замереть в растерянности.

Я стояла в самом начале коридора, за углом — старая, обритая под ноль, не имеющая ни лица, ни фигуры. И это «красавица» было произнесено с такой насмешкой, издевкой, что я онемела, словно острый нож пронзил мое доверчивое сердце.

Меня вдруг охватила дрожь. Носок тапка ткнулся в пол, и я увидела выщербины в его разбитых плитах.