Воля вольная

— Что ты все стрелять, да стрелять?! — нагнув голову и почесывая макушку, неодобрительно буркнул помалкивавший до этого дядь Саша. — Что по-другому нельзя?

— А, кстати, кто Гнидюка отмудохал, а? — Колька выпялился на Студента.

— Нашлись люди!

— Ты, что ль, колись? В эфире только об этом и орут…

— Не-е, я там случайно оказался. — Лицо Студента расплывалось в самодовольной улыбке. — Правда. Даже не интересно было, такой, сука, трус, и не вякнул. Трясется: «Ребята бейте, бейте, я не прав! Я не буду! Больше не буду!» И на жену валит… у него жена, такая же пышка, и та смелее оказалась, как взревет. Как сирена! Драться полезла!

— Не, ну как было-то? — Настаивал Поваренок, булькая по кружкам.

Кобяков тоже заинтересованно смотрел.

— Иду, короче, смотрю — ребята одни знакомые тащат на плечах контейнер с икрой… Что такое? — спрашиваю. Они — пойдем, если хочешь, Гнидюка кормить. Пошли.

— Да, какие ребята?

— Тебе, Коля, только прокурором…

— Ну, ладно, ладно… А как же он вам открыл?

— Стукнул в дверь погрубее: ОМОН, открывайте! Он и открыл…

— И что?

— Да что-что, говорю, не интересно было. Ей только рот шарфом замотал, ну и связали их жопами…

— А правда, что ему чего-то засунули… ну… — Колька захохотал и показал, куда засунули.

— Да не-ет… — сморщился Студент.

— Люди говорят! — не унимался Колька.

— Это люди хотели бы, чтоб засунули… Ничего такого, связали и на бошку ему контейнер напялили… Ну весь в икре, понятно, течет по нему…

— Моя по рации говорит, что шнобель ему на бок свернули и синяк во всю щеку!

— А она откуда знает? — заинтересовался Студент.

— У нас соседка в больнице работает.

— О! — Студент обдумал что-то. — Не знаю, может, потом кто заходил?

— Так, может, все-таки засунули? Ты просто забыл! — заржал Поваренок.

— Ладно, это все неинтересно, тут вот… — Студент глянул на Кобякова. — Что делать? Непонятно… Есть же у нас, сука, верховная власть или нет?

— Ну есть, — не соображая, к чему тот клонит, поддакнул Поваренок.

— Они или совсем не знают, что в стране творится, или сознательно всех преступниками делают!

— Ну, ладно… — не согласился дядь Саша.

— Не, дядь Сань, погоди… — Студент растопырил ладони. — Мы браконьеры! Так? Так. Менты и прокуратура, которые нас крышуют, тоже преступники? Так. ФСБешники, власти местные тоже при делах! Тоже туда же… Ты понимаешь?

Все молча на него глядели. Оно и так все было понятно.

— Что же за страна у нас выходит? Страна воров?! Все, что ли воры? Что, так именно и надо?!

На этих словах снаружи заскрипел снег. Все замерли. Кто-то потопал ногами, отряхиваясь. Степан встал, распахнул дверь, в свете фонарика высокий, укутанный шарфом мужик, обивал сапоги о поленницу. Ушанка, шарф и даже брови с ресницами были крепко в белом куржаке, и поначалу никто не понял, кто это. Мужик спокойно снял рюкзак, из которого что-то торчало выше его головы, размотал шарф, и все увидели Валентина Балабанова.

— Здорово, ребята… можно, что ль? — спросил спокойно, будто его здесь ждали.

— Ничего себе! — поразился Поваренок, двигаясь к дядь Саше. — Ты как тут?

— Шурка-Эвен на «Буране» подбросил.

— Куда?

— До зимовья какого-то. Потом по следам…

— Это я утром ходил, мои следы, — объяснил Поваренок. — Так, а ты куда идешь?

— К вам… — Балабан снял верхнюю куртку, потом вязаный свитер. Под ним был еще один свитер.

— А откуда знал, что мы здесь? — засмеялся настороженно Колька.

Степан закурил и на улицу вышел. Прислушался. Тихо было вокруг. Он ничего не понимал, и ему не очень нравилось, что на его участке и в его зимовье столько народу.

Балабан поднял телячьи свои глаза на Кольку и молчал. Улыбался только всегдашней спокойной своей улыбкой.

— А ты откуда знал? — спросил Дядь Саша Кольку.

— Хм, ну да… — Поваренок засмеялся уже веселее. — Черт, чего не бывает! Один, в тайгу поперся. Спьяну, что ли? — В голосе у Кольке были вопросы.

— Спьяну не дошел бы. — Студент внимательно глядел на Балабана. — Я думал, ты… шутил тогда… Есть будешь?

— Чего спрашиваешь? Налейте человеку… давай… — радовался Поваренок.

— Вот, в кружку лей…

— Я не буду, мужики… — Балабан взял пустую кружку, подсел к печке и стал наливать из чайника.

— Да ты что? — не понял Поваренок. — Завязал?

— Пейте, пейте, хватит мне! — Балабан улыбался из темноты.

— Что ты пристал, как банный лист к заднице! Я тоже не буду больше… Сюда садись. — Студент выбрался из-за стола. Мисками загремел, накладывая.

— А в рюкзаке у тебя что? — спросил Колька.

— Гитара, да спальник, еды маленько…

— Гитара?! — удивился Поваренок.

— Ну… все мое добро.

— А книжки? — засмеялся Колька.

— Книжки? — Валентин серьезно посмотрел на Поваренка. — Есть одна.

— Рыбы кусок только остался… — подал Студент миску.

Дядь Саша с Поваренком выпили. Степан отказался. Закусывали молча оттаявшим хариусом. Студент вдруг заговорил. На него приход Балабанова произвел сильное впечатление:

— Ты, Валя, и мужик вроде нормальный, но… как-то… другой ты, какой-то… Чужой — нечужой, непонятно, вот мужики тебя и сторонятся. Ты вроде бича… получаешься!

— Да, я, в сущности, бич и есть… — улыбнулся Валентин.

— Ну, бывший интеллигентный человек! — расшифровал Колька.

— Ну ладно, какой ты бич… ты же образованный… — то ли утвердил, то ли спросил Студент. — Ты что заканчивал?

— Консерваторию… — Балабанов курил, к рыбе пока не притронулся. — Потом пел в оперном театре. Потом… в Чечню уехал.

— Нормально! И чего там делал?!

— В ОМОНе… Сам поехал, контрактником. Я тогда сильно глупый был, себя искал…

Он был необычен сегодня, это все видели. Говорил как всегда спокойно, но не было в лице привычной его иронии, предлагавшей не относиться к нему серьезно. А может, просто трезвый был…

Замолчали надолго. Думали каждый о своем.

— Не сыграешь мою любимую? — нарушил тишину Колька.

Балабан подумал о чем-то, неторопливо достал гитару, погрел струны рукой, попробовал, и, склонившись так, что лица под челкой совсем не стало видно, замер… и заиграл тихо-тихо красивыми ясными аккордами. И тихо запел без слов, голосом. Очень странно, совсем ни на что не похоже. Красиво-красиво. Мелодия была печальная и сильная. Небыстро текла, ширилась, неторопливо и уверенно поднималась до небес… потом слова начались… непонятные, но с ними было еще красивее. В Балабанове совсем никакого напряжения не было, печаль вдруг светлой становилась, даже радостной, легко летящей, Валентин задирал голову и улыбался счастливо, но вот голос снова креп, и у мужиков мурашки бежали по коже от разворачивающейся громадной картины жизни. Как это было возможно?!