Вопреки судьбе

Это было странное впечатление, очень рассудочное, не похожее на обычные её порывы-озарения, и одновременно глубоко нездоровое, похожее на алкогольный бред, наступающий после пятого стакана текилы, выпитого без закуски в компании в хлам обкуренных людей. Потому что окружающие, похоже, тоже были конченными безумцами.

Чем ещё объяснить то, что никто, похоже, не видел в её поведении ничего странного? Что никто её, кажется, вообще не видел после возвращения из ветклиники, словно она вдруг превратилась в привидение?

…А может, так и есть? Быть может, ей просто показалось, что она спрыгнула с подоконника в комнату, на пол — не наружу? Может, на самом деле её тело сейчас валяется на тротуаре, между красно-белых полицейских лент? Она не ощущала себя мёртвой (или привидением, если уж на то пошло — хотя привидения, если верить фантастическим книгам, в отличие от трупов всё-таки могут мыслить). Но если она не могла вспомнить, почему оказалась на этом чертовом подоконнике — может, и в остальном её воспоминания ничего не стоят? Но ведь окно — вот оно, чуть ли не до середины заложенное разным хламом: она помнит, как бездумно наваливала на подоконник всё, что попалось под руку, надеясь, что в случае чего у неё хотя бы останется шанс опомниться, пока она будет пытаться открыть раму. Вот и красная точка с размазанной каплей крови на пальце — кажется, это был бокал. Или кружка из-под кофе? Несильную, но отрезвляющую боль она помнила хорошо. А вот что именно она расколотила об стену в отчаянной попытке вернуть себе хотя бы иллюзию контроля над собой…

…Сьюзан, чуть не опрокинув мольберт, сдёрнула с холста накрывающую его ткань и, не чувствуя пальцев, принялась наливать краску в палитру. Ей надо успокоиться. Надо хоть немного отвлечься. Пока она и впрямь не сделала с собой что-нибудь… нехорошее. Захлёстывающая ненависть к себе и страх за Грэйс мешал связно думать. При одном воспоминании о неподвижном теле её ласковой малышки на металлическом ветеринарном столе внутри начинал подниматься удушливый чёрный ужас. Что, если что-то пойдёт не так? Что, если ей станет хуже? Если то, что напало на неё, найдёт её и там?!

Сьюзан даже сама себе боялась признать, что, если бы даже ей разрешили забрать Грэйс сразу, она бы придумала сотню причин, чтобы только оставить свою питомицу в ветлечебнице. Хотя бы на несколько дней. Хотя бы на эту ночь. Только не нести её домой, где…

Где что? Поселился полтергейст? Или она сама сошла с ума? Сьюзан могла поклясться, что не душила Грэйс. Она бы скорее сама сунула голову в петлю, но никогда бы не причинила боль своей малышке. Единственному существу, которое любило её бескорыстно, просто так, безо всяких условий. Никогда. Нет.

…Но тогда — что случилось утром?

Всхлипнув, Сьюзан, не глядя, подтянула к себе безразмерный бежевый свитер: подарок мистера Фелла на рождество, безвкусная, но удивительно тёплая вещь, со старательно вывязанными на груди ангелочками и удобным отложным воротом. Трясущимися руками натянула его на себя. Расстроенно взялась было за подол, запоздало заметив, что надела его наизнанку — но почти тут же, забыв об этом, без сил уронила руки. Грэйс. Только бы она выжила. Только бы всё было хорошо. Пожалуйста, ну пожалуйста — пусть с её кошкой всё будет хорошо!

Сьюзан почувствовала, как из горла, вопреки всем усилиям держать себя в руках, рвётся истеричный глухой вой — и, изо всех сил впившись зубами в рукав, принялась бездумно раскачиваться взад-вперёд.

При одном воспоминании о том, как всё утро нервничающая и шипящая непонятно на что Грэйс вдруг истошно, душераздирающе завыла, а потом, захрипев, рухнула на пол и начала корчиться в судорогах, в голове поднималась поднималась какая-то чёрная муть. За этим всепоглощающим ужасом даже обида на мистера Фелла и тоскливое осознание собственной никчёмности гасло, теряло остроту. Какая разница, господи, какая разница, что сказал ей этот добрый — как она считала — книголюб, какая разница, если Грэйс может больше никогда не запрыгнуть ей на грудь…

Острая боль в руке на какое-то время привела Сьюзан в чувство. На коже, даже сквозь рукав, отпечатался глубокий красный след от зубов. Она долго, прерывисто вздохнула, пытаясь успокоиться. И попробовала ещё раз мысленно восстановить события последних часов. Итак, сначала был звонок матери. Нет, он был позже, сначала она звонила мистеру Феллу. И Энтони. И снова мистеру Феллу. Кажется. Потом был скандал с мамой. Потом спящая на груди Грэйс вдруг вскочила, встопорщила шерсть и, глядя куда-то на дверь, злобно зашипела. Сьюзан тогда мельком бросила взгляд на висящее напротив входа зеркало — и чуть не поседела: на какой-то миг ей показалось, что прямо на неё пялится какая-то мерзкая рожа, похожая одновременно на человеческую и звериную, только гротескную, уродливую. Но, когда она в ужасе вскочила с кровати, поворачиваясь туда, ничего ни в зеркале, ни возле двери, разумеется, не было.

Она тогда здорово перепугалась. Как-то резко вспомнились все те фильмы ужасов, которые так любил смотреть её уже-не-бойфренд. Будь она посуеверней, точно бы поверила в привидения или бугимена. А так — всего лишь осмотрела стены и убила в углу возле двери непонятно откуда взявшегося паука. Грэйс, правда, это не успокоило; и глядя на забившуюся в угол кровати, нервно дёргающую хвостом сиамку, Сьюзан резко пожалела, что не купила спрей от насекомых, как советовала ей квартирная хозяйка.

Потом…

Потом воспоминания начинали путаться. Кажется, она ещё раз пыталась звонить Кроули. «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети…» Это было? Вроде бы да. Это она уже помнила с трудом, потому что глухая обида на весь мир и желание закончить с этим дурацким фарсом раз и навсегда, бесследно прошедшее, казалось бы, после новогодних праздников, вновь поднялись в душе. Да с такой остротой, что пришла в себя она, уже дёргая ручку оконной рамы.

Кажется, именно после этого Грэйс и начала биться в припадке.

А дальше было такси, небольшая очередь в ветклинике, которую она, насколько помнит, бесцеремонно растолкала с истеричными криками о том, что её кошка умирает. Очень спокойный молодой ветеринар и капельница в неожиданно тоненькой лапке, с которой наспех обрили всю шерсть.

Как вернулась домой, Сьюзан не помнила. Зато точно помнила, как стояла на кухне, гладя ножом запястье, и никак не могла сбросить с себя жутковатое оцепенение. Отстранённое, неожиданно сладостное желание увидеть собственную кровь было почти непреодолимым.

Потом снова звонил телефон. Два раза. Или три. Она не стала смотреть.

Поймав себя на том, что сомнамбулически раскачивается на кровати, что-то бормоча себе под нос, Сьюзан вздрогнула и открыла глаза. Ну уж нет. Так она и впрямь скоро свихнётся.

Пошатываясь, она встала и, не сразу вспомнив, что хотела сделать, пошла в отгороженный занавеской закуток, где хранила готовые картины и чистые холсты. Может, если она начнёт новую картину, ей станет хоть немного полегче.

…И всё-таки — насколько она может верить своим воспоминаниям? Что из событий сегодняшнего дня было на самом деле, а что — лишь игра её воображения? Звонок мамы — был или нет? А та жуткая харя в зеркале, с алыми глазами и торчащими вверх клыками? И главное — тот дурацкий звонок от мистера Фелла, звонок, после которого она опомнилась уже, стоя на карнизе. Он — был, или всё-таки нет?