voprosy masteru 5

Почему она до сих пор не смогла разбить полотно? Ведь когда-то ей это удалось легко: мягкий, круглый, упругий мяч сделал это с легкостью... Почему же теперь этого не происходит? Почему оно до сих пор не рассыпалось на мелкие кусочки, а она все еще жива, чернота не погубила ее?

Надежда, когда-то светившаяся на груди Себастиана и всегда переходящая к Энж при каждом его поцелуе теперь сверкала, переливалась пуще всех чувств полотна, но теперь же она говорила о другом, о том, что теперь все не будет так, как прежде. Энж уже никогда не увидит Себастиана, не услышит его голос. Ей остается только вспоминать его и учиться жить без него. Составлять полотна, одно за другим, но всегда помнить.

Больше всего не свете ей сейчас хотелось оплакать друга. Но она не могла.

– Себастиан! Что ты наделал!
– Восклицала она, а в ответ надежда сверкала ярче и ярче, говоря о непоправимости совершенного им поступка,- Зачем, Себастиан?
– Она обхватывала голову руками, царапала лицо длинными пальцами, рвала на голове волосы, а в ответ надежда светилась сильнее прежнего...
– Себастиан! Я ведь даже оплакать тебя не смогу! Что ты наделал! Себастиан, Себастиан, Себастиан!

Энж не заметила, как возле ее головы стали кружить бабочки. И чем чаще она повторяла имя друга, тем хаотичнее было их движение.

– Это... это твои воспоминания, Себастиан? Это ты?
– Она, наконец, заметила их и, закрыв глаза, подставила лицо мягким лапкам.

Как и случае с воспоминаниями Лиама, Энж почувствовала, как острые зубы вонзились в ее переносицу и упала на холодный мраморный пол Мастерской.

Вокруг проходили Мастера, они не слышали ее вопросов, не слышали ее криков благодаря особенностям мастерского общения. Для них она была лишь одной их тех ненормальных носителей любви, которые при сборе полотна судьбы наделали кучу ошибок и сейчас с трудом переносят худую развязку сотворенного. Они жалели ее, но проходили мимо, потому что знали, что не могут помочь.

А Энж видела сон: она видела Себастиана, видела его грустную улыбку и взгляд зеленых глаз, уверенный и честный.

"Энж, Ужастик. Я не прощаюсь с тобой, я говорю тебе до встречи. Как только ты услышишь мое сообщение, найди полотно моей носительницы, прошу. Не ослушайся, малышка. Ты все поймешь. Я люблю тебя!
– Он усмехнулся.- Ты же знаешь, что я сам удивлен тому, что говорю это, но все же. Я люблю тебя..."

Она могла бы слушать этот голос вечно, но очень скоро очнулась и, приподнявшись, села.

– Себастиан,- прошептала она ему в ответ, словно он мог ее слышать,- как я найду полотно твоей носительницы, как я найду полотно Элизабет, одно-единственное полотно среди целого мира полотен... Кто мне подскажет?

Маленькая бабочка, меньше, чем все остальные, спустилась в поле ее зрения откуда-то сверху купола Мастерской и теперь кружилась перед глазами.

Энж поднялась на ноги, а бабочка отлетела на некоторое расстояние. Энж сделала шаг- бабочка отлетела вновь. Она, несомненно, звала ее куда-то...

– Ты хочешь мне подсказать? Ты хочешь мне подсказать, где полотно Элизабет? Себастиан научил тебя? Покажи же! Веди меня!

Через несколько мгновений, босая, в белом одеянии девушка покинула Мастерскую, ведомая маленькой бабочкой: частицей души Себастиана, за которой она могла идти хоть на край света, куда угодно.

Картина происходящего была великолепна. Белая, легкая бабочка и такая же легкая, следовавшая за ней девушка, на которую свалились совсем не детские испытания, но которая в царстве боли и отчаянья нашла свой светлячок, манивший надеждой...

Многие Мастера из присутствующих в мастерской залюбовались происходящим, но лишь на мгновение. А затем вновь принялись за работу.

***

В окна светила луна, отражаясь в настенных зеркалах. Ветер слегка давил на оконные стекла, словно ненастойчиво просил впустить его в теплый дом погреться.

– Тсс, - прошипел Генрих ветру.

Несколько минут назад он зашел в спальню Элизабет и теперь любовался ею спящей. Черные волосы, разметанные по подушке- результат того, что она долго не могла уснуть после тех "страшилок", которые он рассказал ей сегодня о себе. Прижатая подушка к груди- знак того, что ей было страшно и одиноко. Его бедная Элизабет, которая запуталась в самой жизни, не желающая замечать очевидное, до сих пор придающая большее значение словам, нежели поступкам... его любовь, сумевшая затмить для него всех остальных женщин своим появлением, теперь боялась его.

"Была бы ты когда-нибудь моей? Если бы я дождался",- Думал он, - "Когда бы это произошло?" Но сам ответил на свой вопрос: "Мы с тобой словно движемся в разные стороны и просто случайно встретились взглядом- ты когда-нибудь поймешь, кто я, но будет слишком поздно. Я же с самого начала знаю, кто ты, но все равно не могу объяснить тебе это, у меня слишком мало доказательств, в которые ты бы поверила. Говорить о любви я не умею, а духовное- недоказуемо".

Луч лунного света упал на стоящий у окна мольберт с рисунками Элизабет. И Генрих, поддавшись искушению, просматривал их один за другим. Дом де Бурье в окружении зелени, беседка, Ареон, мирно растянувшийся у камина в гостиной... Все было нарисовано в мельчайших деталях.

Элизабет неспокойно задышала, словно чувствуя присутствие в комнате кого-то еще. Молодой человек улыбнулся, представив, как она сейчас откроет глаза и удивится, увидев его. И вот тогда... он наверняка захочет прижать ее к своей груди, взять ее сонную в плен и не выпускать до самого утра..., но снова сдержит свои желания. В который раз. И она снова не будет знать, каких сил это ему стоило.

Но нет: она не проснулась... И он был рад этому.

Вновь рисунки завладели его вниманием: камин в гостиной, за окнами вечер, Ареон мирно растянувшийся прямо перед языками огня, не боясь, что может спалить свою черную шерсть. На столе стоит графин с вином, зажжены свечи... Картинка напомнила Генриху первую ночь Элизабет в его доме. Тогда все было по-другому. Теперь же между ними пропасть непонимания.

Наконец, среди общей кипы рисунков он нашел главный: наглые глаза соперника смотрели на него с усмешкой. Чартер был нарисован так точно, что это не оставляло сомнений в том, что в сердце Элизабет он еще живет. Каждая черта лица, каждая ресница, каждая морщинка: она помнит его всего. Все еще... И воскрешает его образ в памяти, иначе рисунок не был бы таким подробным.

В какой день она могла нарисовать его? Украдкой? Понемножку? От этого еще больнее! Рисунок в его руках задрожал. Нет, он был нарисован не днем, днем Элизабет всегда на виду. Конечно! Ночью! Она рисовала по ночам! Ужинала вместе с мужем, улыбалась, смеялась, а сама хотела запереться в комнате, чтобы перед сном рисовать портрет Чартера.

Ревность в груди прорастала с дикой болью, от которой хотелось кричать.

Не в силах больше ее терпеть, он вышел из спальни Элизабет и впервые за прошедший месяц женитьбы рука сама потянулась к бутылке. Забыть, он должен забыть!

Безысходность билась в висках, заглушая все: шум ветра за окном, треск дров в камине, мирный храп Ареона возле огня... Заглушая собой тишину ночного дома, заглушая весь мир!

Еще вина, еще... С каждым выпитым бокалом шум затихал, мозг приятно затуманивался, все отходило на задний план..., но одна мысль все же не давала ему покоя: никогда Элизабет не полюбит его! И в своих жалких попытках стать ей нужным, он жалок! Он не борется за их счастье! Он мешает ей быть счастливой.