Вор черной масти

Нас рассортировали по мастям и группами повели к разным вагонам поезда. Группа, в которой очутился я, сплошь состояла из воров в законе.

Дверь теплушки с грохотом отъехала в сторону. Около открытой двери стояло не меньше тридцати зэка.

– Давай сюда!
– раздался голос лейтенанта-конвоира.

– Начальничек, ты кого к нам селишь?
– раздалось сразу несколько голосов.

– Блатарей!
– сердито крикнул лейтенант.

– Масть какая?
– требовательно послышалось из вагона. Кричало несколько человек, но вопрос они задали одновременно.
– Нам ссученых не надо!

– Ваша масть, - успокоил лейтенант, что бы избежать лишних расспросов и возможной потасовки.

– Полнота сплошная! Никого больше!

– Милости просим!
– ответил вагон радостными возгласами.

Погрузка в эшелон не заняла много времени.

Нас начали поднимать в вагон. Из вагона тянулись руки, помогая нам залезть внутрь, и затаскивая в вагон наши сидоры и одеяла. Читинскую пересылку, в количестве двадцати шести воров черной масти, встретили свои. Такие же блатные. Тут были люди с разных этапов, но большинство было взято в городе Иркутске, с местной тюрьмы. Всего нас в вагоне оказалось человек под шестьдесят, немного больше нормы. Норма на вагон - не более 48 человек. Не обошлось и без встреч старых знакомых. Старые дружки и знакомые обнимались, хлопали друг друга по плечам и по спинам, веселились от души. Встретил “знакомого” и я. Знакомого я знал лишь по фотографии, но постарался изобразить на лице неподдельную радость.

– Фокусник!
– послышался возглас.
– Ты?

– Жека! Пятка!
– воскликнул я.
– Как ты?

Евгений Пятка был мне знаком по Воркутинским лагерям. Кличку Пятка он получил за то, что в один год сумел бежать из лагеря пять раз подряд. Последний побег так вообще принес ему широкую известность. Каким-то образом он сумел умыкнуть одежду попугая и в таком виде беспрепятственно вышел за ворота лагеря. Пользуясь формой охранника он успел уехать от лагеря на попутках километров сто, пока его не захомутили.

– Ша, бродяги!
– объявил Пятка.
– Я знакомца старого встретил. Под Воркутой вместе торчали, вместе кушали. Фокусник его обзывают. Сложный человек, честняга со звездами.

Среди иркутских нашлось еще пара человек, которые слышали про меня, подтвердив, что я - правильный вор, перед которым начальство лагерное на цырлах[3] ходило.

Наши, читинские развязали свои сидора, достали шамовку. Появился спирт. Каждый из читинцев был плотно упакован на этап. В вагоне было темновато, можно сказать совсем темно, но при свете самодельных светильников, изготовленных из консервных банок, мы занимали места согласно своему положению. Я занял нижнюю шконку, которые располагались в два яруса вдоль стен вагона. Расстелил одеяло.

Хотел прилечь, но… Нельзя было отказаться от выпивки в новой хевре с путевыми.

Не поймут.

Многие ошибочно думают, что камера, пересылка и ИТЛ под завязку набитые ворами это нечто запредельное и жуткое. В вагонах где ехали пятьдесят восьмая, бандиты и бытовики бардака действительно было много. Но это понятно. Там собрались совершенно случайные люди. В нашем вагоне все было совершенно иначе.

Одно из главных правил, которое насаживалось в воровскую жизнь - не грубить. За это могли наказать. Даже брошенный искоса взгляд могли расценить как неуважение. В нашем вагоне был общак, поэтому никто никого не смел бортануть. Все делилось поровну. За это могли спросить. Даже матерной ругани, которой так щедро сыпали бандиты-бытовики, у нас почти не было слышно. За мат могли жестоко спросить. Как? Очень легко! Ругнется в сердцах человек: “.. твою мать!” Не отвертишься! Всех блатных значит имел, если так говорит! Мать-то, семья воровская. Поэтому все старались выбирать слова, не сыпали их бездумно налево и направо. А старые воры, такие как я, вообще мат не употребляли. Культура? Именно культура! Наш закон, хотя и был воровской, но был похлеще во многом, чем законы СССР, по которым фраера жили. Более жесток, но справедлив.

И бродяг он держал как на привязи.

Это в фильмах, которые вы смотрите, блатные собачатся между собой, понты кидают, рвут на части друг друга. В хату, показывают, человек заходит. Так его сразу всей камерой лупцуют, хотя он ничего плохого не сделал, и опускают заодно по беспределу.

Такого среди черной масти никогда не было! Блатные были, конечно люди жестокие, вспыльчивые, но всегда держались в рамках закона, и что-то делая, всегда на закон оглядывались: а так ли я делаю?

Потому и назывались - в законе.

А к чему я клоню? Если бы в наш вагон по ошибке несколько фраеров кинули, то отвечаю: вещи шерстяные бы отобрали, это не спорю. Но пайку никто бы не тронул. И издеваться не стали бы.

Если бы в конце сороковых черная масть вела себя иначе, то через год, по беспределу все бы приказали долго жить, перерезав друг друга. С красной мастью, ссучеными, так и случилось потом, в конце пятидесятых. Потому, что большинство из них закона больше не знали, отказались от него… Их “мужики”, фраера потом ломать начали.

Если кто-то из полняков речь держал, то пока он не закончит говорить, его никто перебивать права не имел. Даже если час говорить будет. А говорили так долго неспроста. Каждый каторжанин позицию свою прояснял, что бы потом к нему непонятки не строили и недомолвки не обозначили. И частенько толковище по двое-трое суток беспрерывно шло, пока все не обозначились и к одной мысли пришли. Именно этим и вырабатывалось единое сознание воровского мира.

Я еду в вагоне-краснухе. Мечтаю, что бы путь до Хабаровской пересыльной тюрьмы оказался совсем недолгим. Поезда с заключенными следуют по одному маршруту, идут один за другим. На остановках нам раздают пайку, снимают с поезда мертвых.

Охрана едет в первых двух вагонах от паровоза. Развлечений в пути немного. Можно с умными людьми пообщаться.

Тут я и услышал поучительную историю о одном из самых известных аферистов-мошенников, перед которым Остап Бендер должен был снять шляпу.

В начале июня 1947 года был арестован милицией в Москве прямо в здании Министерства тяжелого машиностроения при попытке получить денежное пособие Житомирский вор-аферист Вайсман Вениамин Борухович. Оказалось, что это его не единственное имя. Он называл себя, то Рабиновичем, то Зильберштейном, то Трахтенбергом, иногда Ослон. При задержании у него был изъят пистолет.

Вайсман, которому в 1949 году исполнилось 35 лет, на протяжении двадцати четырех из них занимался кражами. Девять раз его водворяли в детские колонии, но он убегал из них, пять раз до ареста был судим и получал различные сроки содержания в тюрьмах и лагерях.

В 1944 году он бежал с лагеря, который находился в Вологодской области. Но ему не повезло. При побеге у него оказались обморожены обе ноги и кисть руки. Он выдержал тройную ампутацию конечностей, был актирован и выпущен на свободу.

Воровать он больше не мог, но жить ему было надо. Тогда он с помощью подельника изготовил за 20 тысяч рублей наградную книжку, по которой стал дважды Героем Советского Союза. Нацепив наградные колодки семи орденов и трех медалей, он в таком виде начал штурмовать различные Министерства СССР, где, добиваясь на прием к министрам и заместителям министров, получал от них крупные денежные пособия на свое содержание и промтовары.

За 1946-1947 год он умудрился обобрать девятнадцать Министерств, и не раз каждое, в которых собрал богатую добычу деньгами и товарами.