Вор черной масти

Я, стоя у двери, которая служила мне надежной защитой для спины, не пошел вглубь камеры, но решил не показывать, что мне известно, зачем меня привели сюда:

– А ты?

– Неправильный, ты какой-то, бродяга!
– недовольно протянул лупоглазый полковник.
– Ты кто вообще такой?

– Человек!
– пояснил я.
– Плохо вы меня встречаете…

Суки ощерились, обнажая остатки черных от чифиря зубов. Переглянулись.

– Еврей, что ли? На все вопросы вопросами отвечает…

– Не ласковые вы какие-то, бродяги, - гнул я свое.
– Не пойму я вас.

– А чего тебе понимать?
– совсем развеселились остальные два сифилитика.
– Тебе понимать ничего и не надо! Мы женщину попросили, нам ее и привели!

– Плохо шутишь, дядя, - ответил я, потихоньку двигая в рукаве пиджака затыренную заточку.

– Я тебе сейчас вопрос задам!
– сказал, противно хихикая один из полковников.
– Отвечай быстро! В каком углу нашей хаты тебя иметь?

Ничего другого более умного этот сифилитик придумать не смог! Задавать такой вопрос бывшему жигану! Древняя примочка для парашеносца, пришедшая к уркам еще с царской каторги. … А моя заточка уже незаметно легла в ладонь и к бою уже готова…

– Иметь меня не нужно, но если хочешь попробовать, я согласен только в верхнем левом углу!

– Умный какой!
– разочарованно бросил тот, который задал вопрос.
– Но у тебя это с нами не проканает! Стаскивай штаны, шкварка!

Поднялись и остальные два. Они медленно подбирались ко мне.

– С каких это пор отошедшие на пивоваровцев кидаются?

Три полковника приостановили движение, уставились на меня:

– Ты из пивоваровцев, в натуре?

– Кореш Васьки Пивоварова[16]!

– Ты мне бороду не вешай[17], - не поверил один из полковников.
– Нам ясно сказали, что приведут законника!

– Ошибочка видать вышла у мусоров!
– криво усмехнулся я.

Полковники соображали туго и тут они совсем забуксовали, отвлеклись. Я только и ждал своего момента. Резко прыгнул навстречу к полковникам и ударил по горлу заточкой лупоглазого, оттянув к себе пику, с силой резанул по брюху второго. Третьего я достать сразу не мог, он находился у них за спинами. Лупоглазый без шума свалился на пол, но раненый в живот, увидев выползающие кишки, закричал от боли и бешенства. Я добавил ему в ухо с левой, и он опрокинулся на пол. Третий полковник, увидев это, прокричал сложное матерное ругательство и бросился на меня с пером, намереваясь отомстить. Но ему не повезло, он споткнулся о какую-то часть тела упавшего и потерял скорость в нападении. Мне удалось увернуться от его ножа, а в следующий миг он напоролся на лезвие моей заточки. Я вытащил ее и ударил его снова. И еще! Меня разобрала такая ярость, что я остановился, когда нанес ему не меньше восьми ран. Лупоглазый лежал на полу и из его шеи толчками выходила кровь. Полковник с распоротым животом еще был жив, бранился и хрипел. Я помог ему побыстрее уйти из этого мира. Закончив мясню, я прислушался. В коридоре было тихо. Вертухай, выполнив приказ, ушел в конец коридора.

– Амба[18] всем вам!
– выдохнул я.

Я присел на корточки возле дверей камеры. Я смотрел на окровавленную заточку и все пытался представить, кто из детей передал ее мне. В детском доме было порядка тридцати мальчишек. Я их почти не запомнил. Почему-то думалось, что это подарок того шустрика, которым просил меня: “Дядь, забери меня к себе отсюда! Я тоже хочу быть вором”. Эта заточка спасла мне жизнь.

Надо будет узнать поподробнее. Мальчишка заслужил хорошего подарка. Долг платежом красен. Может велосипед ему купить? Для пацаненка-детдомовца это будет огромная радость! На всю жизнь запомнит.

На мне висело уже шесть трупаков. Многовато! Вроде я мясником никогда не мечтал быть…

Я встал и забарабанил в дверь камеры. Стучал я недолго. Дверь камеры открыл тот же самый вертухай. Но увидеть меня на пороге он совсем не ожидал.

– А эти, где?
– заплетающимся языком еле выговорил он.

– Ты меня, зачем в морг притаранил?
– спросил я его и отошел в сторону, что бы он полюбовался результатами “ночи ножей и кинжалов”. Он, едва взглянув, протер глаза, посмотрел снова, но понял все. Было очевидно, что этим зрелищем его невозможно было пронять. Вертухаю было лет под пятьдесят и в стенах этой тюрьмы он и не такое видел. Он лишь махнул рукой, высказывая трупам беспредельщиков свое пренебрежение:

– Пусть до утра полежат…

Без лишних разговоров и каких-либо выяснений обстоятельств, вертухай, от которого во всю Ивановскую перло крепким винным запахом, подхватил меня и потащил по коридору. Но скорее не он, а я тащил его. Пока я был в камере беспредельщиков, этот надзиратель успел набраться еще больше. Его штормило, заносило на каждом углу и бросало на стены, как Александра Матросова на амбразуру. Мы уже не шли, а почти ползли по коридору.

При этом он еще пытался рассказывать мне ночные новости.

Он, по-пьяной лавочке выболтал мне, что дежурный офицер и его напарник тоже упились в хлам и даже “мама” сказать не могут. Оставить меня в камере в компании мертвецов он не хочет, потому, что это плохо, не по-людски. Он с удовольствием бы определил меня в кондей, но никак не может - на это требуется специальное разрешение начальства. Он все время, уточнял мою фамилию, объясняя, что утром будет обязан обо всем доложить начальнику. И тут я решил приколоться:

– Жобин моя фамилия! Жобин!
– произносил я отчетливо, надеясь, что этот пьянчуга запомнит ее правильно.

– Жопин!?
– бормотал он.
– Да? Хорошая у тебя фамилия! Звучная…

– Люди пугаются!
– смеялся я.

До моей камеры мы почти дошли. Почти. Вертухай, которого оставили последние силы, как марафонца на финише, вдруг рухнул на пол и моментально захрапел.

Я поскреб в затылке. А что мне делать? Не в коридоре же спать?

Я нагнулся и забрал у вертухая ключи от камер. С легкостью я мог бы взяать у него пистолет, но какой в этом смысл? Я отстреливаться не собираюсь. А вот в камеру попасть мне нужно. Погремев ключами, я, наконец, подобрал нужный ключ к двери. Стараясь, что бы меня не было видно из камеры, я, изменив голос, крикнул басовито:

– Жобин, на выход!

Меня подмывало подать команду иначе: “Жобин, с вещами на парашу!”, но тем самым я бы разрушил свой план.

Из камеры вышел Жобин, но увидев лежащего на полу вертухая, едва не заорал со страха, подумав, что видит мертвого. Я успел зажать ему рот, предвидя его реакцию:

– Тихо, дурак! Не ори! Он - пьян!

– Это побег, да? Побег?

– Какой побег?
– разозлился я.
– Слушай меня, фраер! В тюрьме тебе оставаться никак нельзя! За твои делишки темные, которые ты на складе проворачивал, ты до суда не доживешь! Не понимаешь?

Жобин потряс головой.

– Ну, тогда я объясню! Можешь мне поверить: я двадцать лет по тюрьмам и лагерям скитаюсь. Всякое повидал. Убьют тебя здесь! Потому, что ты на суде всех потащишь за собой паровозом, признаешься во всем и имена громко назовешь. А этого никто из Читинских тузов-комуняк не хочет. Поэтому хана тебе много раньше придет, чем суд будет, сечешь?

– Но меня обещали выпустить, - робко заметил Жобин.

– Туфта это!
– грубо ответил я.
– Никто тебя не выпустит! Поверь слову битого каторжанина!