Воробей, том 1

– У американцев огромный торговый флот, - пояснил я. – И граждане страны вполне лояльны правительству. При большом желании, они могут переправлять в Европу по две-три дивизии за раз. Но даже если САСШ просто удовольствуется поставками продовольствия воюющим сторонам, это существенно снизит эффективность нашего плана. На счастье, они испытывают ощутимый дефицит золота и серебра, в то время как мы пока так и не имеем возможности всерьез разрабатывать месторождения на землях Русской Америки.

– И мы снова возвращаемся к идее продажи Аляски? – хмыкнул Константин.

– Продажи? Нет! Ни в коем случае. Передача концессий на разработку золотоносных и серебряных месторождений – не более того. Причем, с условием, что, по меньшей мере, четверть добываемых драгоценных металлов, отходила в нашу казну.

– У меня появляется чувство, что если кто и посвящен во все детали плана, так это исключительно наш Герман Густавович, - как бы в задумчивости выговорил князь Константин. И, нахмурившись, взглянул на племянников. – Могут возникнуть моменты, когда нам придется обращаться за консультациями к графу, чтоб не совершить что-либо опрометчивое. Вы не находите это... странным?

– Вам, так или иначе, приходится обращаться за... гм... консультациями к советникам, - даже как-то ласково улыбнулся Владимир. – Нельзя объять необъятное. Кроме того, пусть Герман Густавович и наш, в какой-то мере, родственник, в истории останемся мы, Романовы, а не граф фон Лерхе. Уж поверьте, дядя. Ему никто памятников на площадях не поставит.

– А по мне, - нервно засмеялся Александр. – Так я готов быть у Лерхе даже и на побегушках, коли в итоге это позволит занять нашей державе подобающее положение. Одна даже мысль об этом примиряет меня с возможно временно подчиненным положением.

Какие еще нужны были подтверждения тому, что правящая семья приняла мой план? Что меня приняли в клуб вершителей судеб, и что жить мне лишь до того момента, как не совершу нечто, способное оскорбить Романовых. Ну, во всяком случае – сверх дозволенного.

И нужно признаться, хоть я и получил полную поддержку правящей семьи в осуществлении великого плана, ледок все-таки под ногами был тоненький. Да чего уж там! Прямо скажем: паршивый лед под ногами был, не надежный. Романовы стремились к мировому признанию и славе. К доминированию на мировой дипломатической арене. А я – напротив. Хотел достатка жителям своей Отчизны. Чтоб крестьянские дети могли кушать досыта, и имели возможность учиться грамоте. Чтоб их матери по праздникам надевали шелка и бархат. Чтоб соха окончательно оправилась в музей, а на полях властвовали трактора со стальным плугом.

А ведь и нужно-то для этого совсем не много. Не утопического счастья всем, даром, а Кодекс мудрых простых законов и возможность зарабатывать. И не для тонюсенькой прослойки общественных паразитов, а для всех и каждого. Государство должно было стать для людей, а не люди для государства, как это у нас испокон веков повелось.

Соответственно, и огромные деньги, которые должны были прямо-таки Ниагарой извергнуться в экономику России с поставок воюющим державам, я намерен был инвестировать в... скажем так: свое видение развития страны. И были у меня вполне обоснованные опасения, что кое-кому это может не понравиться.

Нет, страха не было. Уверенность была, что именно теперь я, наконец-таки, понял, осознал свое предназначение. То, ради чего чудесным образом был переселен в новое тело, получил возможность прожить вторую жизнь. Да даже хотя бы и полжизни, но любить и быть любимым, иметь детей и сделать что-то стоящее для Родины.

Двадцать первого апреля чрезвычайный и полномочный посланник Германской Империи, барон фон Радовиц на аудиенции у кайзера Вильгельма, доложил о полном успехе своей миссии в Петербурге. Днем ранее, еще в воскресенье, состоялся приватный разговор барона с князем Бисмарком, в результате которого глава правительства признал мои требования приемлемыми и не особенно обременительными. А также тот факт, что без вмешательства графа Лерхе, положительное решение вопроса было бы в большой опасности. Правительство и генеральный штаб нашего западного соседа пребывали в предвкушении очередной скорой и блестящей победы. О том, что скромное требование первого министра Российской Империи обернется колоссальными расходами для германской казны, никто и помыслить не мог.

Двадцать второго Французский МИД получил официальную ноту, в которой Германия высказывала неудовлетворенность французскими действиями, называя их угрожающими. Причиной, конечно же, называлась затеянная герцогом Маджентским, бывшим главнокамандующий Версальской армией, а ныне – президентом Франции, военная реформа. Пехотные полки галлов переходили от трех батальонного состава на полноценный – четырех, что обычно делалось только во время войны. Кроме того, в стране ощущался явный дефицит качественного железа. Принятые в конце прошлого года на вооружение новейшие казнозарядные пушки «съедали» запасы стали с отличным аппетитом. Так что некоторые основания для опасений у Берлина все-таки имелись. Во всяком случае, уже в среду, двадцать третьего, Империя объявила о начале частичной мобилизации. Гром еще не грянул, но все понимали, что Европа стоит на пороге большой войны.

Все мои усилия в начале мая были направлены на организацию последнего, перед летними «каникулами» заседания совета министров. Однако, и за событиями в мире и особенно в столице, не забывал присматривать. Потому прекрасно знал о спорых сборах малого регентского двора к посещению в первой декаде мая Берлина. Отъезд был назначен на седьмое, но после был перенесен на шестнадцатое. Дело в том, что туманным вечером седьмого мая германский почтово-пассажирский пароход «Schiller», на всем ходу, выскочил на подводные камни островов Силли, что примерно в сорока милях на юго-запад от южного мыса Корнуолла, и практически разваливается на части. Сообщалось, что в катастрофе погибло более двухсот пассажиров.

На следующий уже день газеты передали подробности этого страшного кораблекрушения. «Построенный в семьдесят третьем в Глазго для немецких владельцев океанский лайнер, был одним из крупнейших судов своего времени, - писала газета “Norddeutsche Allgemeine Zeitung”.
– И как нельзя лучше подходил для торговых операций через Атлантический океан. Основным маршрутом корабля была линия Нью-Йорк – Гамбург и кроме двухсот пятидесяти четыре пассажиров и сто восемнадцать членов экипажа, в его трюмах находилось масса коммерческих грузов и триста тысяч двадцати долларовых серебряных монет в специальном сейфе».

«Капитану Томасу пришлось замедлить ход из-за плохой видимости в густом морском тумане, когда он вошел в Ла-Манш, - добавляла подробностей “Hamburger Nachrichten”.
– По его вычислениям, его корабль находился в районе островов Силли, и, таким образом, в пределах досягаемости маяка Бишоп-Рок , который должен был предоставить информацию о положении судна. Чтобы облегчить поиск островов и окружающих их рифов, на палубу доставили добровольцев из числа пассажиров, чтобы попытаться увидеть свет маяка. Эти наблюдатели, к сожалению, не смогли увидеть луч, который они ожидали по правому борту, тогда как на самом деле его было хорошо видно слева. Это означало, что "Шиллер" плыл прямо между островами, направляясь точно к коварным уступам Ретарьера».

Шиллер сел на риф в 10 вечера. Лайнер получил значительные повреждения, но не настолько, чтобы потопить большой корабль. Капитан попытался сняться со скалы, освободив корабль, но лишь подставил его тяжелым, почти штормовым волнам, которые трижды швырнули судно на скалы. Корабль опасно накренился, и когда огни погасли, на палубе вспыхнул паника. Дело доходило до драк, когда пассажиры принялись бороться за места в спасательных шлюпках.

Именно на этих лодках началась настоящая катастрофа. Часть из них оказались в отвратительном состоянии из-за плохого обслуживания и не были в состоянии держаться на плаву. Другие были разрушены, раздавлены упавшими частями оснастки и такелажа корабля. До приснопамятного «Титаника» должно было пройти еще немало лет, а первый звоночек уже прозвенел. Помнится, на том, «самом современном и надежном» океанском лайнере будет в точности та же проблема: недостаточное количество спасательных шлюпок. Вообще: ночь, айсберг, или в данном случае – скала и преступная легкомысленность – оказались прямо-таки настоящим бичом атлантического мореходства.