Воронцов. Перезагрузка

Это означало одно из двух: либо вся история, которую я учил, была мифом, либо я попал не просто в прошлое, а в какую-то альтернативную версию прошлого. В параллельную реальность, где ход истории свернул не на том перекрёстке.

Перед глазами замелькали страницы учебников и карты империй. Если Екатерина до сих пор жива, значит, не было убийства Павла, не было наполеоновских войн в том виде, в каком я их знал… Весь мир мог быть принципиально другим!

Моё оцепенение прервал громкий стук в дверь, от которого я едва не подпрыгнул. На пороге стоял суровый мажордом с каменным лицом:

— Время истекло. Экипаж подан. Извольте отбыть.

Я ещё не успел осознать все последствия своего открытия, а меня уже выставляли из дома. Агафья, причитая и крестясь, тащила один из моих баулов, Николай взвалил на плечи сундук, а я семенил между ними, всё ещё оглушённый мыслью: «Я не в своей истории. Не просто в прошлом — в альтернативном прошлом»!

Выйдя во двор, я едва удержался от горького смеха. Экипаж — громко сказано. Перед крыльцом стояла обычная деревенская телега, запряжённая одной лошадью, которая выглядела очень усталой. Никакой кареты, никаких лакеев в ливреях.

— Это… экипаж? — растерянно спросил я. — А где кучер?

Нянечка только шикнула:

— Радуйся, что с лошадью будешь. Зорька — спокойная лошадка, не то что ты. Управишься. Не впервой тебе, чай, не барышня кисейная.

Отлично! Теперь у меня есть Зорька — единственное живое существо, которому, похоже, предстоит стать моим компаньоном в этом безумии. По крайней мере, хоть не пешком.

К моему облегчению, возница всё же нашёлся. К телеге подошёл один из крепостных — мужичок в косоворотке и лаптях, с хитрым прищуром.

— Велено вас доставить, барин, — сказал он без особого почтения, привязывая повод ещё одной лошади к телеге. Сам же уселся возле люшни, взяв в руки кнут. — Забирайтесь, Егор Андреевич, не гоже батюшку злить, а то ж и пешком можете пойти. Мне-то что? Сказали — правлю, нет — другим делом займусь.

Я неловко взобрался на телегу, чувствуя себя актёром без единой репетиции. Вещи были увязаны, прощание с семьёй не предусматривалось — судя по всему, я был персоной нон грата в собственном доме. Боярском доме. В мире, где царствовала Екатерина II в 1807 году.

Агафья всхлипнула, крестя меня на прощание:

— Господь с тобой, Егорушка. Не пропади там. Пиши хоть иногда… Если грамоту не забудешь в своей глуши!

Телега тронулась, колёса заскрипели по гравию подъездной дороги. Я обернулся в последний раз на огромный дом, который мог бы быть моим наследством, если бы «я» не был таким идиотом.

По дороге, наблюдая бескрайние русские пейзажи и ощущая каждую кочку (амортизация в те времена заключалась в пучке соломы, брошенном на дно телеги), я погрузился в размышления.

Мир вокруг был абсолютно реальным — каждый толчок телеги, запах лошадиного пота, скрип колёс, жужжание мух… Солнце пекло сквозь тонкую ткань сюртука, который я надел поверх рубахи. Где-то в небе пел жаворонок. Возница негромко посвистывал, изредка пощёлкивая кнутом, не обращая никакого внимания на свой живой груз.

И всё же это был не мой мир. Не та история, которую я изучал. Что произошло иначе? В какой момент история пошла другим путём? И что мне теперь делать с этим знанием, которое стало бесполезным?

Может, это всё же сон? Или бред человека, находящегося в коме после аварии в метро? Или, может быть, я умер, и это какое-то странное посмертие?

— Далеко до Уваровки? — спросил я возницу, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей.

— День пути, барин, — ответил тот, не оборачиваясь. — К вечеру доберёмся, коли Бог даст. Да, дорога нынче не ахти, мосток размыло после дождей. Придётся кругаля дать, через Верхние выселки.

Я вздохнул и попытался устроиться поудобнее на жёсткой телеге. Впереди был целый день тряски и целая жизнь в чужом времени, чужом теле и чужой истории.

Глядя на бескрайние поля и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги, я внезапно осознал: что бы ни случилось, назад пути нет. Только вперёд — в неизвестность, в деревню Уваровку, в разваливающуюся избу, в новую жизнь.

Одно я знал точно: менеджер Алексей Романов умер в том метро. Теперь я — Егор Воронцов, опальный сын боярина, отправляющийся в ссылку. И мне предстоит заново учиться жить — в мире, где Екатерина Великая не умерла в 1796 году, где история пошла совершенно другой дорогой.

Телега подпрыгивала на ухабах, и каждый раз моя многострадальная пятая точка ощущала всю несправедливость мироздания. На очередном толчке я едва не взлетел, и вцепился в борт, чтобы не выпасть.

— А скажи-ка, любезный, — решил я попытать счастья в разговоре, — Есть ли по дороге какой постоялый двор?

Возница не повернул головы:

— Не.

Ну просто Цицерон, не иначе.

— А разбойники в здешних лесах водятся? — задал я второй вопрос, сам уже понимая его бессмысленность.

— Бывает, — буркнул крестьянин и сплюнул на дорогу.

— Хорошая сегодня погода, — зашёл я с третьей стороны.

— Бывает и хуже.

Я уже решил было сдаться, когда меня осенило.

— А как тебя звать-величать? Негоже ехать с человеком, не зная его имени.

— Митрохой кличут, — с неохотой ответил он, будто я пытался выпытать у него секрет государственной важности.

— А давно у батюшки моего служишь?

— С покрова третий год пошёл.

Ого, аж целых шесть слов за раз! Прогресс.

— Скажи, Митроха, а кто у нас сейчас на престоле-то сидит? — решил я зайти издалека.

— Ась? — он наконец повернулся ко мне, недоуменно выпучив глаза. — Вы что ж, барин, из ума выжили? Кто ж на престоле-то, как не матушка наша Екатерина, упаси Господи. Сорок-то годков почитай правит уже.

Ну, хоть что-то. Но информации всё равно маловато.

— А вот говорят, будто в Америке бунт случился, это правда? — спросил я, чтобы прощупать, как тут обстоят дела с американской независимостью.