Воронцов

В прошлом А. И. Барятинский несколько лет состоял при наследнике великом князе Александре Николаевиче. Но светская жизнь стала ему в конце концов в тягость, и он попросился в 1845 году на Кавказ. Командуя батальоном Кабардинского полка, он участвовал в Даргинском походе и в овладении Андийскими высотами.

В 1847 году Барятинский был назначен командиром Кабардинского полка. На свой счет одним из первых он вооружил полк штуцерами (нарезными ружьями).

В 1850 году Барятинский оказался в немилости у государя. Однако вскоре снова попал к цесаревичу и сопровождал того в поездке по Кавказу. Завершилась эта поездка назначением его командиром Кавказской гренадерской дивизии.

М. С. Воронцов отметил, что назначение А. И. Барятинского начальником его штаба тем более выгодно для него, что его сношения с «Барятинским самые дружеские и откровенные, что всегда необходимо между начальником войск и начальником штаба и что 8-милетняя отличная его служба здесь со мною дала ему полный опыт в здешних военных делах и общую к нему доверенность»4.

Указ об увольнении М. С. Воронцова на шесть месяцев в отпуск «для поправления расстроенного здоровья» Николай I подписал 1 марта 1854 года. До отъезда на лечение за границу Михаил Семенович обратился к профессору Одесского Ришельевского лицея Н. Н. Мурзакевичу с просьбой принять меры для спасения архива из-за возможного обстрела города английскими или французскими боевыми кораблями. В письме говорилось: «Любезный Николай Никифорове! Княгини воображению представляется, что в Одесском доме нашем может случиться пожар, первою жертвою коего будут наши фамильные бумаги и манускрипты, имеющие столько исторического значения, и потому желает, чтобы все это было сложено в особые ящики и поставлено в безопасной от огня части дома»5.

17 ящиков с наиболее ценными рукописями были опущены в подземное убежище. Прочие же богатства дома — библиотека, картины, серебро и многое другое — оставались на своих местах. «Просвещенный вельможа не дорожил убытком свыше чем на миллион руб. сер., но спасал сокровища истории и науки с свойственным ему великодушием»6, — заметил Н. Н. Мурзакевич.

14 апреля англо-французская эскадра начала бомбардировку Одессы. Сотни ядер пронеслись над воронцовским особняком. Несколько ракет попали на его территорию. Занялся сеновал, но огонь быстро потушили. После ухода с одесского рейда неприятельских кораблей ящики с рукописями были перевезены в Мошны, а позже возвращены в Одессу.

В мае 1854 года супруги Воронцовы покинули Кавказ. В июне они приехали в Дрезден, где Михаил Семенович стал лечиться у известных немецких врачей. В августе-сентябре Воронцовы жили в Голландии. Здесь Михаил Семенович узнал о пленении горцами княжон из семьи князя Чавчавадзе. Он был готов послать несколько тысяч рублей, если горцы потребуют выкуп.

В Голландию повидаться с Михаилом Семеновичем и Елизаветой Ксаверьевной приезжает из Англии Екатерина Семеновна Пемброк с дочерьми и внуками. Михаил Семенович был бесконечно рад этой встрече. Он уже не верил, что когда-нибудь сможет увидеться с сестрой и ее детьми.

Михаил Семенович не терял надежды, что после лечения они с женой снова поедут в Грузию, в Тифлис. Но здоровье не улучшалось, и пришлось остаться на зиму в Дрездене. А из России приходили печальные известия. Неприятель был в Крыму, в Алупке, осадил дорогой Михаилу Семеновичу Севастополь.

С началом строительства в 1841 году Николаевской железной дороги от Петербурга до Москвы некоторые влиятельные лица, в том числе и М. С. Воронцов, предлагали проложить эту линию до берегов Черного моря. Если бы эта дорога была построена, то к осажденному Севастополю в короткий срок можно было бы перебросить подкрепление, и враг был бы разбит. А весьма возможно, что при наличии этой дороги англичане и французы вообще не осмелились бы отправить свои войска в Крым на верную гибель. И переживания от упущенной возможности и от неудач в Крымской войне не замедлили сказаться на самочувствии М. С. Воронцова.

Среди защитников Севастополя был и С. М. Воронцов, сын Михаила Семеновича. Огорченный положением на Кавказе и в Крыму, Михаил Семенович писал А. П. Ермолову: «Теперь к этому присоединилось и беспокойство на счет сына моего. Но на все Божья воля; он исполнил долг свой, когда просился в самое опасное место, и так как я уже совершенно неспособен для какого-нибудь дела, он меня заменяет в исполнении в сию критическую минуту священного долга каждого Русского»7.

11 октября 1854 года Михаил Семенович отправил письмо Николаю I, в котором говорил, что хотел осенью вернуться к своим служебным обязанностям, но здоровье его не укрепилось. Он остался «совершенно неспособным для какой бы то ни было службы». «Жертва жизни, — продолжал он, — для меня ничтожна, но служить в тех званиях, которые я ношу, было бы теперь не только бесполезно, но и крайне вредно»8. А поэтому он попросил уволить его от должностей военной и гражданской как на Кавказе, так и в Новороссийском крае и Бессарабии. Император удовлетворил просьбу Михаила Семеновича, оставив его своим генерал-адъютантом и членом Государственного совета.

В письме к А. П. Ермолову Михаил Семенович подвел итог своей последней службы: «Меня привыкли везде видеть на Кавказе готовым быть везде и подавать везде пример, и до 1851 года, когда болезни начали меня одолевать, несмотря на все труды и походы, я еще не чувствовал признаков старости и ездил верхом, как молодой человек и ежегодно показывался, а иногда и два раза в год, во всех частях края, от Ленкорани до Анапы и от Эривани до Кизляра. Теперь я уже на это не способен, и я должен был решиться на увольнение от службы, которую, как я выше сказал, я уже не могу продолжать с честью для себя и с пользою для края». И далее: «Совесть моя чиста во всем, и прежняя более нежели полувековая моя служба должна удостоверить всякого беспристрастного человека, что я бы не удалился, особенно в теперешнее критическое время, от трудов и ответственности без настоящей совершенной необходимости»9.

После получения им отпуска командование Кавказским корпусом было возложено на Н. А. Реада, состоявшего при нем с 1851 года. В сентябре 1854 года М. С. Воронцов пишет А. И. Барятинскому: «По всему, что мы получаем из Тифлиса, узнаем с радостью, что генерал Реад сумел снискать уважение и общую симпатию и видим, насколько он счастлив, что после моего отъезда не была послана туда некоторая личность, которая не сумела бы понять ни людей, ни дел Кавказа и захотела бы все переделать на свой образец и произвести всякие перемены, чтобы только показать, что она могла бы лучше все сделать, чем тот, кто был раньше его»10.

Эта «некоторая личность» — генерал-адъютант, генерал от инфантерии Н. Н. Муравьев, воевавший на Кавказе в 1826–1827 годах. Надежда Михаила Семеновича не оправдалась. Именно Н. Н. Муравьев был назначен 29 ноября 1854 года наместником и командующим Кавказской армией. «Теперь только остается просить Бога, чтобы генерал Муравьев с успехом и счастливо занимал важный пост, ему назначенный, — пишет М. С. Воронцов М. П. Щербинину. — Это хороший воин и, без сомнения, человек с талантом. Лишь бы он умел уладить со всеми служащими под его начальством». Из другого письма Щербинину: «Судя по тому, что мне пишут из Петербурга, Муравьев отправился с добрыми намерениями и предположениями для управления края»11.

Н. Н. Муравьев питал надежду стать наместником на Кавказе еще в 1844 году. С тех пор в течение одиннадцати лет он следил за деятельностью на Кавказе М. С. Воронцова и не одобрял ее. А. Л. Зиссерман, много лет прослуживший на Кавказе, называет нового командующего одним из лучших, образованных генералов. Но в то же время он отмечает в нем крупный недостаток — некоторую «отсталость от духа времени и упорство во взглядах, не соответствующих изменившимся условиям»12. Поэтому Муравьев и не мог ни понять, ни правильно оценить действия М. С. Воронцова, опережавшего время.

В феврале 1855 года Н. Н. Муравьев написал А. П. Ермолову письмо, получившее широкую известность. В нем он резко критикует деятельность М. С. Воронцова на Кавказе. Письмо быстро разошлось по стране в многочисленных списках. Распространению письма способствовал скорее всего сам Муравьев.

Н. Н. Муравьев не случайно адресовал это письмо А. П. Ермолову. Он видел в Алексее Петровиче своего единомышленника. И оба они не поспевали за временем. Потому Ермолов и спорил с убегавшим вперед Воронцовым. Но, несмотря на споры, Алексей Петрович и Михаил Семенович оставались друзьями. К тому же за годы их дружбы у Ермолова было много случаев убедиться, что друг его оказывался прав. Так что вряд ли Алексей Петрович согласился с критикой Муравьева. И уж во всяком случае, он не стал способствовать распространению этого письма, как считает кое-кто из исследователей.