Воронье

На следующий день в школе никто не называл его: «Эй, ты, как тебя там». Вместо этого все называли его «Морда в дерьме». Впрочем, Шон никогда не называл его так — он вообще не замечал его присутствия.

Следующие несколько месяцев Ромео обдумывал, как бы покончить с собой.

Но он никогда не плакал на людях, никогда не жаловался, ни на кого не настучал и терпел свое прозвище, пока в один декабрьский день к нему не пришел Шон.

В комнату Ромео вошла мать и сказала:

— Тут к тебе пришел приятель, — и он появился на пороге. Словно ударила молния и осталась на месте, потрескивая и искрясь.

Мама стала хлопотать вокруг Шона, предлагая пирожные и лимонад, а Ромео сидел, оцепенев. Но наконец она ушла, и Шон сказал ему:

— Слушай, мне очень жаль, что там, под мостом, я вел себя как последняя жопа. Все то дерьмо, что мы сделали, — это была не моя идея.

Ромео пожал плечами:

— Все хорошо.

— Ты проявил себя отличным солдатом.

Ромео постарался не выдать никаких эмоций.

— Мне нужна твоя помощь, — тогда сказал Шон. — Ты поможешь мне?

Дело было в том, что в клубе произошел некоего рода дворцовый переворот. Шон был смещен со своего поста лидера. Ромео пообещал помочь всем, чем только может. Он составил компанию Шону в Холлоу-парк, и они больше часа сидели в кустах форзиции, дожидаясь появления лидера мятежников. Когда тот наконец появился, они напали на него из засады. Сначала Шон пошел поговорить с ним, и, пока он вел разговор, Ромео подошел незамеченным, прыгнул на него и стал месить кулаками. Парень был куда крупнее его, но Ромео дрался, как раненый барсук. Шон схватил противника и держал его, а Ромео был просто вне себя от ярости. Он лягал его ногами, выкрикивал проклятия и махал кулаками, как ветряная мельница, — пока парень наконец не заплакал, обливаясь кровью, и не попросил прощения, но Ромео не мог остановиться, пока Шон не оттащил его.

— Иисусе, Ромео, — сказал он. — Да ты прямо с ума сошел, мать твою! Ты меня пугаешь. — Затем он сказал тому парню, у которого теперь вся рожа была в дерьме: — Вставай на колени и проси у меня прощения, а то этот Ромео убьет тебя тут же на месте.

Тот сделал что ему было сказано. Так был положен конец перевороту. Шон вновь обрел свою власть. И компания вернулась под его руку.

А Ромео — в знак признания его ценной службы — получил полноправное членство. На этот раз обряд посвящения был самым настоящим. В присутствии всех членов — включая и покрытую синяками жертву — он вырезал на груди букву П. Тайное название клуба было «Преданные», как объяснили ему, напомнив, что он будет убит, если когда-нибудь проболтается. После появления буквы грудь Ромео была обагрена кровью, и ему пришлось втирать порох в рану, отчего жгло, точно прижали раскаленным железом, и боль была просто невыносимой — но отныне и навеки это был лучший час в его жизни.

ПЭТСИ больше не могла терпеть. Напряжение достигло предела. По телевизору шла передача «Настоящие домохозяйки округа Канти», но они так верещали, что Пэтси не улавливала смысла их диалогов. Ее дочери по-прежнему нет дома. Она где-то с этим злодеем. Муж сидит за маленьким столиком в углу их комнаты и читает Писание, настолько углубившись в него, что со лба на страницы Библии падают капли пота. Они вызывали у нее отвращение. Джейс тем временем убивал троллей на своем компьютере, из которого раздавались постоянные вопли. Не в состоянии больше пребывать в этой компании ни секунды, она встала и, закрыв двери, поднялась в свою спальню, где легла в постель, прихватив с собой ноутбук.

Какое-то время она пыталась играть в тетрис по Интернету. Но у нее ничего не получалось.

Темнота сгущалась. Надвигалась гроза. Под ветром шелестели листья орешника. «Куда делась Тара? Почему она еще не вернулась? Моя девочка. О, это исчадие ада!

Если бы только я могла избавиться от этих мыслей».

Она вернулась в Гугл и в поисковой графе напечатала: «Вилла в Малибу».

Она понимала, что этого не стоит делать. «Нашим жизням угрожает опасность — не только мне с Митчем и детям, но и моему брату Шелби, и моей свекрови. И кто знает, кого из моих друзей эти чудовища собираются уничтожить? А Тара сейчас где-то с ними! Что со мной делается, если я в такое время способна думать о каких-то житейских делах?

Но это всего лишь чтобы отвлечься. Чтобы помочь мне справиться с ужасом. Чтобы я думала о хороших временах, которые обязательно придут. Когда все это кончится. И мы получим свою награду. Ведь не помешает лелеять хоть какую-то надежду на будущее, не так ли? Мечтать о чем-то, что не имеет отношения к мукам и ужасу?»

Она углубилась в перечень предложений.

Но то, что она нашла, поразило ее. Все было просто невероятно дорого.

Например, был прекрасный пятикомнатный коттедж с гаражом на две машины и «пляж на расстоянии всего нескольких шагов». Модерн, высокие потолки, много стекла. Но цена была 18 миллионов.

«Восемнадцать миллионов? Я думаю, рынок готов рухнуть.

Восемнадцать миллионов за коттедж, который даже не на пляже? Восемнадцать миллионов — и вам еще надо добираться до пляжа? С Вупи, Барбарой и Стингом. Они будут удивленно смотреть на тебя и толстого мужа, который будет брести в своих пурпурных шлепанцах, а ты даже не сможешь любоваться океаном, потому что придется следить за собачьими отходами, а Вупи поднимет дикий лай при виде вонючих морских созданий, которые ползают по песку. Гав!

Какой смысл в приобретении такого дома?

Впрочем, тут есть собственность прямо на пляже. Как раз над полосой прибоя, и в доме четыре спальни, что, по крайней мере, на одну больше, чем у нас сейчас, так что все отлично, — мы сможем разместить гостей. Великолепно. Кроме того, дом построен каким-то архитектором-выдумщиком, и в этом что-то есть. Но все же он выглядит пристройкой с односкатной крышей. Словно величественная собачья будка. Только посмотрите на нее. С обеих сторон приткнулись соседи, и запрашиваемая цена составляет 28 500 000 долларов.

Двадцать восемь с половиной миллионов?Это что, шутка? За четырехспальную собачью будку? Или здесь так разыгрывают?

Тут есть еще пустой участок в два акра, прямо за которым тянется Тихоокеанское прибрежное шоссе, — а что это за здание по ту сторону магистрали? Смахивает на магазин подержанной мебели.

За все это просят всего двадцать миллионов. Зато мы сможем построить дом, который хотим».

Она начала думать, что у нее нет всех денег в мире.

Ей бы хотелось никогда не попадать сюда. На нее навалился мрак, такого уныния она еще не знала. Она задумалась: так что же у нее есть? На самом деле?

«Если начать с того, что отнять от всей суммы ежегодную ренту, то так называемые 318 миллионов джекпота можно считать сущей чепухой. Затем вычесть налоги, вычесть 50 процентов Шона, и, значит, остается меньше, чем 55 000 000.

И я еще собираюсь потратить больше половины на эту идиотскую собачью будку?

Конечно, я не должнажить в Малибу. Не будет большой трагедией, если я не окажусь в Малибу, верно? Если я не против жить в каком-то другом месте, в отдалении от пляжа, на холмах, держу пари, что за двадцать миллионов смогу найти себе что-то в самом деле шикарное.

И если я не против иметь в соседях зубного врача и налогового инспектора. Вместо Мела и Голди и Мэтью Макконнехи.

Значит, все прекрасно. Я буду жить в каком-нибудь захолустье. По крайней мере, у меня будет потрясающий дом.

Но не забывай, где бы ты ни оказалась, придется заново ремонтировать дом и обставлять его мебелью. Это обойдется еще, как минимум, в пять миллионов. У меня останется, может быть, миллионов тридцать. Проценты с них принесут… два миллиона в год? После уплаты налогов останется полтора миллиона? Или еще меньше? И это все, что мне останется на жизнь, если не залезать в основной капитал, и я буду чувствовать, как мне нелегко. Потому что нужна еще и экономка, и шеф-повар, и горничная, и садовник, и служанки, не так ли? По крайней мере, миллион в год — и еще охрана? Добавить еще пару сот тысяч. Я не собираюсь обзаводиться самой шикарной яхтой в мире, но если захочу познакомиться с океаном и все такое, то судно мне обойдется, самое малое, в полмиллиона долларов, и бог знает, во сколько обойдется ее команда. И портниха будет недешевая. А частные школы и членство в клубах тоже будет недешево. А ведь пока я еще ни одного пенни не потратила на еду. Я не собираюсь покупать эти проклятые сандвичи с арахисовым маслом и мармеладом, но и разоряться не хочу. Так что же придется естьмоей семье? То, что остается от прислуги? Потому что это будет все, что мы сможем себе позволить. То есть, наверно, мы сможем очищать тарелки после прислуги, если проголодаемся, потому что эти подонки обкрадывают нас, и из-за этих проклятых засранцев мы не сможем позволить себе полноценный обед».