Восемь Драконов и Серебряная Змея
Шрифт:
Грустный взгляд А Чжу
* * *
Ступая по камням внутреннего двора Шаолиня, Инь Шэчи невольно сравнивал колыбель чань-буддизма с виденными им ранее далискими храмами. Обитель буддистских патриархов, источник многих боевых искусств, и прибежище одного из сильнейших вольных братств, монастырь горы Суншань не походил ни на раззолоченный шпиль пагоды Лоцюань, ни на скромный до скудости храм Шэньцзе, ни на построенный в необычном южном стиле монастырь Тяньлун. Суровая монументальность и обширность господствовала в
На сей раз, далиский Принц Юга не стал таиться, и представился привратникам Шаолиня полным именем и титулом. Один из юных монахов, бдительно охранявших ворота, немедленно взялся проводить важного гостя к настоятелю. Правда, у входа тут же случилась небольшая заминка, причиной которой стала Му Ваньцин: женщинам строго воспрещалось входить в пределы монастыря. Девушка возмутилась, не желая ни бросать мужа, ни подчиняться правилу, которое она назвала глупым и вздорным. Инь Шэчи кое-как успокоил супругу, уговорив ее подождать в гостевых комнатах, и их небольшая группа, сократившись в числе на четверть, прошла за стены Шаолиня, и вскоре остановилась у внушительной пагоды, чей первый этаж мог запросто вместить полк солдат, а верхушка терялась в небесной вышине.
Их юный сопровождающий скрылся внутри, и, после недолгого ожидания, навстречу Дуань Чжэнчуню и его соратникам вышел сухощавый пожилой мужчина в простой одежде, безбородый и наголо обритый. Черные глаза монаха уверенно и спокойно глядели с его безмятежного лица, но от острого глаза — а Инь Шэчи был отнюдь не обделён внимательностью, — не укрылось бы, что среди оврагов морщин и рытвинок оспин, испещривших строгое лицо мужчины, господствовали вовсе не отпечатки возраста или болезни. Следы давних, застарелых волнений и печалей глубокими бороздами пролегали на лице монаха, вышедшего навстречу четырем путникам.
Монах, встретивший Дуань Чжэнчуня
— Да восславится Будда, — коротко и сухо поприветствовал он новоприбывших. — Я — настоятель Сюаньцы. Принимать в Шаолине столь высокого гостя — честь для меня и моих братьев.
— Не стоит, — дружелюбно улыбнулся Дуань Чжэнчунь. — Ступить на камни одной из буддийских святынь — много большая честь для меня, скромного вельможи с южных окраин. Но перейдем к делу, — тень нетерпения показалась на доброжелательном лице далиского наследного принца. — Смерть наставника Сюаньбэя возмутила и обеспокоила моего венценосного брата. Хоть наше царство и мало, мы гордимся законностью и порядком, установленными в его границах. Стремясь восстановить попранную справедливость, государь Да Ли поручил мне лично расследовать смерть вашего брата по секте.
— Ваша помощь — очень кстати, — тут же подобрался Сюаньцы. Сейчас, его жёсткий взгляд ничуть не напоминал смиренный взор тихого последователя Будды — скорее, холодные глаза убийцы. — Я и мои высокопоставленные собратья должны немедленно побеседовать с вами об этом деле. Вести из Да Ли, дошедшие до нас, неполны и отрывочны. Пройдемте внутрь, принц, — он указал на широкие двери пагоды у себя за спиной, и добавил не терпящим прекословия тоном:
— Ваши спутники подождут здесь.
— Замечательно, замечательно! — воодушевленно воскликнул Дуань Юй. — Я и не думал, что мне выпадет удача осмотреть место, где останавливался Бодхидхарма… где мудрец Хуэйкэ отрезал себе руку… где Бхадра закладывал основы истинного учения… — мечтательный, за малым не влюбленный взгляд юного принца обвел суровые виды Шаолиня с нежностью,
что была бы более уместна обращённой на какую-нибудь прекрасную деву. — Вы ведь не против, наставник?— Я, э-э-э… разумеется, нет, — Сюаньцы порядком утратил свою строгость при виде этой незамутненной радости. — Не пытайтесь проникнуть в хранилище знаний, и внутренние помещения храмов, остальное же — открыто для вас.
— Благодарю, — поспешно поклонился Дуань Юй, и, ухватив опешившего зятя за рукав, поволок его прочь. — Пойдем скорее, брат! Мне не терпится взглянуть на все те святыни, о которых я так много слышал! — Шэчи, ошеломленно заморгав, подчинился этому бурному воодушевлению, и последовал за шурином.
* * *
Инь Шэчи исходил все ноги, ведомый Дуань Юем от одной шаолиньской святыни к другой, и к концу осмотра местных достопримечательностей, узнал много нового о достижениях буддизма как в родной провинции, так и на просторах Срединной Равнины. Он преисполнился искреннего уважения к познаниям Дуань Юя — и сам не чуждый истории, Шэчи мог оценить то количество буддийских сутр и исторических трудов, что должен был прочитать шурин.
Дуань Юй надолго застрял в монастырском скриптории, завязав увлеченную беседу с переводчиками и переписчиками. Те поначалу дичились чужеземного гостя, но вскоре сдались перед его искренним воодушевлением и несомненным знанием священных текстов, и принялись вдохновенно обсуждать с юным принцем тонкости толкования тех или иных спорных мест. Шэчи знатоком буддизма не был, и санскрита не знал, из-за чего быстро утратил нить беседы. Попрощавшись с шурином, который, казалось, и не заметил его ухода, наследник семьи Инь двинулся на воздух. Мысли его невольно обратились к запретам Сюаньцы, и ноги сами собой принесли юношу к одному из них — невысокой, по сравнению с остальными шаолиньскими строениями, трехъярусной пагоде, в которой скрывалось одно из знаменитейших собраний текстов о боевых искусствах. К шаолиньскому хранилищу знаний.
Инь Шэчи помимо воли уставился на этот оплот таинств вожделеющим взглядом. Известность шаолиньских техник и стилей давным-давно вышла за пределы слухов на реках и озёрах: с тех пор, как танский император Тайцзун одарил суншаньский монастырь многими вольностями, и даже разрешил содержать монашеское войско, слава Шаолиня все множилась, дойдя до дальних окраин мира. Шэчи не мог не задуматься, есть ли среди скрытых в высящейся перед ним пагоде свитков и книг фехтовальные техники, и так ли они нужны буддийским монахам, что поклялись не причинять вреда живым тварям: все же, меч — оружие, созданное для нанесения тяжких и смертельных ран, и ничего другого.
— Алчность — великий грех, — внезапно раздался рядом с ним звук густого, низкого голоса. Юноша, погруженный в свои мысли, вздрогнул от неожиданности. — Неправедно и постыдно — желать чужого, и вдвойне неправедно — лелеять тайные намерения получить чужое посредством кражи. Вор и стяжатель пятнает свою дхарму каждое мгновение, и путь его ведёт к перерождению в низших из живущих тварей.
Инь Шэчи повернулся, и с интересом оглядел монаха, что решил усовестить его столь строго. Стоящий рядом с юношей старец выглядел вполне обыденно — серый халат, блестящая лысина, покрытая, наряду с обычными для буддистов точками-шрамами, темными кляксами старческих пятен, морщинистое лицо, и небрежно удерживаемый в руках черенок метлы. Шэчи не обманулся этим простоватым обликом — его наметанный глаз легко подметил ровное дыхание мужчины, его стройную, совсем не старческую осанку, и то, как привычно и удобно лежал в его руках немудреный инструмент для подметания дворов. Старейшина Линь Фын, лучший из доселе встреченных Инь Шэчи бойцов на древковом оружии, держал свой боевой шест намного скованнее, чем этот странный незнакомец — метлу. Все шаолиньские монахи практиковали боевые искусства, но заговоривший с Шэчи старец явно достиг в них немалых высот.
— Вы совершенно правы, наставник, — смиренно ответил юноша. — Я поддался нечистым помыслам. Каждое ваше слово подобно жемчужине, и, будьте уверены, я накрепко запомню их.
— Ты ещё юн и неопытен, мальчик, — с отрешенной улыбкой отозвался монах-уборщик. — Не дать злу укорениться в твоём сердце — уже шаг в сторону лучшей кармы.
Инь Шэчи настороженно прищурился: в словах, тоне, и непоследовательности речей старого монаха он ощутил нечто, невысказанное вслух. Мимолётный печальный взгляд, брошенный старцем на хранилище знаний, окончательно укрепил его смутные подозрения.