Восемь Драконов и Серебряная Змея

— В ваших словах чувствуется недоговоренность, наставник, — учуяв запах тайны, Шэчи не смог удержаться от того, чтобы не сунуть в нее нос по самые плечи. Его неуёмная натура решительно отказывалась оставить в покое возможный секрет, а любовь к шуткам и каверзам лишь подзуживала его вытянуть все из незнакомого старца.

— Я сказал все, что хотел, — неубедительно возразил монах. Его лицо и голос по-прежнему оставались бесстрастными, но Инь Шэчи успел заметить дернувшиеся зрачки мужчины. — В своем скудном разумении, я лишь пытался найти слова, что достигнут твоего сердца, и не более того.

— Ваш совет был слишком строг для простой догадки о моих желаниях и намерениях, — хитро поглядел на старца Шэчи. — Даже истинному мудрецу трудно прозревать людские побуждения. Что, если бы я любовался не хранилищем знаний, а вон тем облаком необычной формы? — он указал на неспешно плетущиеся по небу белые барашки, что прятались за загнутые свесы крыши стоящей перед ними пагоды. — Сдается мне, вы говорили о чем-то другом… или же и вовсе, о ком-то, — довольно закончил он.

— Никто не безупречен в подлунном мире, — лицо монах по-прежнему держал на отлично. — Будь моя догадка ошибочной, я принес бы тебе искренние извинения. И о ком ещё я мог говорить? Здесь нет никого, кроме нас с собой, — Инь Шэчи едва удержался от торжествующего хлопка в ладоши. Для него не остались незамеченными ни забегавший взгляд старика, ни промелькнувший на его лице стыд.

— Скажите мне, наставник, ложь ведь противоречит заветам Будды? — вкрадчиво поинтересовался он.

— Истинно так, — с толикой недоумения ответил монах-уборщик. — Ложь — великий грех.

— Тогда объясните мне, можно ли считать ложью умолчание? — не отставал юноша. На его лице прочно поселилась довольная улыбка — своей мимолётной несдержанностью, монах загнал себя в ловушку, из которой уже не мог выбраться.

— Да восславится Будда, — растерянно промолвил старец. — Думается мне, что все зависит от намерений умолчавшего.

— То есть, если некто умолчал с намерением утаить правду, то он все равно, что солгал, запятнав свою дхарму чернотой греха? — продолжил свою мысль Инь Шэчи.

— Уж не обвиняешь ли ты меня в чем-то, мальчишка? — нахмурился монах.

— Что вы, я не посмел бы, — отповедь старца ничуть не смутила излучающего довольство юношу. — Я — молод и неопытен, и вздумай я судить о людских побуждениях, то ошибался бы много чаще, чем рассуждал правильно. Но скажите мне вот ещё что, мудрец: коли грех останется тайным, уменьшится ли от этого его тяжесть? Коли один лишь согрешивший знает о своем проступке, станет ли легче его провинность?

— Чего ты от меня хочешь, негодный юнец… то есть, молодой господин? — устало спросил монах-уборщик.

— Я — ничего, — сдерживая победную улыбку, ответил Шэчи. — Но, может быть, вы сами хотите рассказать мне что-то, и тем самым облегчить душу? Все, от моей жены до случайных знакомых, соглашаются, что я — хороший слушатель, — старик тяжело вздохнул, и обречённо махнул рукой.

— В хранилище знаний уже долгие годы прячутся двое, — понизив голос, проговорил он. — Я заметил их в тот самый миг, когда они пробрались внутрь. Негоже вожделеть чужое, и пятнать свою совесть кражей, и я не перестаю надеяться, что оба этих уважаемых господина осознают свою ошибку. Ты прав, юноша — мои слова были обращены не к тебе, но к ним.

— Замечательно! — не удержался от восхищённого возгласа Инь Шэчи. — Я ожидал от вашего секрета чего угодно, наставник, но уж точно не воров, прячущихся в самом сердце Шаолиня! Почему же ваши собратья по секте не поймают этих негодяев? Или прочие монахи, подобно вам, также намерены дать им возможность исправиться?

Престарелый уборщик не успел ответить на вопрос Шэчи. Двое из окон верхнего яруса хранилища знаний словно взорвались изнутри, и две молниеносно-быстрые фигуры метнулись вниз, словно атакующие коршуны — прямиком на старого монаха. Оба — седовласые, одетые в чёрное, и скрывающие лица, они походили на братьев-разбойников, даже в преклонном возрасте не уходящих на покой. Их боевое искусство, впрочем, было невообразимо далеко от жалких разбойничьих навыков — они обрушились на монаха-уборщика едва уловимыми взглядом тенями, а их удары, мощные, быстрые, и непредсказуемые, мгновенно потеснили старика. Тот отлично держался против двоих мастеров — как верно рассудил Шэчи, воинское умение этого скромно выглядящего уборщика было более чем высоко. Его метла свистела и вращалась, словно лопасти ветряка в бурю, отражая удары врагов, и предупреждая их броски и выпады внезапными ответными атаками. Разобщённость и неслаженность двоих в черном также была на руку старому монаху — двоица седых воров непрерывно мешала друг другу, несмотря на свое единодушное намерение убить старца.

— Я ещё не закончил с шаолиньскими техниками, — проскрипел один из мужчин в черном, обрушивая на монаха град ударов ладонями. — Выдав мой секрет, ты отказался от жизни.

— Плата за мои обиды далеко не взята. Я не позволю тебе встать на моем пути, — вторил ему другой, атакуя ноги старца низкими ударами. Его чужеземный выговор резанул слух Шэчи, напомнив юноше некоего мимолётного знакомого из недавнего времени.

Инь Шэчи судорожно лапнул пояс халата, там, где обычно находилась рукоять меча, и раздражённо скривился — гостей Шаолиня обязали оставить оружие у привратников. Он невольно напружинился, глядя на сражающихся — без любимого оружия, он не смог бы противостоять двум ворам и нескольких секунд. Решение было принято мгновенно — применив технику шагов, Инь Шэчи метнулся прочь, во все горло крича:

— Воры в хранилище знаний! Воры и грабители убивают монахов Шаолиня!

Послушники суншаньского монастыря ответили на его вопли с похвальной быстротой — двор, где сражались уборщик и двое воров, чуть ли не сразу заполнился людьми. Целая толпа монахов, от юных послушников, до общавшейся с Дуань Чжэнчунем верхушки храмового начальства, прибыла защищать родной монастырь. Далиский наследный принц, растерянный и недовольный, также сопровождал шестерку высокопоставленных монахов. Шэчи нервно хихикнул: во второй раз за неполный месяц, он поднимал тревогу в буддийском храме, пытаясь спасти его тайные знания.

Казалось, многократное численное превосходство немедленно решит судьбу двух престарелых воришек, но не тут-то было. Боевые шесты послушников ломались и вылетали из рук от могучих ударов стариков в черном, пущенные старшими монахами техники ци разбивались об их защитные умения, а ответные атаки двух негодяев повергали наземь и разбрасывали в стороны всех, кто осмеливался приблизиться к ним. Инь Шэчи, наблюдающий за боем издали, покачал головой с невольным уважением: такие силу и умение он покамест встречал лишь единожды — у Цяо Фэна, достойного зваться одним из величайших воителей современности.

Навыки таинственной двоицы поражали воображение не меньше развития их внутренней силы. Один, тощий и низкорослый старик, чьи длинные волосы со следами былой черноты спадали до плеч, неизменно отвечал ударом на удар, применяя те же умения, что и его противники. Этот странный и не всегда действенный метод царапнул внимание Шэчи, пробудив в юноше некое затертое воспоминание, но он не стал рыться в глубинах памяти — сейчас, ему куда интереснее было наблюдать за боем столь блестящих мастеров, в попытках почерпнуть из него что-нибудь для себя.

Второй мужчина в черном был рослым и крепко сбитым. Короткая пегая поросль покрывала его голову, делая старого вора похожим на монаха-расстригу. Этот старик не разменивался на точное копирование навыков своих врагов, непрерывно сыпля разнообразными и могущественными техниками ци. Каждый его удар достигал цели, и если не повергал наземь очередного монаха, то заставлял отступать, и тратить силы на защиту.

Повинуясь командному окрику Сюаньцы, большинство монахов отступили назад, освободив широкое пространство вокруг двух скрытников, все так же пытающихся свалить престарелого уборщика. Мало смысла было в их действиях сейчас — весь Шаолинь узнал их секрет, благодаря крикам Инь Шэчи, но воровские старцы походили на рассудительных мудрецов все меньше. Их атаки, не менее быстрые и мощные, чем ранее, становились все беспорядочнее, а угрозы и яростные крики, которыми они награждали монахов — все злее и бессвязнее. Шэчи с пониманием кивнул головой — скорее всего, раскрытие их тайны, за которым обязано было последовать изгнание из Шаолиня, ввергло двух старых воров в отчаяние.