Восемь шагов по прямой

Они представили и рассмеялись.

– А скажите...
– начал высокий.

Хватит, голубчики, хватит, сыт по горло. Он не очень подходит для игры в вопросы-ответы. Для этого есть специалисты получше. А он умеет принять на себя шайбу, сам может щелкнуть без подготовки, может встретить любого нападающего, бросить на лед или прижать к борту, как прессом, умеет постоять за себя, за партнеров, если выдалась нервная игра, - что еще он умеет? А что еще нужно?

Все у него есть, полное благополучие, слава, как у киноартиста, девушки-подружки, звони любой, приятели - пол-Москвы. Что еще у тебя есть? Команда? Правильно, команда. Но не навек же. Что еще нужно? Любви? Не проговорись в команде, ребята засмеют. Да оглянись по сторонам, осчастливь кого-нибудь... Сколько писем ты получаешь, сколько красавиц смотрит на тебя, когда ты выходишь на лед? Губят, как говорится, широкие возможности твою личную жизнь.

Они подъехали к дому, машина остановилась.

– Приехали. Мне сюда, - Рогов вылез.

– До свидания, - сказал высокий печально.

– Спасибо, - добавил маленький.

– Счастливо, - Рогов закрыл и подергал дверцы.
– Вы, наверное, есть хотите? Поешьте. Деньги есть?

– Есть, - кивнули они оба.

– Вот и сходите. Шутка ли, с раннего утра не ели. Так недолго и ноги протянуть, как вы в хоккей играть будете?

– Да что там мы играем, - улыбнулся с грустью маленький.
– Так, балуемся.

– Все равно есть надо, - сказал Рогов, и они опечаленно направились в пельменную на другой стороне переулка.

Он смотрел сквозь широкие окна: мальчишки ставили на подносы тарелки, говорили о чем-то, медленно продвигались вдоль раздачи. Рогов стоял и смотрел. Он был рассеян и задумчив и не замечал уличной сутолоки вокруг.

Высокий вдруг увидел его и застыл, а потом толкнул товарища локтем; оба ошалело уставились на стоящего за стеклом Рогова, потом бросили ложки и, подталкивая друг друга, кинулись к выходу.

Втроем они вышли на широкую улицу, по которой гулял холодный ветер и текла пестрая толпа. Рогов открыл тяжелую дверь с массивной медной ручкой, они прошли в роскошный вестибюль, зеркала отразили среди пальм, бронзы и мрамора растерянно озирающихся мальчишек; как привязанные, они настороженно двигались за Роговым, боясь отстать; сразу было видно, что они впервые в таком месте.

Вслед за Роговым они испуганно вошли в зал, стройный, франтоватый метрдотель слегка поклонился Рогову и спросил с недоумением:

– А эти...

– Со мной, со мной...
– успокоил его Рогов.

Мальчишки робко сели и стали настороженно озираться: резные дубовые панели, плафоны с пастушками и амурами, за окном иностранные машины, на столиках лампы с абажурами...

Гибко двигались проворные официанты, один из них направился к столику, парни затравленно поджались.

– Мои гости.
– Рогов показал на сидящих напротив мальчишек.

– Очень приятно, - ответил официант почтительно, но с еле заметной иронией и положил перед ними меню. Потом вышколенно отступил.

Мальчишки заглянули в меню, ошарашенно переглянулись и оторопело взглянули на Рогова.

– Ничего, ничего, рассчитаемся, - улыбнулся он.
– Я выберу, хорошо?

Над столами витал разноязыкий гомон, мальчишки таращились во все стороны. Официант быстро и умело расставил все на столе, поклонился "Приятного аппетита" и ушел; мальчишки боялись пошевелиться.

– Вы что?
– спросил Рогов.
– Ешьте.
– Они не двигались, и он повторил: - Ешьте, кому говорят!

Они смущенно улыбнулись и робко взяли вилки. Он сидел напротив и рассматривал их: лица загорелые, но загар медно-красный, как у матросов или рыбаков, видно, много находятся на ветру, руки темные, в ссадинах, кожа грубая, шершавая, как наждак, на пальцах металлическая чернота, никакое мыло не отмоет, устанешь тереть. Он и себя помнил таким, только вместо загара - въевшаяся в кожу рудная пыль.

– А вы на тренировках устаете?
– спросил высокий.

– Как когда. Смотря какая игра. А вы на работе устаете?

– Сравнили! То работа, а то хоккей! Мы что - подумаешь! Нас и не видит никто.

– Эх, пожить бы с командой, - вздохнул высокий.
– Я бы клюшки за всех носил.

Рогов расплатился, они вышли на улицу.

– Прощаемся, - сказал Рогов.
– Счастливо.

– До свидания, - грустно сказал маленький.

– До свидания, - как эхо повторил высокий.

Рогов вошел в телефонную будку, позвонил, но по-прежнему никто не отвечал. Может, с телефоном что? Хоть сейчас беги, взлети через три ступеньки, возникни на пороге: "Это я!"

Но нельзя, риск, можно только в назначенное время. Угораздило тебя влюбиться в замужнюю. Так ведь и ты готов жениться, за тобой дело не станет. А она? Неизвестно. Поэтому приходи вечером, будем одни. Все у тебя на вечер, на ночь, на сезон, на пять сезонов, весь ты на время, а что у тебя навсегда? Навсегда?!!

Он почувствовал мимолетный страх - кольнул, пропал. Рогов медленно побрел по улице, дошел до знакомого дома. Подняться? Нельзя. Вот ведь как просто - третий этаж, взбежал, позвонил. И все дела. Он постоял, повернулся в досаде и быстро пошел к машине. Мальчишки вприпрыжку бежали следом. Он шел, погруженный в свои мысли, не замечая, что они, толкаясь, вьются рядом и заглядывают ему в лицо. Наконец он их заметил:

– А, это вы... Ну хватит, хватит... Довольно. Гуляйте.

Они отстали, он дошел до машины, сел и поехал на вторую тренировку.

Когда он вошел, в раздевалке стоял гомон голосов и дружный хохот.

– Папаша пришел, - пропищал Грунин детским голосом.
– Детки, несите отметки!

Все засмеялись, Рогов стал переодеваться.

– Леша, не дозвонился?
– спросил Надеин.

– Так, кожет, дать телефончик?
– живо подхватил Грунин. Он изобразил руками гитару и пропел жестоким романсом: - Я вам звоню печаль свою... Потом сделал Рогову "козу".
– Папаша...

– Слушай, ты!..
– Рогов стянул рубаху на его груди в кулак. В раздевалке все умолкли и застыли.

– Пусти.
– С лица Грунина исчезла улыбка.
– Пусти, - повторил он с горечью. Рогов отпустил.
– Я же вижу, как ты маешься. Я хотел... а ты... Он махнул рукой и отошел.

В молчании Рогов натянул тренировочный костюм и вышел в зал. Два помоста, шведская стенка, низкие гимнастические скамьи, станки со штангами... Здесь проходила атлетическая подготовка, но пока в зале было пусто. Рогов сел на скамейку, вытянул ноги, откинулся к стене и закрыл глаза.

Он не двигался, не имел ни сил, ни желания, и стрясись что-нибудь, пожар или землетрясение, не тронулся бы с места. Не было точки опоры, какой-то твердой определенности, принадлежащей только ему, где было его начало и продолжение, - заповедного места, куда он мог вернуться, что бы с ним ни случилось и где бы он ни был - отовсюду. А человек должен иметь еще где-то часть себя - землю, людей, дела...

Послышался глухой топот ног, стукнула дверь, зал наполнился голосами и смехом. Сначала все разогревались, потом постепенно голоса и смех умолкли, и слышалось лишь натужное дыхание, грохот и звон штанг; по всему залу сгибались и разгибались игроки, цветные рубахи потемнели от пота. Рогов лежа отжимал от груди штангу. Надеин тронул его и показал глазами на окно: к стеклу были прижаты два лица. Стекло от дыхания быстро запотевало, и тогда появлялась ладонь и протирала его. Тренер тоже посмотрел туда и сказал: