Восемь трупов под килем

— И один из таких иллюминаторов, следует полагать, в вашей каюте?

— Точно, — ухмыльнулся Манцевич, — а второй у Лаврушиных.

— Забыли про четвертый вариант, — пробормотала Герда. — Ведь где-то по яхте разгуливает призрак Ксении… Хотя вопрос достаточно интересный: зачем призраку Ксении мертвая оболочка Николая?

Она сказала это тихо, но все услышали. Повернули головы, замолчали. Турецкий почувствовал, как спина покрывается мурашками…

Выспаться в эту ночь замороченным пассажирам так и не удалось. Отвергнув все правила деликатности и человеческого общежития, Турецкий расхаживал по каютам и тряс заспанных людей. Меньше всего его волновало, что о нем думают и что говорят. Убийство, пропажа человека, нанесение телесных повреждений (про случай с самим собой он тактично умалчивал), похищение мертвого тела с целью сокрытия улик — события серьезные, он должен выслушать мнения людей, а также их версии собственных перемещений. Он не побоялся вторгнуться к Голицыну, не смутился навестить Лаврушиных. Ольга Андреевна не спала, она в горячке металась по кровати, звала своего сына, а когда над ней склонился Турецкий, она его не узнала, схватила за грудки, тяжело задышала, забормотала неразборчивые слова.

— Не трогайте Оленьку, — умолял Лаврушин, пристраивая на лоб жене мокрый платок. — Ей очень плохо, разве вы не видите?

Женщина была в критическом состоянии. Психологической помощью тут уже не отделаться. Неизвестно, что будет с ней к утру. Лаврушин выглядел подавленным, сломленным, растерянным. Он не имеет ни малейшего понятия, что за темные силы тут витают. За что им такое? Они не провинились ни перед кем, за что Господь насылает на них одну кару за другой? Нет, он не заметил ничего подозрительного. В преддверии ночи он, усовестившись, перестал пить. Три часа во рту ни капли не было! Да, он напуган, голова не варит, строить версии не способен. Он сильно переживает за состояние Оленьки, ей нужен врач, а где его найти в открытом море? Голицын слушать ничего не хочет, ублюдок несчастный! Иван Максимович был недавно у брата, пытался его урезонить. Но тот только ухмыляется, упрямый осел…

Голицын, в самом деле, не хотел ничего слушать.

— Открою вам страшную тайну, Александр Борисович, — сказал он, запинаясь на каждом слове. — Лично я к тому, что происходит на яхте, не имею причастия ни одним боком. Какого бы тогда дьявола я требовал с вас это чертово расследование? Так что, смело оставляйте меня в покое. А над остальными, включая мою жену, измывайтесь, как подскажет вам фантазия.

— Вы не очень ладите со своей женой?

— А вот это тоже не ваше дело, — Голицын пьяно засмеялся. — Вы же у нас проницательный, сами делайте выводы. А меня оставьте в покое.

С наблюдательностью у миллионера в этот день было не очень, а вот с потреблением горячительных напитков — вполне даже ничего. Так что на допрос особенно рассчитывать не приходилось. Большую часть времени Голицын провел у себя в каюте, что может подтвердить Салим. Из каюты он и выходил «на происшествия». Ирина Сергеевна смотрела на него взором умирающей Богородицы и тоже отнекивалась. Поболтав с Турецким на верхней палубе, а было, она точно помнит, двадцать три часа и пятнадцать минут, она пришла в каюту. Но там было скучно, тошно, она надела кофточку и вернулась — на верхней палубе как раз никого не было. Там и привязался к ней повторно Турецкий, когда случилось это странное происшествие (первое по счету) с Ольгой Андреевной. О втором же происшествии она узнала из шума, воцарившегося в коридоре. Вышла вместе со всеми, чтобы посмотреть.

— И ни слова, так сказать, вне протокола? — уныло вопросил Турецкий.

Женщина задумалась, энергично затрясла головой. Может, достаточно на сегодня? С удовольствием пообщалась бы с детективом (такой приятный мужчина), но дико раскалывается голова и тянет в летаргический сон.

От разговоров с этими людьми уже трясло. Буи сидели в каюте, знать ничего не знают, видеть ничего не видели. Но мы же столкнулись с вами, Робер? — Правда?! Да, действительно, паршиво как-то, но вспоминается. Когда же это было? Простите, детектив, происходит столько событий, они просто не вмещаются в голове и не раскладываются по полочкам. Почему бы вам еще раз не поговорить с Голицыным — неужели нельзя на него повлиять? Хотя какой из вас, прошу прощения, переговорщик… Ничего, если Николь завтра будет в состоянии, она выскажет этому глупцу все, что думает о нем и о его стране…

Его визиты не оставляли людей равнодушными. В лучшем случае, они корчили такие мины, словно им на завтрак подсунули протухшую овсянку. Герда завершила свои таинства на камбузе, доползла до каюты, уснула, не чуя ног — и это все, что она делала в то время, когда похищали многострадального Коляшу. Нет, полезных соображений она не припасла. Преступник заметает следы, она согласна с Феликсом. Он рискует, но, видимо, знает, что делает. Не страшно ли ей находиться на одной яхте с убийцей? Очень страшно, но она уже знает: если не будет совать свой нос в чужие дела, то с ней ничего не случится. А в принципе даже увлекательно, адреналин, все такое, будет, что вспомнить тоскливыми зимними вечерами…

Феликс подтвердил историю с анонимной тенью, причем новейшие его показания практически не отличались от предыдущих. Половую принадлежность анонимной личности он, к сожалению, не рассмотрел, даже не понял, человек ли это был. Знал бы он заранее, что нужно погнаться за тенью, он бы, конечно, погнался, бросил бы все и кинулся бы в погоню. Но он не знал. О происшествии с Ольгой Андреевной стало известно позднее. Исчезновение Ксении его потрясло. «Выемка» трупа из холодильника, если честно, восхитила своей виртуозностью. Нет, он не принимает участия в криминальных игрищах — он про них пишет. Это две большие разницы. Так что лучше сыщику поискать в другом месте. В каком? Откуда он знает? Он все уже проанализировал, активно поработал клеточками серого вещества, но ничего не придумал. В книгах проще. Там действие подчиняется твоей воле, и пусть не все удается распланировать, порой приходится импровизировать, сочинять по ходу, все же это твое. А здесь… Если честно, он боится, что однажды своими предположениями может угодить в точку и разделит участь Николая и Ксении. В лучшем случае, Глотова, который отделался незначительной черепной травмой.

Упомянутый матрос отлеживался в каюте и трагически вздыхал. Ничего себе, дела. Да нет, все нормально, душа и тело не пострадали, только голова немного побаливает. Ну, ничего, походит пару дней с обвязанной головой, целее будет. Одно плохо — теперь он будет в ужасе шарахаться от темноты. Скотофобия, сэр? — О чем вы, детектив? Мы коров не боимся! — Пришлось объяснять необразованному человеку, что скотофобия — это вовсе не боязнь крупного рогатого скота, а неконтролируемый ужас перед темнотой.

— Да знаю я, что темнота не страшна, — кряхтел Глотов, ощупывая непривычные бинты на голове, — страшен тот, кто в ней прячется. Но опыт, как говорится, уже в копилке.

— Предъявите счет Голицыну, — посоветовал Турецкий, — пусть оплачивает ваши моральные издержки.

— Предъявишь ему, — усмехнулся матрос. — От таких «предъяв» можно не только с дыркой в башке проснуться, но и вообще без башки.

— Вы точно не видели, кто на вас напал?

— Да истинный крест, — проворчал матрос, — разглядел бы — таких бы дюлячек этому кренделю навешал… мало бы не показалось. И — плевать, кто он такой и что будет дальше. Вообще ничего не видел, темно там было. Скрипнула дверь, толкнули, искры в голове — и доброй ночи, мальчики и девочки…

Шорохов, несущий вахту на капитанском мостике, не отступал ни на шаг от своих показаний. С вахты не отлучался, тянул лямку, какой с него спрос? На хмуром лице не дрожал ни один мускул, глаза смотрели угрюмо из-под кустистых бровей. Очень жаль, что с коллегой случилось такое, делать нечего, придется временно отдуваться за двоих, но, в принципе, работой он не перегружен — справится.

— Как вы относитесь к тому, что случилось? — поинтересовался в заключение Турецкий.

— Плохо, — проворчал матрос, — считаю, что Игорь Максимович совершает ошибку, оставляя яхту в море. Неправильно это.

— Но вы подчиняетесь?

— Я обязан.

— За восемь тысяч рублей вы готовы рисковать своей жизнью и жизнью других людей?

— А что прикажете? Взбунтоваться, нарушить приказ? Да меня его псы в момент порвут!

— Вы имеете в виду Манцевича и Салима?

— А кого еще…

— Вы понимаете, что по яхте разгуливает жестокий преступник с неясными намерениями?

— Это не мое дело, — отрубил матрос. Помолчал, смягчился, что-то дрогнуло в суровом мужском лице. — Все понимаю, не дурак. Самому страшно. Если ночь пройдет без происшествий, завтра на этой посудине все равно воцарится сумасшедший дом…