Вошь на гребешке

– Варька, облом, придется пить теплую водку, - сокрушенно признал Паша, вернувшись ни с чем.
– Звонить и трясти здешний сервис не вариант. В коттедже был бар, но мы его, по ходу, вчера приговорили.

Плеснув во второй стакан обещанной водки, Паша припечатал донышко об стол и мрачно глянул на Милену.

– Без понтов, лажи и кручения хвостом. Давай подробно: что за дерьмо с овощем в отключке?

Милена выбрала из большой вазы фрукт, нахмурилась, пробуя вспомнить название или выудить из слоев мира. Не справилась, надкусила и осталась довольна.

– Паша, все так странно, что ты можешь не поверить. Но уговор есть уговор, говорю правду и только правду. Кажется, я родилась в мире, имя которого Нитль. Себя я помню лет с пяти, и с тех пор родной мне именно Нитль. Он являет собой иной слой мироздания. Иной... этаж, если все вместе счесть зданием. Нет. Скорее Нитль не этаж, а нечто, пронизывающее здание. Паша, как я могу объяснить, если знаю ваш язык поверхностно и живу тут несколько дней?

– Дальше, пока не по сути, - отмахнулся Паша, звякнул стаканом по второму, подмигнул Варваре и отхлебнул.
– Запьем бред.

– Нитль сродни вашей... сигнализации. Мы не вмешиваемся в дела людей, населяющих здание. Но если иные лезут в дом, мы выдворяем их. Или убиваем. Заделываем лаз. Это и есть дело жителей Нитля. Он дает нам немало - тем, кто готов стать его частью. Мы, в отличие от вас, не имеем непреодолимых ограничений по рождению. Если слабый и всей душой хочешь силы - расти, будет тебе. Если дар маловат, старайся и тоже получишь прирост. Только стань взрослым и продолжай идти... меняться. Вычищать из себя то, что тянет в исподье.

– Не понял, повторим, - буркнул Паша, снова звякнул по стакану Варвары. Усмехнулся и покачал головой: девушка спала, свернувшись клубком в кресле.
– Во допекло её, зуб даю: весь день не жрамши. С одного глотка в отруб. Ладно, так даже лучше. Дальше.

– Ты занимаешься спортом. Правильное слово? Вот, это похоже. Ты занимаешься и убираешь жир, дряблость, слабость. Меняешься. Если все бросить - будет расплата.

– Понял.

– То же у нас, но в отношении всех изменений. Можешь прорицать и растешь - прорицай, хотя это больно и страшно. Отвернешься и откажешь себе и другим в применении дара - будешь болеть. Умеешь воевать и однажды уходишь из боя, потому что устал - все, кончился боец. Умеешь воевать и звереешь в бою, теряя в себе человека - еще хуже, на лапы встанешь...

– Каким боком тут притырен овощ?

– Не знаю. У нас уже лет пятьдесят все плохо. Восток встал на якоря, это значит, для вальзов расветного луча - лекарей духа и проводников души - нет права на развитие. И самих их нет. Зато исподники лезут и лезут. Мы теряем людей и отступаем, разрушено три десятка крупных замков. Их огни затоптаны и мертвы, их хозяева погибли или сломались. Лес сохнет. Нет перемен к лучшему. Хозяйка моего замка, прорицательница Тэра, в нынешнюю осень решилась на отчаянный шаг. Использовала, как я понимаю, врагов, учеников и друзей равно вслепую и даже... подло. Создала чужими руками веретено спайки, протыкающее мироздание на всю глубину. Осмелилась пророчить, то есть разворачивать непоправимое, расходуя себя до дна колодца души, смертно. Так нас зашвырнуло сюда, в плоскость. Меня и Черну. Вероятнее всего мы... маркируем края разрыва. Пока мы не сделаем то, что надлежит, разрыв не закроется. Плохо, что я не знаю своей задачи, - Милена сухо хихикнула.
– Ха, я лгала и притворялась так давно! Тебе первому вслух говорю: я не умею прорицать, я ни на ноготь не вальз севера. Я допритворялась. Вот плоскость, вот я. И ни намека на решение головоломки.

Паша допил джин, налил себе повторно, сделал глоток, оттолкнул стакан и потянулся за закуской. Он брал то с одного лотка, то с другого, ругал дерьмовый ресторан, советовал себе же обратить внимание на рыбку, а вот свинину послать к свиньям.

– Сопли тебе не идут, - наконец буркнул Носорог.
– Безвыходных положений не бывает. Я знаю, потому что я так решил. Все, кончено. Иди, дрыхни, утром купим тебе прикид для осени и займемся хоть чем. Я пересплю с новостями, а с похмелюги трезво решу, уезжать или оставаться. Типа так.

Милена кивнула, встала и вышла из дома на ватных ногах. Выговорить вслух то, что ты не вальз и силы в тебе нет, есть лишь умение обманывать окружающих - больно. Оказывается, куда больнее, чем сама она ожидала. Ночь цедила дождик через такое мелкое сито, что он делался водяной мукой, способной висеть в воздухе. Стылая сырость вдыхалась, как чужие слезы. Милена прикусила губу, пообещав, что своих этой ночи не отдаст.

– Черна знала мою бездарность, - шепотом отметила бывшая первая ученица.
– И Тэра? Если да, почему держала при себе? Если нет... Глупости, она - прорицательница.

В тумане вдруг почудился прищур Черны - как год назад, когда накопился страх разоблачения и захотелось сбежать с южным ангом, кстати явившимся восхвалять и поклоняться... Черна тогда поймала у ворот, молча вломила под дых, добавила коленом в живот. Содрала дуффовый плащ и усадила в корни старого дерева, которое так давно растет во дворе замка, что насмотрелось любых чудачеств его людей. Прихватив плащ, воительница взобралась на стену, оттуда сиганула вниз, словно людям можно так вот прыгать. И пропала надолго. Милена хватала ртом воздух, мысленно обещала себе извести врагиню, попозже, когда станет посильно сесть, а лучше - встать...

Черна вернулась, спрыгнула с дерева, поддела Милену на сгиб локтя и поволокла через двор, пнула дверь полуподвала, в ту ночь занятого Бельком.

– Вытри ей сопли и вправь мозги, ты умеешь, - приказала она, устраивая ношу на полу.
– Объясни дуре, что она стоит лучшего. Сколько можно серебро луны разменивать на гнилую рыбью чешую, блеснувшую тем же тоном?
– Черна покосилась на первую ученицу.
– Я так ему вломила, что больше не сунется. Шарха на нем поболее горсти навешано. Поняла? Не хлопай глазами! На нем более горсти, на мне нитка имеется. А ты без того живешь и всем морочишь головы, не наказанная ни лесом, ни Тэрой. Подумай.

С тем воительница удалилась. Что она желала сказать, Милена так и не поняла. Сперва мешала злость. Позже накопились дела, удобно отгораживающие и от ночного унижения, и от непосильного признания в своей бездарности.

Сейчас худшее сказано вслух. Ничего в мире не переломилось, не лопнуло. Зато внутри болит и тянет, ноет и крутит. Она не прорицатель. Она кое-что может, и сама не знает, что это и почему удается... Ей страшно в мире Влада и Маришки, потому что этот мир готов подчиняться слишком уж запросто. Даже Носорог опасается и отгораживается Варькой. А прочие отгородиться не успевают и исполняют желания, порой не высказанные вслух. Она видит и позволяет непонятному происходить бесконтрольно.

– Чер знает что, - скривилась Милена.

Тряхнула головой. Зябко повела плечами - и побежала по дорожке вдоль темных домов. Было тихо и безлюдно, почти как дома. Безответный и неподвижный лес стоял сонно и казался похожим на родной, охваченный осенней дремой. Милена выругалась заученными у Пашки словами и наддала. Она знала способ Черны бороться с сомнениями, - надо убегаться до изнеможения. Сейчас способ казался годным.

– Милена! Ми-ле-на...

Серебро по капле вливалось в уши, серебро чужой неподдельной тревоги звенело и слышалось издали, откуда нипочем не добраться звуку голоса. Прыжком вскочив, Милена с места побежала в полную силу, радуясь растраченным бесследно сомнениям и накопленным после отдыха силам. Замокшая трава слежалась с палым листом. Иной раз нога вставала криво и скользила, но неизменно хватало сноровки не довести дело до падения. Вросшие корни перегораживали путь без смысла, просто так, они не умели убираться с дороги или наоборот вставать стеной внезапной преграды. Ветхая одежда осеннего леса рвалась под пальцами, рассыпалась цветными каплями листвы. Ветки стегали по плечам, по спине, будто подгоняли.