Вошь на гребешке

– Ты как, идти можешь?
– спросил Паша, поймав за предплечье и придержав у самого пола.

– Могу. Для меня это не опасно, - сквозь зубы пробормотала Милена, опираясь на плечо и привыкая к боли, и осаживая её, как умеют все взрослые в Нитле.
– Сейчас уйму кровь.

– Надо вытереть, след, - неопределенно повел рукой Паша, показав на стену и пол.

– Вууд с нами, никаких следов, - отозвалась Милена и качнулась к лестнице.
– Ты прав, ходу.

– Нефиг, не секта мутила, - отметил Паша. Выглянул во двор и убедился, что вокруг, вроде бы, никого.
– Геня, проверь улицу. Зуб даю, 'макаров' табельный. И корочки у мужика имеются. Не паленые, если вернуться и глянуть. Он как, еще дышит?

– Не хочу проверять. И... не дышит, у вас это называется инсульт, - усмехнулась Милена, принимая здоровой рукой плед и кутая больную.
– Чер, кость в крошево. Сращивать теперь дня три, да еще без вьюна и псахов... значит, дольше.

– Идем, - глядя на спокойную собаку, предложил Паша.
– Накрылся треп с макаронниками.

– Поезжай, - упрямо мотнула головой Милена.
– Пусть все движется, как намечалось. Варьке знать не надо, а мне самое время одной подумать, что происходит. Перебрать ощущения и порыться в корнях плоскости. Боль такому занятию только в пользу.

– Такси брать стрёмно.
– Нехотя буркнул Паша, полез в карман и достал деньги в зажиме, отделил несколько купюр.
– Вот, с запасом до клуба. Адрес помнишь?

– Помню, а вот водитель не запомнит нас, - усмехнулась Милена. Подала руку ребенку, снова норовящему закрыть лицо и спрятаться от ужаса.
– Идем. К ночи будем дома, тетя Милена расскажет сказку, ты успокоишься и заснешь. Должна же такая взрослая тетя знать хоть одну толковую сказку...

Глава 20. Черна. Важный гость

Испания, Монтсеррат, 21 октября 1940 года

Пришлось изрядно утомиться, загрузить болью голову, не привыкшую перемалывать так много мыслей, чтобы добиться хотя бы малой пользы. Черна улыбнулась, с интересом изучила готовое копье из ростовой древесины минувшего лета и щелкнула по гладкой поверхности. Всякая победа дарует душевный подъем, пусть ты - не вальз и не лесник - всего лишь разбудила здешний сонный лес, и даже менее того, одну ветку. Преодоление - постоянный труд идущих к свету. Именно поэтому большинство людей полагает таких несколько... невменяемыми. Но в Нитле немного жителей, почему бы им не делать свои глупости так, как они привыкли? То есть каждодневно и упорно.

Исключительно из упрямства, - много рез ехидно поясняла Милена себе и прочим, наблюдая тренировки ангов. Ей, будущему вальзу, позволялось развивать себя для боя умеренно: так, чтобы хватило времени на осознание подлинного дара. Милена уклонялась от занятий, отговариваясь важными делами и - так подозревали многие - опасаясь изуродовать лицо синяком или шрамом. Даже временно. Тэра Ариана знала и это о своей ученице. Заметив её вне боевого двора в урочный час, Тэра с показным сочувствием приподнимала бровь и говорила шепотом в ухо ученице нечто вроде: "Милочка, да у тебя зад отвис, как у старой шолды! И кожа кое-где... ох, ничего, не так все и страшно, просто на мурашки похоже". Милена подначку понимала, но исправно бледнела, никла и пропадала из вида до конца дня. А утром являлась на бой сосредоточенная, лезла в противницы к первому ангу или самой Черне - к тем, кого опасалась всерьез. На две восьмицы, а порой и на три, становилась самой прилежной ученицей боевого двора. Затем успокаивалась относительно внешности - и снова позволяла себе забросить тренировки. Тем более "украсивленная" - слово придумал кто-то из слуг - Милена замечала взгляды очередного воздыхателя и наблюдала из-под ресниц, как её комната наполняется цветами.

– Неужто вы вовсе в бога не веруете?
– сокрушено уточнил Игнатий, хотя знал ответ.

– Не надеемся, - утешила старика Черна.
– Это другое. Мы стараемся вырастить себя до великана. Ну... как объяснить? Есть иной взгляд, иное пояснение: мы черпаем силу из колодца души. Чем выше нарастим его стенки, тем больше наши возможности. Завалю шааса - одна, да при помощи слабого дерева, не знавшего почвы Нитля, - и колодец мой основательно подрастет.

– Но молитва и есть духовный рост, - предложил свой путь Игнатий.

– Дед, если я не буду заниматься боем и силой по пять часов в день, и это самое меньшее, - строго урезонила Черна, - молиться станешь на моей могилке. Недолго: шаас развернется, наладит постоянную прореху в исподье, подаст своим знак и у вас тут настанет новый порядок.

– Шеффер, если я верно разобрал, - нехотя признал монах.
– Страшный человек. Говорят, он предпринял странствие на восток, к диким язычникам, и там погряз в ереси. Горестно мне, что наш монастырь осквернен, что ступал он на плиты двора и попирал гору спящего дракона.

– Что сказал настоятель по поводу того камня? Грааля, да?

– Ты снова думаешь о сиюминутном и не слышишь меня, - огорчился старик.
– Он сказал - не грааль сие, а мерзостная ересь, и пусть гостья делает, что сочтет нужным. Еще сказал - хорошо, брат Андреу встретит гостя, он говорит на немецком. Сам настоятель не выйдет и тем выкажет наше подлинное отношение. Но дозволит посещение святынь при одном условии: пусть пришлый поклонится черной деве.
– Игнатий нахмурился.
– Он поклонится и без препон посетит пещеры.

– Даже ступить в храм не осмелится, - прищурилась Черна с презрением.
– Вот увидишь, так будет. Он явится не один. И те, кого вам без моего присутствия не рассмотреть, не пойдут к ней и рабов своих близко не подпустят. Они ж знают, что я здесь. И что их увидят.

– А ну как осмелится?

– Тогда я во всем не права и он милый человек, ваш гость, - усмехнулась Черна, выглаживая ладонями копьецо.
– Камень прибран в нижние пещеры?

– Да. У нас припрятан кольт, - без надежды в голосе сообщил старик.
– Исправный кольт и много патронов. Пока тут гремела война, мы лечили раненых. Хорошие люди, кольт оставил один веселый француз. Он верил в бога и поклялся после выздоровления жить в мире, совсем как святой Игнатий.

– У меня есть оружие.

– Палка, - еще горше вздохнул старик. Перекрестился и сокрушенно сложил ладони на груди.
– Я припрятал в дальнем схроне снайперскую винтовку, да простят меня святые угодники. Её оставил тот сумасшедший русский, совсем был плох, да... Он бредил и смеялся. Он был безбожник, но ему пожалуй, простится, я за него молюсь. И за тебя тоже.

– Спасибо.

Старик покряхтел, поднимаясь, и побрел прочь по тропе, спустился в главный двор и зашаркал к храму. Черна осталась сидеть, свесив ноги со стены и рассматривая долину, простертую ниже уступа с монастырем. Утро и туман мешали примечать детали, но пока дорога определенно оставалась пуста. Гость был еще далеко. Копьецо в руке лежало удобно, отзывалось на всякую мысль о себе и слегка грелось, чуя по настрою своего человека скорый бой.

Звук моторов обозначился за зримым горизонтом. Черна кивнула, потянулась. Она все так же сидела, болтала ногами и рассматривала мир- да леко, за редкими облаками, льнущими к скалам. Там, внизу, крошечные домики, игрушечные храмы, редкие букашки-люди копошатся, вряд ли заметные менее острому зрению. Чужой мир. Для анга мало отличимый от своего, поскольку в представлении Черны мир делится на тех, кто заслуживает защиты - и на врагов. Первых за спину, вторых - не подпускать, даже если совсем плохо и силы на исходе... Анги не ломаются, вот и весь сказ.