Вошь на гребешке

Резко, ударом, вспомнилось то важное, что Тэра однажды просила запомнить. А оно не желало запоминаться, непонятное и совсем не совместимое с личным пониманием места в мире.

– Если бы ты сломалась, ты стала бы настоящей собою, - тихо и грустно молвила Тэра в тот день рождения, не поздравляя и без улыбки принимая укрощенного белопуха.
– Если бы ты могла найти в себе слабость, понимаешь? Нет? Конечно, нет, ты ведь - Черна... я сама выбрала имя. И не только имя. Ты всегда стоишь на стене и ждешь врага, ты самый надежный человек в замке. Но ты не умеешь сойти со стены, это ужасно. Ты серебро, покрытое слишком уж толстой и крепкой коркой. Ты не будешь плакать, утратив самого близкого человека, просто взвалишь на спину его ношу и пойдешь дальше... Ведь так надо. Ты - цельная броня и ничего более. Я разочарована.

Это были самые обидные слова из всех, сказанных хозяйкой замка. Несправедливые слова. Их маленькая Черна стряхнула, как капли холодного дождя - и пошла ужинать. Но, оказывается, ничто не забылось.

– Сплошная броня, - буркнула взрослая Черна и встряхнулась совсем как тогда, в детстве, прогоняя воспоминания.
– Анги таковы. Чего ей было надо? Сама меня сюда... послала. Здесь требуется анг, я делаю то, что должна. Вот стена, вон лезет враг. Все просто.

Машины приближались, надсадно гудя и взбираясь все выше. Утро расправлялось в средненький, несколько ветреный осенний день.

Знакомый монах Андреу, тот самый, что взял на себя разговор с врагом в допросной, подошел и встал за плечом, неодобрительно посматривая за стену. Ему хотелось спросить, зачем взрослому человеку и тем более бойцу сидеть над бездной и болтать ногами. Еще хотелось посоветовать встать за невысокое ограждение. Но монах был человеком воспитанным, даже излишне деликатным, он предпочитал не лезть с советами без крайней нужды.

– Делаю глупость, - ответила Черна на молчание.
– Скажи хоть что. Стоишь тихо, и маета донимает тебя.

– К нам пожаловал мясник, - тихо молвил монах.
– Я слышал, он делит людей на избранных - и остальных, достойных лишь рабства и смерти. Он жаждет убивать, хотя полагает себя ревнителем веры... молится тому же Богу, что все мы тут. Бог попускает. Испытывает нас, грешных, лишенных кротости и смирения, обделенных милосердием. Три года мы убивали своих единокровных братьев, богатые делили власть, а нищие уже не могли найти и подаяния. И вот правит нами чудовище, а впереди разверста огненная пасть ада.

– Живописно, - похвалила Черна описание бытия.
– Ему не повторяй. Добавишь мне работы, и многовато.

Монах кивнул и вздохнул с отчетливым облегчением, когда Черна все же поднялась, сделала два шага по гребню ограждения и спрыгнула на дорожку.

– Подай знак, если он согласится войти в храм.

– Я помню.

– От подъемника уклоняйся сразу вправо и держись за камнями.

– Да. Иди, и да поможет нам матерь божья.

– Во-во, мало тут меня, еще одну втравливаешь в дело, придуманное не для женщин.
– Черна покосилась на монаха, сознавая новый молчаливый вопрос.
– Не выбирала я бой. Я такая от рождения. Это во мне. Исходно. Сила, холодный покой рассудка и звериный азарт в довесок к нему. Всегда было. Не пришлось ничего менять и ломать, выбирать и улучшать.

Она крутанула копье свистящим веером и пошла прочь, уложив оружие на плечо. Монах смотрел в спину. Взгляд был жалостливо-теплый, смешивающий серебро и грусть.

Миновав постройки, Черна скользнула в заросли и помчалась вверх, двигаясь вдоль дороги слабых - так она мысленно назвала подъемник, созданный людьми плоскости и предназначенный возить больных, а равно и здоровых, на вершину. Тут привыкли облегчать себе жизнь, и Черна даже не стала намекать монахам, что, по её мнению, усталость есть важная часть восхождения на гору, которую считают святыней. Без труда и боли серебро не копится.

Наверху Черна немного постояла, огляделась, прислушалась. Никто не крался тайком, чтобы из укрытий следить, а то и стрелять. Возможности здешнего оружия Черна начала изучать и полагала, что знает неполно, но достаточно, чтобы оценить общий фон угрозы. В ней довольно звериного чутья, данного каждому толковому ангу.

Завершив осмотр, воительница уселась у обрыва и стала глядеть на монастырь, на игрушечные машинки, вползающие в игрушечный двор. Маленькие солдатики высыпали из машинок и встали оцеплением - не воевать, а нарочито важно бездействовать в охранении. Видом и присутствием создавать статус гостя, вес его дела.

Личная охрана. Немного, и в целом не напряжены. А вот уже интереснее: женщины. Все светловолосые, рослые, вальяжные. Монахи - отсюда по позам видать - аж остолбенели от наглости гостя. Привезти в святое место девиц, как тут говорят, легкого поведения.

– Ведьмы, - зевнула Черна, щурясь с отвращением.
– Прогибают плоскость. Может и прав Игнатий, жечь таких не грех. Прямая польза.

Отец Андреу ходил рядом с гостем, что-то говорил и водил рукой в одну сторону, в другую. То есть старательно выказывал вежливость. Вот двинулись к храму... остановились. Провожатый махнул рукой, вроде бы отогнав несуществующую муху, а заодно показав Черне: ты права, войти отказался... Значит, время ожидания на исходе. Воительница поднялась, отошла от края обрыва и принялась греть и гнуть тело, чуть расслабившееся, не вполне готовое к бою. Пока гость что-то требовал и выяснял, пока его охрана суетилась у подъемника и первой ехала вверх, как раз удалось управиться. Прибывших Черна не стала беспокоить, укрывшись от их внимания на склоне. Уже снова гудел подъемник. Гость подбирался все ближе к вершине горы.

– Где он? Где, я настаиваю.

Это были первые слова, которые смогла разобрать Черна. Со своего места она не видела гостя. Камень шуршал под ботинками. Едва слышно переговаривались ведьмы. Одна охнула и завизжала. Вторая присоединилась, третья упомянула черта, четвертая - святую деву.

– Сколь могучее создание, - не дрогнувшим голосом произнес гость, и Черне послышались нотки экзальтированного восторга.
– Достойный итог поисков! Совершенный воин, высшее существо. Как и писал в докладе герр Шеффер, сам Беовульф, непобедимый зверь и новый союзник нынешних ариев. И он явился не один!

Черна хмыкнула, в два движения поднялась на площадку, но её никто не заметил. Как и следовало ожидать, вблизи от человека Нитля исподники сделались зримы. Хорм нависал над всеми, занимая крышу станции подъемника. Два кэччи присматривали за окрестностями и берегли спину хозяина. Чем удобна иерархия исподья? Сразу видно, кто главный. Хорм мгновение назад и сам не сомневался в своей роли - пока не рассмотрел рядом анга.

– Так, - возликовал гость, азартно блеснув круглыми стеклами очочков.
– И валькирия прибыла. Конечно, южный загар... Но черты истинно арийские, да. Подбородок, нос прямой, челюсть безупречна... Грудь...

Хорм взревел и оскалился, припадая к крыше. Он не желал принимать бой. Оба кэччи заметались, выбирая пути к отступлению. Черна уложила палку в ладонь правой руки - хлоп! Повела взглядом и без спешки пошла вперед. Монахи исполнили обещание, сейчас в храме молились, усердно испрашивая помощи у всех, от кого её тут принято ждать. Вреда хорму это не причиняло, но удобную тропу вниз перекрывало. От монастыря так и несло серебром, исподник чуял, его ноздри крупно дрожали.

Первой очнулась - а вернее поддалась исподью - самая пожилая из ведьм, завизжала низким, иным голосом, переходящим в рев. У второй с губ закапала пена, зрачки прыгнули и заняли глаза целиком.