Восхождение

– Ты возжаждал явиться властителем дум?

– Да, Аристей, именно так!

– Весь вопрос: как Байрон или как Наполеон?

– Как поэт или... Сатана?

– Как я понимаю, двойник неустойчив и постоянно претерпевает изменения, - Аристей решил всерьез разобраться, в чем тут дело, соответственно, какова судьба Леонарда в его двойничестве.

– И однажды я могу исчезнуть, как шаровая молния, случайно залетевшая в мир людей?
– вопрошал Леонард с испугом и даже с возмущением, как человек ропщет на Бога за свою смертность, что делает его одиноким, хотя все люди смертны, в чем нет же утешения.

– Хорошо - без следа. А если с громадными опустошениями?
– задумался Аристей.

– Хорошо - без следа?!
– возмутился молодой человек, возжаждавший славы.
– Для кого - хорошо? Не для меня, - покачал он головой и отступил к окнам.
– О, теперь я знаю, что мне делать. Я хочу славы беспримерной. Я хочу упиться властью, какой не обладали ни Александр Македонский, ни Наполеон!

– Старо, мой друг, - вздохнул Аристей.

– А вам ее не нужно?

– Если она приведет к очередному витку страданий человечество, нет, - вскочил на ноги Аристей.

– Что же ново в этом мире? Все было, было, - заломил руки Леонард, впадая в полное отчаяние.

– Мы ныне наблюдаем рождение нового мира, - напомнил Аристей.

– Как в эпоху Возрождения в Европе, когда насилие, разврат, чистоган породили нынешний мир, увы, очень далекий от совершенства. Само человечество выбирает очередной виток страданий.

– Да, все как бы повторяется на новых уровнях спирали развития, скажут философы.

– Что мне спираль, если я могу исчезнуть в любой миг, несовершенная копия несовершенной природы человека? Зачем меня спасли? А, понимаю, в спутники вам! Кто же вы, Аристей?
– Леонард словно впервые увидел художника в новом свете.
– Демоны Востока и Запада служат вам. Какие цели вы преследуете, я никак не пойму? Или вся слава, вся власть вам, а мне роль вечного подмастерья? Да лучше я разобьюсь до смерти!
– с этим возгласом юношеского отчаяния Леонард распахнул створки окна и исчез в наступающих сумерках.

Он унесся выше облаков и летел в потоках света, видя сверху местность, как при полетах в детстве, и тут открылась излучина реки неподалеку от деревни Савино. Свет, в котором он пребывал, ослепительно засверкал, и он понял, что сгорает весь, при этом стремительно падает, как звезда падучая.

– Он погиб?

– Не-ет, спасен, теперь воистину спасен, - отвечал с изумлением даймон.
– Образ юноши, каким ты его помнишь во всей его живой целостности, воссоздан.

– Но откуда свет?

– Это Золотой парусник испускает снопы света, каковые играют роль спасательных кругов.

– Хорошо. Я могу взойти на Золотой парусник?
– справился Аристей, принимавший его раньше всего лишь за игрушку даймона, сколок с корабля на кончике золотого шпиля Адмиралтейства.

– Это необходимо, - даже весьма удивился даймон.

– А он настоящий?

– Более, чем настоящий. Разумеется, для плавания в воздушном океане. И в безвоздушном - тоже.

– Он сооружен для восхождения в страну света?
– догадался Аристей, наконец, сознавая свои цели и задачи, над осуществлением которых даймон, похоже, неутомимо трудился.

Даймон весь просиял.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

У графини в ее спальне Эста застала горничную, повара с его семейством, конюха, дворецкого, ее людей, с которыми она прощалась в присутствии священника. Кутаясь в шаль, она сидела в кресле, хотя уже не могла сама ни встать, ни одеться. И все же лежать в постели ей казалось утомительней, а главное, скучно.

Вообще приближение смерти она ощущала, как нарастающую скуку, в постели - до тоски. После гибели племянника в войну, офицера царской армии, близких родных у нее не осталось. Впрочем, наследники отыщутся, говорила она, если ее дом и имение в Калужской губернии не станут народным достоянием. Все это ее уже мало заботило.

Единственное, что она еще хотела сделать, это отблагодарить людей, которые всю жизнь служили ее семье и ей, ныне уравненные с нею в правах как граждане республики. Никогда она не принижала их, не были они ее рабами, и все же она испытывала вину перед ними. Она просила прощения у всех и каждого за то неравенство, которое существовало между ними, не ею выдуманное, а люди, кажется, не совсем понимали ее, просили у нее прощения чисто по-христиански за все прегрешения перед доброй барыней.

Было и трогательно, и тягостно, что все чувствовали, и графиня, вздохнув, поспешила всех отпустить. Позже ушел и священник. Заглядывал вечером врач, а Эста заботилась о графине, как сестра милосердия. Ведь в годы войны она посещала курсы сестер и даже работала в госпитале.

Уже в ночь, когда остались одни, Анастасия Михайловна спросила с легкой усмешкой:

– Ты не привела его?

– Привела и спрятала в своей комнате, - пошутила Эста с намеком на «Пиковую даму» Пушкина.

– И он войдет сюда с пистолетом выведать у меня тайну трех карт?
– оживилась графиня, тотчас подхватив шутку девушки, ее бедной воспитанницы.

– О, нет, - покачала головой Эста со слабой улыбкой.
– Если бы его прельщали злато и власть, вероятно, он все это имел бы, представ, как его именуют, князем мира сего.

– Или Наполеоном? Ротшильдом?

– Но в князьях-то ходят другие, а он поэт. И все свои прегрешенья против человечества валят на него.

– А ныне не он торжествует?
– усмехнулась старая женщина.

– И правда! То-то мы все бедны, как он, - невольно рассмеялась Эста.

Но Анастасия Михайловна продолжала всерьез:

– Говорят о молодом боге, пришедшем обновить мир. Не помню, откуда эта фраза... Но разве это не о нем, Эста?

– О, графиня! Может быть, вы правы. Что князь мира сего? Лишь образ зла, что творят сами люди, самые корыстные, самые честолюбивые из них. А поэт... Разве не Гомер сотворил Элладу, что и поныне сияет нам в исчезающих веках?

– Где он?

– Он уехал в Москву, чтобы увидеться с матерью. Звал меня с собой.

– А ты?
– вся покачнулась старуха.

– Я не была готова. Хотя все эти годы кого же я ждала, если не его?
– задумываясь, произнесла Эста.

– Нет, уж скажи прямо, ты не решилась оставить меня одну, - графиня растрогалась и, сделав несколько безуспешных как будто глотательных движений, верно, уже не имея сил разрыдаться, лишь прослезилась и закрыла глаза.

Была уже ночь. Горела лишь одна свеча, вместо пяти, на канделябре из золоченной бронзы, к которому, может быть, прикасался рукой Пушкин или его жена красавица Натали.

Эста вышла из спальни, заслышав чьи-то шаги, чтобы дать графине вздремнуть. То был Аристей со свечой.

– Где графиня?
– шепотом спросил он.

– Заснула. А что?

– Говорят, она ходит по дому, как привидение. Все до смерти перепугались.

И тут в самом деле показалась из другой комнаты Анастасия Михайловна. Она вступала медленно, слегка вытянув руки вперед. Глаза ее закрыты.

Эста приоткрыла дверь в спальню, где в кресле она же сидела в усыпленной позе, как вдруг, открыв глаза и приподнимая голову, вскрикнула: «Ох!» - в изумлении и откинулась назад.