Восхождение
Шрифт:
– Аристей! Пришпорьте коня во всю мочь!
– велел он.
– Если сорвемся в пропасть, так уж быть, укроемся. Но я-то думаю, с нас довольно. Летим!
– Бог мой!
– взмолился Аристей, испытывая одновременно и ужас, и восторг.
На глазах озадаченных всадников, уже обступивших их на высокой кромке, они бросились во весь опор вперед и взлетели над озером, будто у них выросли крылья, а лошади выпали вниз в бесконечном прыжке, пока не разбились о скалы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Царское
Легасов устало:
– Столпотворенье, шествие по кругу - прием ли это? Раут? Я не знаю. Роскошно, но величия былого, мне кажется, уже в помине нет.
Диана, откашлявшись:
– В короне и со скипетром царя живого видела я первый раз и, верно, уж последний, без величья, простого смертного, как я и вы. И жаль чего-то до тоски и грусти.
Эста с беспокойством:
– Диана!
– Что? Не о себе я плачу. Ну, как у Чехова в «Вишневом саде», в нас что-то исчезает из былого, как юность и отрада утра дней.
Легасов завздыхал вовсе:
– Что неблагополучие в имперьи достигло крайних уж пределов, ясно. С явлением Антихриста воочью. И век жестокий обнажает пасть, ввергая нас всех в новую войну.
Анастасия Михайловна, переглянувшись с Эстой:
– Ах, Тимофей Иванович, да полно! Эрота знаем мы и Люцифера мы видели; они не так и страшны, скорей чудесны - силой волшебства.
– Ну, что Эрот, что Люцифер - все черти! Я верую; я православный; грех не мил мне, стыд во мне еще сидит.
Диана встряхивает капельки дождя с локон, поводя головой.
Графиня смеется:
– Да православная и я и что же? Эрота не боюсь, пускай он демон, как говорят.
Диана, припоминая:
– Несчастен он и мил. На острове, возникшем, как мираж, предстала жизнь в Элладе из столетий, давно минувших; жаль, всего на миг.
Легасов с сарказмом:
– Да фокусы новейших шарлатанов. На синема похоже, как не чудо?
Эста с тревогой:
– Что если остров погрузился в море, как Атлантида?
Диана с улыбкой удивления:
– Остров ввысь вознесся. Но, унесясь в неведомые дали, что если там остались безвозвратно?
Легасов с хохотом:
– А если угодили прямо в ад? Оттуда в самом деле нет возврата.
Эста уверенно:
– Эрот в Аид, а Люцифер-то в Ад? Но тут проблем для них не существует.
Диана, впадая в грусть:
– Проблемы здесь - поймают, как смутьянов, засадят в Петропавловскую крепость.
Легасов радостно:
– Да, да, креста же с ангелом на шпиле не перейти им, сгинут в заточеньи.
Диана с укором:
– Как лучшие сыны России, да? Ты шутишь не со зла, но вряд ли кстати.
– Я вовсе не шучу; сужу по вере.
– Да, что с тобою? Бес вселился, что ли?
Небо проглядывает в разрывах дождевых облаков; занимается заря.
Эста потягивается:
– Мы будем спать иль нет?
Диана качает головой:
– Да мне пора. Еще я не собралась. Завтра еду.
Графиня справляется:
– Куда?
– Поближе к милому пределу.
Эста с готовностью:
– В Москву и в Савино и я б охотно уехала с тобой, Диана.
Диана со слабой улыбкой:
–
Нет, придется разминуться нам, Психея… Хотя страшусь я за тебя, но Мойры неумолимы. Жизнь прошла, как сон прекрасный и ужасный, - что ж еще?Да лучше не бывает, как ни взглянешь, а все конец один. В том есть ли смысл?
Прощаются. Диана и Легасов уезжают. Графиня уходит к себе. Эста в беспокойстве поднимается по мраморной лестнице, затем по круговой до башни с окнами вокруг, откуда видны окрестности и Петербург вдали, преображенные высотой обозрения, словно даль во времени, сиюминутная и вечная, то сияющая на солнце по весне, то погруженная в грозовые тучи непогоды или войн, то снова тишь да гладь, божья благодать лугов, лесов и рек.
Эста просматривает окрестность:
– Как в детстве все, предвечный мир вокруг, как явь и сон, со сменой декораций, мишурной моды, словно маскарад…
За оградой, где начинаются луга и перелески и просияло утреннее солнце, двигается кавалькада из пяти или семи всадников и всадниц в блестящих одеждах, как с картин Брюллова.
– Как это я все вижу? Или дух Психеи там витает?
– Пошатывается, теряя сознание.
2
Диана открыла глаза и некоторое время видела совсем не то, что должна видеть, лежа в постели в московском доме мужа. Или она неприметно снова впала в дрему, в негу, столь удивительное уже для нее ощущение счастья и здоровья юности. Перед ее глазами, точно в сию минуту, распахнулись высокие белые двери, и вот она входит в большую гостиную с зеркалами в простенках между окнами, свет падает на клавиши рояля, на ее новое нарядное платье, в котором, может быть, впервые выглядит, как взрослая барышня.
Она в доме дядюшки в Москве, и эта гостиная, знакомая до мелочей, как макет декорации, - синоним ее детства, давней поры, словно забытой ею нарочно. Она останавливается у рояля с хорошим чувством. Ей приятно и весело при мысли, что она взрослая, что вот она, Диана Мурина, вступает в жизнь, и нет в ней страха и сомнений. Вообще как-то вдруг, не успела она повзрослеть, уже невеста! И сборы в деревню в ту весну не напоминали прежние, счастливейшее продолжение всех занятий и увеселений зимы. Ей ясно представлялось, что она уже никогда не возвратится сюда, и заранее грустно, хотя и повзрослеть хочется и выйти замуж.
В деревню в ту весну с переездом сильно запоздали и приехали в Савино, как никогда поздно, в конце июня. Уже выгорала на солнце сирень и готовился к цветенью жасмин. Весна промчалась для Дианы в тот миг, когда она хотела еще раз - на прощанье - оглянуться... Венчанье в деревенской церкви и свадебное путешествие, в котором Тимофея Ивановича принимали за ее отца, что их весьма забавляло и, как ни странно, сближало. Было во всем этом что-то стыдное, хотя узаконенное браком.
По возвращении в Москву поселились в старинном особняке, недавно купленном Легасовым. Он всю мебель, всю обстановку оставил, как было. В большой гостиной на первом этаже висели, занимая много места, портреты прежних хозяев, писанные крепостными художниками, и именно последнее обстоятельство отдалось странно в сердце Дианы, ведь «барство дикое» казалось чем-то уже далеким, но малейшее напоминание вдруг приближало то время, исторически совсем близкое.