Воскресный папа

– Ты че, горилла слепошарая, не видишь, куда идешь?!

– Эй! – закричала Люба, - оставьте его в покое!

– Извините, ребят, я правда увлекся. Мне очень жаль…

Но этой своре уже не нужны были извинения. Им была нужна кровь. Люба оттолкнула одного. В панике осмотрелась.

– Ребят, прекращайте. Идите, куда шли… - вмешалась я дрожащим голосом.

– А тут у нас кто? Защитница выискалась? Тебе что, наших мужиков мыло, что ты с гориллой черномазой спуталась?

– Хватит! – вмешался Обри. – Все. Ребята… Мы уходим.

Но уйти нам как раз и не дали. А дальше все завертелось с немыслимой скоростью. На Обри накинулись толпой и стали избивать. Люба бросилась с криками его защищать. А я… я как будто на секунду застыла. Но вовсе не потому, что струсила. Я не могла рисковать ребенком. Я… не… могла.

– Прекратите! – заорала я. – Полиция! Поли… - закончить мне не дали. Один из парней вырвался из эпицентра драки и что есть силы меня толкнул. Прямо под колеса движущейся по переулку машины. Я еще успела подумать – это конец. А потом удар. И все… Все.

По идее все, что происходило потом, я не должна была видеть. Да и не видела… просто слышала крики, шум. Как надо мной причитали Люба и Обри. Сирену скорой.

– Она беременна! Вы меня слышите? Нужна бригада… - говорила подруга кому-то неестественным, будто захлебывающимся голосом. Она плакала? Никогда не видела Любашу плачущей… Как больно.

А потом знакомый лязг каталки, звук захлопывающихся дверей, обрывки переговоров бригады скорой с приемником, где меня наверняка уже ждали.

И дальше только боль, боль, боль…

– Ариша?

Орлов! И ведь узнал… Даже такую узнал.

– Подруга сказала, что у нее двадцать восьмая неделя беременности…

Заминка. Или мне показалось? Каким-то чудом… чудом подняла свинцом налитые веки и, глядя ему прямо в глаза, прошептала:

– Ребенок твой. Ты… не брось, если что.

И все. Отключилась.

ГЛАВА15

Михаил

– Михаил Ильич… Михаил Ильич! Вы слышали, что она сказала?

Да… Вероятно, слышал. Просто пока не мог утрясти в голове смысл сказанных слов. И смотрел на Аришу, как дурак, наверняка теряя драгоценное время.

– В операционную! – отмер. Потом… Все потом. А пока к черту – мысли, страх. Время автопилота. Отточенных годами действий и манипуляций.

– Что будем делать? – будто сквозь вату услышал я тихий голос гинеколога, которая, едва поспевая, бежала вслед за каталкой. Хорошая баба. Уникальный специалист. Одно непонятно - чего она от меня хочет? Не сбавляя шага, я чуть повернул голову. И вот тогда с недоверием понял – услышав слова Ариши, она интересовалась… у меня, понимаете, интересовалась, кого мы будем спасать. Моего ребенка или… В затылке похолодело. Зубы свело.

– Работать по протоколу! – рявкнул я. И вроде негромко. Нет. А бегущий впереди анестезиолог все равно обернулся и настороженно на меня уставился.

По протоколу в таких случаях, как этот, первым делом спасали мать. Это правильно. Это более чем оправдано с точки зрения выживания вида. Умрет мать – не выживет и ребенок. Умрет ребенок… Мать сможет родить еще. Древний закон природы, который и теперь не потерял своей актуальности. Даже при разгерметизации самолета мать сначала должна надеть маску себе и только потом – ребенку. Потому что, если не выживет мать, у ребенка в принципе не будет шансов… Да. Так правильно. Об остальном лучше было не думать.

Я и не думал… В какой-то момент все постороннее будто перестало существовать. Зрение сузилось, стало тоннельным. Время, пространство – исчезло все. Органы чувств до предела обострились. Работа в составе реанимационной мульти-бригады всегда требовала дополнительной концентрации. Здесь каждый отвечал за свой участок работы, но от слаженности наших действий зависела жизнь… жизни – задача у всех была одна. Мозг работал в авральном режиме, и на это уходили все силы.

– Так, ну, девочка молодцом.

– Зажим…

– Уа…

– Ах ты ж, смотри… Дышит! Сама…

Разговоры тоже по минимуму. Все больше короткие команды. Я краем глаза отмел, как извлекли ребенка. Вытер плечом пот со лба и вернулся к своей работе. Кто-то вышел из операционной. Кто-то зашел. Мерно гудело оборудование, позвякивал инструмент.

– Ну, что? Все? Заканчиваем…

– Денёк – жесть, – пробормотал один из хирургов, отходя от стола.

Да… Жесть. Лучше и не скажешь.

– Михаил Ильич, все хорошо?

– Да.

– Мы в реанимацию переводим. Вы… здесь будете сидеть?

Я вскинул взгляд на свою сестричку. Моргнул…

– Нет. Я… сейчас встану.

Сейчас. Только немножко посижу. Или хватит? Надеюсь, ноги уже могут идти?

– Я и не знала, что Арина Германовна в положении. А вы?

Отрицательно мотнул головой. Растер ладонями лицо, спустился на шею.

– Нет. Я тоже… не знал.

– График дежурства придется перекраивать. Она как раз должна была завтра заступать.

– Да… Я перекрою.

– Михаил Ильич, с вами точно все хорошо?

А вот это уже взбесило. Я резко встал.

– Все хорошо! Что ты тут панику разводишь, Кирилловна? Я, если что – у себя.

И вышел. Как добрался до кабинета – не помню. Тяжело опустился в кресло. Взялся за проклятый график, перечеркивая фамилию Ариши, а вместо нее указывая свою. Но в какой-то момент просто отбросил ручку и, спрятав в ладонях лицо, сделал яростный вдох.

Чем я, мать его так, занимаюсь?! Когда там… Там!

С удивлением отметив, как трясется рука, потянулся к стационарному телефону. Где-то у меня был справочник, но я не мог его найти и только бестолково открывал и закрывал ящики стола. А когда уж совсем отчаялся – телефон зазвонил сам.

– Орлов!

– Михал Ильич, это Кайдалова. Я… кхм… взяла на себя смелость сообщить, что вашу девочку перевели в детский корпус. Она в реанимации новорожденных… Все хорошо.

Пока я пытался в своей голове сложить воедино такие понятия «как ваша девочка» и «реанимация новорожденных», Мария Викторовна неловко продолжила: