Восьмой круг ада

Модест, который в этот момент как раз переступал порог, остановился, потом резко отступил.

– Кто-то что-то сказал. И открыл дверь. А никого нет.
– Он беспокойно оглянулся на Каму.

– Не волнуйся. Это автомат. Машина, заменяющая экскурсовода.

– Машина...
– неодобрительно повторил монах.

Они вошли в коридор. По обеим сторонам располагались двери. Однако внимание Мюнха привлекла противоположная стена, где в неглубокой нише белела слабо освещенная фигура божьей матери. Он подошел ближе, минуту стоял неподвижно, потом повернулся к товарищам. Было видно, что он чем-то глубоко взволнован.

– Где выход?
– спросил он.

– Выход?

– Здесь был ход. Почему его замуровали?

– Пойдем, увидишь сам, - сказал Герлах и, взяв его за руку, слегка подтолкнул к ближайшей двери.

За дверью оказался длинный коридор с входами в кельи. Археолог открыл ближайшую дверцу.

Скромное ложе, скамейка, в глубине небольшое открытое оконце.

Монах подошел к окну. Отсюда была видна обширная долина, уже погруженная в предвечерний сумрак. Только далеко, на склоне противоположного холма еще горели в лучах заходящего солнца стены каких-то современных зданий. Росший по склонам монастырского холма лес лежал внизу, так что вершины деревьев кое-где выступали над краем бетонной плиты, поддерживающей старый фундамент монастырского строения.

– Что это? Зачем?
– обратился Мюнх к Герлаху.
– Тут же была дорога!

– Дороги нет. Тут когда-то был оползень, - объяснил археолог.
– Часть склона рухнула. Кажется, еще в семнадцатом веке. Восемьдесят лет назад, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение склона, была выложена бетонная подпорка.

– Когда был оползень?

~ Лет триста назад. Тогда ворота заложили кирпичом и, видимо, сделали новый колодец во дворе. Потому что тот, в саду, был засыпан. Однако, я думаю, остались какие-нибудь следы, которые удастся обнаружить с помощью зондирования.

Они вышли в коридор.

– Где была твоя келья?
– спросила Кама.

Мюнх поднял на нее глаза, но, видимо, вопрос не дошел до его сознания, потому что спустя минуту он Спросил:

– Ты что-то сказала?

– Я спрашиваю, где была твоя келья?

По лицу Мюнха прошла нервная дрожь.

– Моя келья?.. Не здесь. С другой стороны. Ближе к часовне.

Дверь в монастырскую часовню располагалась рядом с покосившейся колоколенкой, там, где сходились два уцелевших крыла здания. Мюнх остановился на пороге и опустился на колени на большой, выщербленной от времени плите.

Чтобы не мешать погруженному в молитву Мюнху, Дарецкая, Герлах и Микша, беседуя вполголоса, присели около колодца. Разумеется, тема могла быть лишь одна: как прошло испытание.

– Либо это какой-то крупный исследователь, о котором, как это ни странно, я ничего не слышал, - взволнованно сказал археолог, - либо... не знаю, даже что и подумать. Он прекрасно во всем ориентируется, словно действительно был здесь четыреста лет назад... В некоторых случаях его замечания проливают новый свет на спорные вопросы. Например, этот колодец в саду. Надо проверить.

– Значит, ты считаешь, что это действительно может быть инквизитор Мюнх?

– Этого я не говорю, но...
– Герлах замолчал, так как именно в этот момент монах кончил молитву, наклонился, поцеловал каменную плиту и встал.

Герлах подошел к нему и спросил, показывая на плиту:

– Что это за камень?

– Тут лежит настоятель монастыря Альберт фон Градек. В юности он был великим грешником. Но господь простил его. Умирая, он приказал похоронить себя здесь, у порога. Чтобы все топтали его могилу.

– На плите была какая-то надпись. Теперь буквы стерлись...

– Тут были только инициалы: А.Ф.Г. И год: 1583. Больше ничего.

– Ты его знал?

– Да. Я был здесь, когда он умирал... Надпись выбил в камне брат Гильдебрандт. Плита была больше, гораздо больше... Но треснула... Брат Гильдебрандт сделал из обломка еще одну... Маленькую. С молитвой за упокой души отца Альберта. Ее вмуровали в колонну. В часовне.

– Ты можешь показать это место?
– нервно прервал Микша.

Мюнх молча вошел в часовню.

В полумраке, почти вслепую, отыскал нужную колонну и табличку.

– Здесь!
– он наклонился и коснулся плиты.
– Мне казалось, она была выше, - удивленно заметил он.
– А сейчас она у самого пола...

– Ты прав. Она была выше, - подтвердил археолог.
– В восемнадцатом веке пол подняли на шестьдесят сантиметров.

Он сказал это шепотом, словно более громкий разговор мог нарушить тишину отдаленных веков, замкнутую в старых стенах святилища.

Уже наступила ночь, когда они спускались с холма. Герлах и Микша шли впереди, освещая фонариком дорогу. За ними Мюнх, последней шла Дарецкая.

Еще до посещения монастыря было решено, что они переночуют в павильоне отдыха. Теперь план изменили, так как Герлах хотел утром вернуться со своими ассистентами, чтобы провести подробные исследования и проверить точность информации Мюнха.

Шли молча. Говорить никому не хотелось. За все время Герлах и Микша перебросились лишь несколькими фразами.

Мюнх молчал. Кама все время старалась идти рядом с ним и, хотя в темноте не видела его лица, прекрасно понимала, что он ведет сам с собой какую-то отчаянную дискуссию. Несколько раз до нее долетали обрывки фраз, произнесенных шепотом по-латыни.

– Зачем? Зачем, господи?.. Прости мне слабость мою... Дай знак... Смогу ли... Будь милосерден...

В самолете он, казалось, успокоился. Всю дорогу творил вечернюю молитву. Видимо, он уже принял какое-то решение, потому что перед самой посадкой в Радове схватил за руку сидящую рядом Каму и, молитвенно глядя ей в глаза, спросил:

– Мы можем сегодня поговорить?

– Конечно. Я зайду к тебе после ужина. Стефу тоже прийти?

– Нет, нет. Только ты.

Она чувствовала, что кризис, начавшийся, а может, только прорвавшийся наружу во время инцидента на пляже, начинает вступать в решающую фазу.

10

В таком состоянии Кама не видела Мюнха давно. Правда, она понимала, что по возвращении из урбахского монастыря ее ждет нелегкий разговор. Однако не ожидала, что реакция Модеста после встречи с прошлым будет столь бурной. Теперь, когда он стоял перед нею, воздев руки, он вновь казался тем же странным, полусумасшедшим монахом, которого несколько месяцев назад привез в Институт Микша.

– Ты мне скажешь! Поклянись, что скажешь!
– нервно повторял Модест.

– Конечно, скажу. Если только смогу...