Воспарить к небесам

— Привет, — сказала я, разрывая упаковку с чайным пакетиком.

— Привет, — ответил он, закрывая дверь и направляясь ко мне.

— Хочешь чаю? — спросила я у кружки, в которую отправляла пакетик.

— Детка, ты же знаешь, я не пью чай.

Я взглянула на него.

— Пиво?

Он остановился в конце стойки.

Боже, даже не входил в мое пространство.

Я отвернулась, комкая упаковку от чайного пакетика и отчаянно пытаясь придумать, чем бы занять руки.

Я могу это сделать. Я могу потерять его. Я смогу прожить свою жизнь без того, чтобы моя голова не парила в небесах, испытывая яркие вспышки счастья, которые он постоянно мне дарил.

Я могу это сделать.

Возможно, я даже найду удовлетворение (однажды, лет так через двадцать).

Но для этого потребуются все силы.

Так что я больше никогда этого не сделаю.

Микки был создан именно для меня. Он завладел моим сердцем так, что мне не хотелось его возвращать, даже если оно ему больше не было нужно.

Я бы ходила одна в кино. Ложилась одна спать. Смотрела, как дети растут и уезжают (одна).

Я найду способ прожить жизнь в одиночестве.

Но я никогда больше этого не сделаю. Никогда не отдам свое сердце никому другому.

Потому что мне нечего было бы отдавать.

Оно останется у Микки.

— Серьезно?

Я снова посмотрела на него.

— Прошу прощения?

— Меня не было целую неделю, Эми.

— Поскольку ты только что вернулся, я это прекрасно помню, Микки.

Его глаза сузились, а голос понизился.

— С тобой что-то стряслось.

Я уставилась на него, ошеломленная тем, что он выглядел рассерженным.

— Как я уже говорила вчера вечером, со мной все в порядке, — ответила я.

— Тогда какого хрена?

— Какого хрена что? — переспросила я в ответ.

— Вчера вечером ты отвечала по телефону так, будто я какой-то парень, которого ты наняла покрасить кухню. Ты вешаешь трубку, не сказав, что любишь меня. А теперь я прихожу к тебе спустя неделю после отъезда, и ты не подходишь ко мне, не целуешь и даже не смотришь на меня?

Он что, сошел с ума?

— А зачем мне тебя целовать?

Выражение его лица мгновенно сменилось с раздраженного неверия на мрачное.

— Зачем тебе меня целовать? — зловеще прошептал он.

— Знаешь, Микки, — я протянула руку, — просто сделай это. Не надо тянуть. Это не поможет, когда с этим тянешь. Отрежь быстро. Как хирург скальпелем. Так и сделаем.

— Отрезать быстро. Как хирург, — он все еще говорил шепотом.

Чайник засвистел, и я подошла к нему, снимая с огня.

— Да. Пожалуйста, — попросила я, не глядя на него и возвращаясь к своей кружке.

— Ладно, Эми. Я сделал это, — заявил он.

Я налила воды.

— Что сделал?

— Забрал свое наследство.

Я с грохотом поставила чайник на цементную столешницу и посмотрела на него.

— Что? — теперь уже я говорила шепотом.

Он ничего не ответил.

Он повернулся и пошел прочь, исчезая в коридоре, который вел в мою спальню.

Я стояла как вкопанная там, где он меня оставил, и смотрела туда, где видела его в последний раз. Это, должно быть, продолжалось некоторое время, потому что к тому времени, когда я отвела взгляд и собиралась пойти в коридор, увидела, что он возвращается. Он шел так, что я быстро отступила назад.

Я остановилась на кухне.

Он остановился у края стола и бросил на него то, что держал в руках.

Я посмотрела и увидела, что это письмо от Эддисона Хиллингема, которое я засунула в ящик туалетного столика в ванной, чтобы дети его не увидели.

Я совсем забыла о нем.

— Забыла мне кое-что рассказать? — спросил он.

И снова мой взгляд метнулся к нему.

— Микки…

— Ты не будешь жить иначе, чем привыкла. Они отнимают у тебя деньги, их я не могу тебе дать. Поэтому я решил сделать так, чтобы смог. Позвонил отцу. Мы поболтали. Он все равно хотел этого, так что быстро согласился. Поговорил с Шоном, Фрэнком и Диланом, и все они согласились. Затем отправился к своим бухгалтерам, чтобы те занялись этим делом и налоговая не отхватила себе огромный гребаный кусок из того, что отец хотел, чтобы я имел. Они пошли на хитрость, все уладили, Дилан вошел в долю, так что отец дал нам по пятнадцать миллионов долларов. Мы отказались от любых претензий на компанию, она досталась Шону и Фрэнку. Я не могу прикоснуться к деньгам, если только не возникнет чрезвычайная ситуация, но буду получать проценты. Когда я умру, наследство получат мои дети. Доля просто охрененная. И пусть не такая, что была у тебя, но ты не из тех женщин, которым это нужно. Это все равно будет лучше, чем то, что я мог бы дать тебе. Так что я сделал то, что должен был, чтобы ты не чувствовала боли, которую родители хотели тебе причинить из-за того дерьма, что вбили себе в голову и нанесли удар, заставив свою дочь истекать кровью.

А я по-прежнему стояла совершенно неподвижно, уставившись на него, лишившись дара речи.

Он продолжал говорить.

— Когда мы поженимся, я продам свой дом, верну отцу его инвестиции, компания станет лишь нашей, выгорит дело или мы облажаемся, как уж получится.

Когда мы поженимся.

Все это гремело у меня в мозгу, и не удивительно, что из-за всего происходящего, я по-прежнему не могла говорить.

— Я возвращаюсь домой после того, как провел кучу времени в отпуске, разговаривая по телефону с отцом, мамой, братьями, отправляя по экспресс-почте всякое дерьмо, просматривая бумаги и электронные письма, прихожу к своей женщине, а она даже не удостаивает меня чертовым поцелуем? — спросил он и, прежде чем я успела ответить (не то чтобы я была в состоянии это сделать), потребовал: — Ну так скажи еще раз, что у тебя все в порядке.

— Это уловка, — выдавливаю я, и его грозное выражение лица становится громоподобным.

— Что еще, мать ее, за уловка? — рявкнул он.

— Это. — Я сделала движение рукой, указывая на письмо от Хиллингема. — Это всего лишь уловка. Это папин и мамин способ сказать, что они злятся на меня. Пытаются заставить отреагировать. Играют в свои игры. Я не потеряю свои трастовые фонды. Хиллингем позвонил мне неделю назад и сказал, что объяснил это родителям, и мне не о чем беспокоиться. — Микки сердито посмотрел на меня. — Ты не должен был брать свое наследство, Микки.

— Почему ты не рассказала мне, что это дерьмо началось? — спросил он, тоже протягивая руку, чтобы показать на письмо.

— Потому что это досадная помеха. И ничего не значит. Я получила его в День Благодарения, и, очевидно, в тот день мое внимание отвлекли другие вещи. И если уж быть совсем честной, то я совсем об этом забыла.

Микки втянул воздух через нос и посмотрел поверх моей головы.

Я во все глаза уставилась на него.

Он забрал свое наследство ради меня.

Я не сводила с него глаз.

Он забрал свое наследство ради меня.

— Все, что мне нужно — это ты, — тихо сказала я.

Его взгляд переместился на меня.

Делать то, что должен.

Он нашел письмо, когда мы в первый раз провели ночь в доме со всеми детьми.

И он сделал то, что должен был сделать.

— Во-первых, у меня есть трастовый фонд Борна, Микки, — мягко начала я. — До наступления моего тридцатилетия, если бы я сделала что-то такое, что могло бы дать повод совету директоров или моим родителям, обратившимся в совет директоров, аннулировать его, они бы навсегда лишили меня этих денег. Но раз я его получила, его нельзя отобрать. Это безвозвратно. И на нем достаточно денег, чтобы жить безбедно.