Воспоминания о Тарасе Шевченко

был назначен преподавателем рисования в Киевском университете, но к преподаванию приступить не

успел в связи с арестом.

А. С. Афанасьев-Чужбинский

ВОСПОМИНАНИЯ О Т. Г. ШЕВЧЕНКО

Сонце гріє, вітер віє

З поля на долину,

Над водою гне з вербою

Червону калину;

На калиш одиноке

Гніздечко гойдає, —

А де ж дівся соловейко?

Не питай, не знає.

Т. Шевченко

(«Кобзар». На вічну пам’ять Котляревському)

Как материал для биографии Шевченка я представляю эпизод моего с ним знакомства в

то время, когда наш поэт был еще молод, кипел вдохновением, стремился к

самообразованию и, несмотря на /102/ грусть, постоянно щемившую его сердце наедине с

собою, увлекался еще порой и веселым обществом и сочувствием, которое вызывал

симпатичной своей личностью. Но прежде чем приступлю к описанию моего знакомства с

Шевченком, считаю необходимым бросить беглый взгляд на эпоху, близкую к нам, но почти

перешедшую в область истории, по тем совершившимся фактам, которые один за другим

вели наше общество к развитию. Это было в 1843 году. Находясь в годовом отпуске в

Полтавской губернии, я ожидал отставки из военной службы с целью заняться изучением

украинской народности, что было заветной моей мечтой.

В то время паны наши жили, что называется, на широкую ногу, и патриархальное

гостеприимство не теряло ни одной черты из /103/ своего почтенного характера. Молодое

поколение было уже более или менее образованно. Женщины высшего сословия, собственно

молодые, все уже были воспитаны в институтах, пансионах или дома под надзором

гувернанток, и французский язык не только не казался диковинкой, как в начале тридцатых

годов, но считался необходимой принадлежностью всякой образованной беседы. Говорили

на нем бегло и порядочно одни, впрочем, женщины, а кавалеры по большей части не умели

вести разговора на этом языке, но каждый щеголь считал обязанностью пригласить даму на

танец непременно по-французски. Хотя у многих помещиков выписывались журналы, т. е.

«Библиотека» и «Отечественные записки», но критические статьи Белинского оставались

101

неразрезанными на том основании, «что в них все начинается от Адама», и жадно читалась

литературная летопись Брамбеуса, приходившаяся по плечу большинству публики;

заучивались наизусть драматические фантазии Кукольника, и я знал одну очень милую

барышню, которая могла проговорить без запинки всего Джакобо Санназара. Богатые паны

жили открыто, и было несколько домов в разных пунктах, окруженных штатом

прихвостников, куда в интимный кружок допускались лишь избранные; но в известные

урочные дни и праздники стекалось до трех- и четырехсот гостей из разных концов

Малороссии. Там помещики почерпали и новые моды и обычаи, там самый гордый богач

своего околотка делался «тише воды, ниже травы», потому что громадное богатство магната

давило его своими размерами. Вельможный хозяин старался принимать всех одинаково,

исключая двух-трех, на которых смотрел как на равных, и иногда, за обедом, для приведения

всех к одному знаменателю, отпускал фразу вроде следующей:

— Напрасно NN взялся за это предприятие — оно ему не по силам. Жаль, он может

разориться, потому что, имея каких-нибудь тысячу душ, трудно будет ему выдержать.

И тот ежился, у кого была тысяча душ, а у кого несколько сот, тому оставалось только

слушать подобострастно. Тогда еще у нас сильно ценилось в человеке богатство, и хоть оно

ценится не менее и теперь, однако этого не выражают так цинически и не говорят: «Ты

беден, так ступай к порогу». В это блаженное время говорили и поступали иначе. Но у

магнатов, как я уже сказал, всех принимали одинаково и не делалось у них, как у

большинства при съездах, что одним гостям подавали хорошие иностранные вина, а другим

местного уездного производства. Съезды эти преимущественно можно было назвать

танцевальными, потому что несколько дней сряду каждый день дамы наряжались по-

бальному, и пляс продолжался до двух и трех часов за полночь. Львами балов обыкновенно

бывали военные да изредка какой-нибудь заезжий из столицы, который и пожинал лавры и

на которого с завистью посматривали самые отъявленные сердцееды.

Но в то время уже, как отрадные оазисы, выдавались некоторые семейства с новым

направлением, отличавшиеся и образованием и гуманностью. Их было немного, но проехав

несколько десятков верст, вы были уверены встретить и умную беседу, и интересную книгу,

поспорить не об одних собаках и лошадях и услышать истинную музыку. Между

женщинами этих семейств начиналось стремление к национальной литературе; они

наперерыв читали «Кобза-/104/ря» Шевченко, изданного в Петербурге и встреченного

критикой единодушным глумлением. Что украинки читали родного поэта — казалось бы

делом весьма обыкновенным и, по-видимому, естественным; но кто знает строй тогдашнего

общества, тот не может не подивиться. Дети достаточного сословия, особенно девочки, от

кормилицы поступали или к иностранным нянькам, или к таким, которые говорили по-

русски, и каждое украинское выражение вменялось им в проступок и влекло за собою

наказание. Еще мальчики могли научиться по-украински, но девочкам предстояло много

труда понимать «по-мужицки», хотя ничто не мешало сохранять родной акцент и до

глубокой старости. В то время, кроме «Энеиды» Котляревского, которой девицам читать не

давали, на украинском языке были уже повести Квитки, «Полтава» и «Приказки» Гребенки,