Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
бросилась к нам навстречу.
— Мати! — сказал Шевченко и, не говоря ей ни слова, подал ребенка.
Оказалось, что нянька унесла девочку гулять, но, вероятно, встретила на дороге
знакомую или знакомого, хорошенько выпила и завалилась во рву спать, а дитя пошло и
пошло вдоль по канаве. Ребенок был несколько часов в отсутствии из дому. Какая-то
старушка, проходя под валом, увидела пьяную няньку и, не зная, что у нее было дитя на
руках, поспешила только с одной новостью. Развязка известна. Возвращаясь
Григорьевич смеялся, как бы он воспитывал дочь, если бы у девочки не отыскались
родители.
Что касается до любви в тесном смысле этого слова, то за все время моего знакомства с
Шевченком я не заметил в нем ни одной привязанности, которую можно было бы назвать
серьезною. Он любил женское общество и увлекался, но никогда надолго. Как молодые
люди начнем, бывало, об этом разговор, и стоило только напомнить ему какое-нибудь его
увлечение, он обыкновенно отзывался:
— Ах! дурниця! Поки з нею балакаю, то буцімто щось і ворушиться у серці, а там і
байдуже.
Но к одной особе он возвращался раза три, т. е. по крайней мере раза три при встрече с
нею он увлекался. Давно, еще в первые времена знакомства нашего, он долго сидел возле
нее на балу и все просил у нее на память хоть один голубой цветок, которыми отделано
было платье. Молодая женщина шутила и шутя отказывала. Тарас Григорьевич, однако же,
изловчился и оторвал цветок. Так это и кончилось. Года через два случайно увидел я у него
этот знак воспоминания. Тарас Григорьевич смешался немного.
— Славна молодичка, — сказал он мне, — і така приятна, що, здаеться, й забудеш, а
побачиш, то знов так тебе й тягне.
Завлекся было на короткое время он одной известной красавицей, которая кружила
головы всем, кто попадал в заколдованный /121/ круг ее. Увлечение было сильное.
Шевченко не на шутку задумывался, рисовал ее головку и несколько раз сочинял стихи. Я
всегда был рад, когда кто-нибудь ему нравился: благородная натура эта делалась еще
художественнее, и он работал тогда с большим рвением. Скоро, однако же, он разочаровался
относительно красавицы. Пригласила она как-то его утром прочесть ей одну поэму и
сказала, что у нее никого не будет, что она желала бы одна насладиться чтением. Тарас
Григорьевич исполнил ее желание. Шел он к ней с каким-то трепетом. Но какая же
встретила его картина? В уютной гостиной красавица сидела на диване, окруженная
студентом, гусаром и толстейшим генералом, тремя отъявленными своими обожателями, и
искусно маневрировала по-своему, обманывая всех троих, то лаская поочередно надеждой,
то приводя в отчаяние. Поэт смутился, и как прелестная хозяйка ни атаковала его
любезностью — он ушел с твердым намерением никогда не посещать красавицы и сдержал
свое слово.
Вот стихотворение, написанное по этому случаю:
Не журюсь я, а не спиться
116
Часом
до півночі,Усе світять ті блискучі
Твої чорні очі.
Мов говорять тихесенько:
«Хоч, небоже, раю?
Він у мене тут у серці»,
А серця немає,
Й не було його ніколи,
Тільки шматок м’яса...
Нащо ж хороше і пишно
Так ти розцвілася?
Не журюся, а не спиться
Часом і до світа,
Усе думка побиває,
Як би так прожити,
Щоб ніколи такі очі
Серця не вразили.
Еще я помню одно увлечение в Киеве. Рисуя Лавру и ее подробности, он познакомился с
приезжим семейством богомольцев, в котором была очень хорошенькая молодая девушка.
По вечерам Шевченко начал пропадать и не говорил, где просиживал до полуночи, и так как
у нас было в обычае не спрашивать друг у друга отчета, то я несколько дней не знал, что
поэт увлекается. На живописной дикой тропинке, ведшей из царского сада на Подол прямо
чрез скалистый берег, я однажды нечаянно увидел Тараса Григорьевича в незнакомом
обществе, состоявшем из двух старух, нескольких детей и хорошенькой девушки.
Последняя откинула вуаль. Раскрасневшееся личико ее, окаймленное светлыми волосами,
было замечательно. Смеясь чистым, почти детским смехом, она слушала Тараса
Григорьевича, который, спускаясь рядом с нею, рассказывал ей, должно быть, что-нибудь
забавное. Я подымался в гору. Тарас Григорьевич только спросил меня, куда я иду, и сказал,
что провожает знакомых в Братский монастырь. На третий день он был очень скучен и
признался мне в своем увлечении. Незнакомое мне семейство уехало уже в деревню.
Девушка эта была за кого-то сговорена, и в сентябре назначили свадьбу. Он любил женщин
живого характера; по его мнению, женщине были необходимы пыл и страсть — «щоб під
нею земля горіла на три сажні».
Погибшие, но милые созданья в то время не увлекали Шевченко; у него были на этот
счет свои оригинальные понятия. Он не находил никакого удовольствия посещать веселые
приюты продажных граций, хотя никогда не казнил их презрительным словом. Он был
слишком гуманен и на слабости смотрел снисходительно, стараясь в самой грязи найти хоть
крупинку золота. На продажную любовь, /122/ на женщину, отдававшуюся страсти, он
говорил, «можно махнуть рукою»; но тайный разврат, какими бы цветами ни прикрывался,
всегда возбуждал в душе его неодолимое отвращение.
Гуманность его проявлялась в каждом действии, в каждом движении; на животных даже
простиралась у него ласкающая нежность. Не раз защищал он котят и щенков против
злостных намерений уличных мальчишек, а птичек, привязанных на сворке, покупал иногда
у детей и выпускал на свободу. Мы жили близко базара, и я помню, как, бывало, утешается