Воспоминания советского посла. Книга 1

Но как? Чисто по-английски. Новый избирательный закон вовсе не удовлетворял требований масс. Старый закон предоставлял избирательное право 5 % населения, новый — 7 %. Крупная буржуазия была удовлетворена. Пролетариат по-прежнему остался за бортом парламента. Но своей тактикой помещики-феодалы разбили единство, господствовавшее до того в лагере их противников, привлекли на свою сторону более умеренные элементы среди сторонников реформы и оттянули на долгие годы предоставление избирательного права рабочим. Только реформы 1867 и 1885 гг., принятые опять-таки потому, что на политическом горизонте стали вновь скопляться грозовые тучи, допустили к избирательной урне верхний слой пролетариата и фермерства, чернорабочим же в этом отказано даже сейчас. А конечный результат? Конечный результат тот, что благодаря тактике компромисса, реализованного «вовремя» и в «надлежащих размерах», английским господствующим классам удалось задержать введение демократического избирательного права вплоть до настоящего дня [96] .

96

Всеобщее избирательное право в буржуазно-демократическом понимании этого термина было введено в Англии двумя этапами только в 1918 и 1928 гг.

Второй пример — чартистское движение. Разочарование, вызванное в рабочих массах реформой 1832 г., толкнуло их влево и наряду с некоторыми другими факторами экономического и социального порядка способствовало созданию мощного революционного движения пролетариата, ставшего известным под именем чартизма. Программа чартистов, так называемая «хартия» (по-английски «чартер» — отсюда и самое название «чартизм»), внешне носила чисто политический характер и содержала шесть пунктов: всеобщее избирательное право, тайное голосование, равные избирательные округа, ежегодные выборы в парламент, отмена имущественного ценза для парламентских кандидатов и жалованье депутатам. Речь формально шла, таким образом, о доведении до конца той демократизации избирательного права, которая была прервана на полдороге реформой 1832 г. Однако в своей основе чартистское движение было не столько политическим, сколько социальным. Оно питалось страшной нищетой трудящихся масс, являвшейся результатом бесчеловечной эксплуатации этих масс капиталом, а также высоких цен на продовольствие, вызванных хлебными пошлинами. Говоря о реформе парламента, чартисты в сущности думали о социально-экономическом переустройстве общества, и некоторые из их вождей, например, священник Стефенс, открыто заявляли, что хартия есть в конечном счете не политический вопрос, а вопрос «ножа и вилки».

Чартистское движение приняло поистине грандиозные размеры. Под его знаменем стояли буквально миллионы. В конце 30-х и начале 40-х годов положение стало особенно угрожающим для господствующих классов. Чартисты подавали парламенту петиции, покрытые сотнями тысяч и миллионами подписей, с требованием осуществления хартии, но парламент оставался глух к требованиям масс. Это содействовало укреплению среди чартистов так называемой «партии физической силы», т. е. сторонников революционных методов действия. Кое-где начались вспышки и восстания. Все говорило о том, что в Англии все больше разгорается мощный пожар, который может потрясти уже самые основы буржуазного господства.

Что же делает в этот критический момент господствующий класс? Он решает пойти на уступки, но как? Опять-таки чисто по-английски. Высокие пошлины на хлеб, существовавшие в то время в Великобритании, были выгодны крупному землевладению, но не выгодны промышленной буржуазии, ибо удорожали стоимость рабочей силы. Поэтому тогдашние пророки английского либерализма Кобден и Брайт в 40-х годах прошлого века развернули большую кампанию в пользу отмены хлебных пошлин. Ее из вышеуказанных соображений поддерживали широкие круги буржуазии. Одновременно отмена хлебных пошлин обещала несколько разрядить и напряжение, накопившееся среди рабочих масс, что тоже шло по линии интересов буржуазии. И вот в 1846 г. английский либерализм одержал крупную победу: хлебные пошлины были ликвидированы. Буржуазия одним ударом сразу убила двух зайцев — понизила издержки на рабочую силу и внесла известное успокоение в ряды пролетариата, ибо в связи с падением цен на продовольствие временно (очень временно!) улучшилось его материальное положение и ослабела его революционная энергия. А дальше в тогдашней мировой обстановке, когда Англия была единственной индустриальной страной среди отсталых аграрных стран в Европе и вне Европы, свобода торговли обеспечила британской буржуазии 40 лет необычайного процветания. В результате чартизм, несмотря на европейские революции 1848 г., стал все больше сходить на нет, а рабочее движение, используя благоприятную экономическую конъюнктуру, начало все больше переходить на рельсы умеренного тред-юнионизма, господствующего в нем и поныне. В итоге благодаря все той же тактике своевременного и достаточного по размерам компромисса господствующие классы Англии вышли невредимо из тягчайшего политического кризиса, не сделав рабочему классу ни одной политической уступки.

Так было в прошлом. А сейчас? И сейчас то же самое. В самом деле, разве Ллойд-Джордж, конечно, с неизбежной поправкой на время и обстоятельства, не играет в наши дни той же самой роли, какую 70 лет назад играли Кобден и Брайт?

Да, культ традиций и культ компромисса на протяжении веков сослужили хорошую службу господствующим классам Англии. Но для этого необходима была одна важная предпосылка: богатство. Если бы господствующие классы не были исключительно богаты, им не из чего было бы уступать. А не из чего было бы уступать, не создался бы и культ компромисса. Тогда вся политическая история Англии приняла бы совсем другой характер.

Но ее господствующим классам исторически «повезло»: в XVI-XVIII вв. с помощью грабежа, насилия и хитрости им удалось сколотить огромную колониальную империю, за счет которой они жили и живут, и при том сколотить так, что это не потребовало создания большой постоянной армии (мир еще не был поделен!). Возрастание богатства не сопровождалось усилением сухопутного милитаризма со всеми вытекающими отсюда последствиями. В XIX в. сюда прибавилось превращение Англии в промышленную мастерскую мира и колоссальное развитие ее внешней торговли. В итоге создалась прочная экономическая база для той политической системы, которая в конечном счете сделала из английского пролетариата скованного гиганта [97] .

97

См. приложение 13.

Похищение Сунь Ят-сена

Это произошло 11 октября 1916 г. Я точно запомнил дату, а почему — видно будет из дальнейшего. Я только что покинул одно интернациональное собрание, посвященное войне. Со мной вышел знакомый англичанин по имени Дэвис. Происходил он из Уэллса, лет ему было за 60. Высокий, худой, неуклюжий, с темными волосами, в которых уже светилась седина, Дэвис походил на забавную детскую игрушку — фигуру человека, которая может складываться под прямым углом. Самым замечательным в Дэвисе были его глаза — большие, лучистые, с сумасшедшинкой. Взглянув в них, вы сразу чувствовали, что имеете дело с необыкновенным существом, — не то гением, не то безумцем. Так как подобные крайности встречаются в жизни не так уж часто, то Дэвис стал типичным английским «crank» (чудаком). Он питался только молоком и свежими орехами, носил одежду, сотканную только рукой человека, и не признавал иного вида транспорта, кроме лошадей. В воззрениях Дэвиса было много от Вильяма Морриса [98] , но он состоял членом Независимой рабочей партии и занимал резко антивоенную позицию. Личная судьба Дэвиса сложилась горько. В жизни ему как-то не повезло и теперь на старости лет он перебивался с хлеба на квас мелкой журналистской работой. Его специальностью были знаменательные даты. Он держал в памяти сотни таких дат и каждый день, заходя в ту или иную редакцию, многозначительно заявлял:

98

Вильям Моррис (1834—1896) — известный английский писатель, художник и общественный деятель, утопический социалист романтического толка, автор известной социалистической утопии «Вести ниоткуда».

— А вы знаете, завтра исполняется 200 лет со дня…

И он называл какое-либо событие, сыгравшее крупную роль в политической, военной, экономической или культурной истории Англии. После этого Дэвиса либо выгоняли из редакции, либо, наоборот, приглашали присесть и немедленно написать небольшую заметку к завтрашнему номеру о названной им дате. И Дэвис писал тут же, на клочке бумаги, никогда не заглядывая ни в справочники, ни в энциклопедии. Память у него была изумительная, и за долгую жизнь он накопил в своей голове огромное количество самых разнообразных сведений и познаний.

Вот вместе с этим человеком я возвращался в тот памятный вечер домой. Выло холодно, сыро, и резкий ветер раздувал наши пальто. После нескольких поворотов по узким извилистым улицам мы вышли, наконец, на Портлэнд Плэйс и быстро зашагали по направлению к Риджентс-парку. Вдруг Дэвис неожиданно вздрогнул и остановился. Я машинально тоже остановился и с недоумением посмотрел на своего спутника. Он не двигался и молча впился взглядом в высокое мрачное здание, стоявшее на углу Портлэнд Плэйс и Веймут-стрит. При бледном свете полуприспущенного фонаря (в Лондоне тогда было затемнение) я прочитал на доме номер «49». Не зная, как объяснить поведение Дэвиса, я спросил его, почему-то приглушая голос:

— В чем дело, мистер Дэвис?

Дэвис быстро обжег меня своим полусумасшедшим взглядом и в свою очередь спросил:

— Вам знакомо имя Сунь Ят-сен?

— Знакомо, — ответил я. — Это известный китайский революционер…

— Правильно, — подтвердил Дэвис — …А вы знаете, что это за здание? Этот дом помер 49?

— Нет, не знаю.

Дэвис вдруг пришел в сильное возбуждение и, посмотрев на меня страшными глазами, воскликнул:

— Это китайское посольство!.. И сегодня 11 октября… Да, да сегодня как раз 20 лет с того дня, когда это случилось!

— Да что именно случилось? — в недоумении спросил я.

Дэвис крепко схватил меня за руку и потащил за собой.

— Пойдемте в Риджентс-парк, — бросил он на ходу, — сядем на лавочку… Я вам расскажу… Это довольно длинная история.

И когда в темноте промозглой октябрьской ночи мы кое-как примостились на садовой скамейке, я услышал из уст Дэвиса повесть, которую скорее можно было бы счесть продуктом горячей восточной фантазии, чем прозаическим фактом лондонской действительности.