Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Воспоминания. Книга третья
Шрифт:
«Из-за домов, из-за лесов…»

Стихотворение сохранилось в машинописи и в трех беловиках моей рукой, один из них (ранний вариант) авторизирован. Единственное разночтение в третьей строчке. «Я ведь тоже вроде как этот гудок», — сказал О.М…

«Когда заулыбается дитя…»

Первоначальное название «Рождение улыбки», В наличии пять беловиков моей рукой, два авторизированы. Шестой, третья строфа которого приведена в данном списке, не возвращен Харджиевым. В альбоме «Наташина книга» этого стихотворения нет, отсутствует оно и в списке стихов, на обороте которого записаны стихи Наташе. Причина этого в том, что О. М. долго колебался между двухстрофным и трехстрофным вариантами. Окончательно этот вопрос не был решен

ни в Калинине, ни в Саматихе, когда он со мной составлял последние списки. Все же он склонялся к трехстрофному варианту.

В двух ранних вариантах нет второй строфы:

Когда заулыбается дитя (Отсюда и С прививкою и горечи и спасти, Концы его улыбки, не шутя, Уходят в океанское безвластье. И цвет и вкус пространство потеряло, На лапы из воды поднялся материк, /на лапы задние поднялся материк/ Улитка выползла, улыбка просияла, Как два конца их радуга связала И бьет в глаза один атлантов миг. 9-11 декабря 36 г. В.

В трех поздних две первые строфы неизменны:

Когда заулыбается дитя С развилинкой и горечи и спасти, Концы его улыбки, не шутя, Уходят в океанское безвластье. Ему непобедимо хорошо: Углами губ оно играет в славе — И радужный уже строчится шов Для бесконечного познанья яви.

Третья строфа есть в следующих вариантах:

1)

На лапы из воды поднялся материк, Улитки рта наплыв и приближенье — И бьет в глаза один атлантов миг Под легкий наигрыш хвалы и удивленья. 8 дек.-17янв. 37

2)

На лапы из воды поднялся материк: Улитки губ — наплыв и приближенье — И бьет в глаза один атлантов миг — Явленья явное в улыбку превращенье. 9.12.36 -6.1.37 В.

3)

На лапы из воды поднялся материк — Улитки рта наплыв и приближенье: И бьет в глаза один атлантов миг Явленья явного чудесное явленье. /ягненка гневного разумное явленье) 8.12.36-9.1.37

досюда проверьте формат строк и лишние знаки. Д.Т.)

Буква «В» означает Воронеж. Авторизируя списки — их было очень много, — О. М. всегда ставил этот, как он говорил, «гриф» — «пусть знают про Воронеж»…

Мне неизвестно, какая дата стоит под списком, оставшимся у Харджиева. В «альбомах», то есть в тетрадях, раздававшихся на хранение, стихи эти даны в двухстрофном варианте. В Калинине и в Саматихе О. М. попросил вписать трехстрофный, какой — не помню; эти альбомы пропали при обыске.

Этот вопрос должна решить редакционная комиссия.

«Подивлюсь на свет еще немного…»

Это четверостишие, промежуточное между «Щеглом» и «Улыбкой», О. М. взял из ранней редакции «Щегла» и сказал, что оно нужно для композиции книги, так как в нем раскрывается смысл цикла: «Понятно, зачем мне улыбка ребенка».

«Щегол» и «Рождение улыбки» — ключевые стихи всего цикла. Они взаимосвязаны, и работа шла над их разграничением. Вариантов у «Щегла» было множество, и словесные ходы, вызванные работой над этим стихотворением, отзываются и в более поздних стихах второй тетради. К 28 декабря текст установился окончательно и больше никаких колебаний не вызывал. Из промежуточных вариантов сохранился только один, который О. М. в основном корпусе печатать не собирался:

Детский
рот жует свою мякину,
Улыбается, жуя, Словно щеголь голову закину И щегла увижу я.
Хвостик лодкой, перья черно-желты, Ниже клюва в краску влит, Сознаешь ли до чего щегол ты, До чего ты щегловит? И распрыгался черничной дробью, Мечет ягодками глаз. Я откликнусь своему подобью: Жить щеглу — вот мой указ. декабрь 36. Детский рот жует свою мякину, Улыбается, жуя, Словно щеголь голову закину И щегла увижу я. Хвостик лодкой, перья черно-желты, И нагрудник красным шит, Черно-желтый, до чего щегол ты, До чего ты щегловит! Подивлюсь на мир еще немного На детей и на снега, Но улыбка неподдельна, как дорога, Непослушна, не слуга. 9-13 дек. 36. [19]

19

Дата — рукой О. М.

Объединяющий комплекс: мякина (жевать мякину, поймать птицу на мякину, колючая мякина), улыбка, щегол-щеголь-щегловитый, упорство и непослушание, проходящие как темы. Случайно ли черно-желтый цвет?

И ребенок, и щегол — реальности (только что начавший улыбаться сын Кретовой и щегол, подаренный О. М. мальчику Вадику, сыну нашей квартирной хозяйки. Рядом с нами мальчишки ставили силки и велся птичий торг. Кретова же уговаривала О. М. облагоразумиться и понять, что такое современная литература и какие требования предъявляются к советскому писателю и поэту).

Сохранился беловик моей рукой.

«Ныне день какой-то желторотый…»

Желтый туман вызвал реминисценцию Ленинграда. О. М. сказал: «Блок бы позавидовал», вероятно, вспомнив: «Когда кильватерной колонной вошли военные суда». День желторотый — птичье сравнение. Сохранился беловик моей рукой.

«Когда щегол в воздушной сдобе…»

Стихотворение сначала в основной корпус не входило. Введено при просмотре черновиков и составлении списка в Калинине. Составляя рукописи для книг или основной список стихов для будущей книги, О. М. часто просматривал черновики или вспоминал сохранявшиеся в памяти стихи, которые раньше он не записывал, считая вариантами. Это стихотворение про непослушного щегла было, так сказать, амнистировано за «клевещет клетка сотней спиц» и за развитие темы «птичьей свободы». Мне кажется, что черновик был передан Харджиеву, но не могу поручиться, что он не попал к Рудакову. Стихи сохранились в «альбомах» с описками. «Пуховит» в альбомах — один из вариантов.

«Я в сердце века…»

Вариантов не было. Сохранились два беловика моей рукой с насмешливой надписью О. М.: «Это для дурней». И подпись: «Гурий Верховский»… О. М. не мог, не посмеявшись над собой, назвать и посох, и памятник. Он все же показал мне, что для него это «нищенская цвель» и больше ничего. Второй «памятник» и того жесточе: про мастера пушечного цеха.

«Не у меня, не у тебя — у них…»

Разночтений нет. Сохранилось два списка моей рукой — один неполный. Тот же текст в «Наташиной тетради». О. М. пересчитал, сколько раз встречаются сочетания «их» и «из», и почему-то решил, что это влияние испанской фонетики — он тогда читал «Сида» и испанских поэтов. Слушал по радио испанские передачи. Но испанская фонетика была у него, вероятно, самая фантастическая. Это об этом стихотворении я спросила, кто это «они» — народ? Он ответил, что нет… Это было бы слишком просто…

«Внутри горы…»
Поделиться с друзьями: