Восприемник

Стоит ли говорить, что через несколько месяцев фотография Шаховцева прочно обосновалась на стенде полка под названием «Передовики службы», по соседству с портретами начальника штаба, командира первой роты и, само собой, родного учителя и наставника – ефрейтора Головчака.

Но спустя полгода, когда тому подошло время увольняться в запас, Егора, как отличника, демобилизовали в числе первых, и Шаховцева начали ставить в пару то к одному, то к другому бойцу. Вот и в тот проклятый декабрьский вечер старшим наряда с Иваном заступил один из самых противных «дедов», вертлявый, нечистый на руку Киреев, которого не любили даже сами старослужащие, презрительно называя его Крысой.

Как и других нерадивых бойцов, Киреева демобилизовывали в самую крайнюю очередь, почти под Новый год. И надо же было такому случиться, что в последнее дежурство его назначили в пару к Шаховцеву. Дурное предчувствие возникло сразу, как только Шах узнал, с кем он заступает. Лишь только после инструктажа в отделении они отправились на маршрут, напарник тут же стал высматривать среди прохожих выпивших. Причем не абы кого, а из тех, кто был одет поприличнее. Подобным промышляли некоторые из патрульных: тормознут такого – и начинают тонко намекать, мол, либо забираем тебя, либо заплатишь нам и расходимся по-хорошему.

Вот и тогда, поздним вечером, Крыса нашел-таки свою жертву. Вначале к тротуару подрулил черный «мерседес», из задней двери которого вылез высоченный тучный мужик в дорогущем кожаном пальто и нетвердой походкой потопал за здание универсама.

– Стопудово отлить пошел! Ну все, я не я буду, если с этого бобра не слуплю сотку баксов! – азартно произнес Киреев и двинулся за кожаным. Эх, зачем тогда он, Шаховцев, поперся следом?! Не пойди он – может, и обошлось бы все…

Но Иван по привычке, не желая терять напарника из виду, направился в ту же сторону. Дойдя до угла, остановился, раздраженно наблюдая, как старший наряда подошел к только-только справившему нужду кожаному и что-то сказал ему. В ответ «клиент» грубо выматерился, а когда Крыса неумело попытался заломить ему руку, то без труда сгреб хлипкого Киреева и как котенка швырнул в ближайший сугроб. И тогда на помощь бросился Шаховцев.

Кожаный был почти одного роста с Иваном, но тяжелее килограммов на двадцать, и если бы не многолетние занятия штангой вкупе с рукопашкой, Шах вряд ли бы справился с этим амбалом. Но тут, в который раз, сработали навыки, вбитые в подсознание почти десятью годами тренировок. Рука отбила по касательной летящий в голову кулак, тело инстинктивно подалось вперед и в сторону, скручиваясь вправо, а затем, подобно пружине, в обратную сторону – и противник буквально налетел затылком на стену.

«Кажись, переборщил…» – машинально подумал Шаховцев, испуганно таращась на распростертое навзничь тело.

– Классно ты его! Молоток! – выбравшийся из сугроба Киреев с опаской приблизился к лежащему без движения кожаному и от души зарядил ему тяжелым ботинком в лицо.

– Тише ты! – опомнившись, Иван успел сграбастать Крысу, намеревавшегося садануть еще раз. – И так я его приложил… «Скорую» бы, по-хорошему, надо…

– Сдурел?! Сесть хочешь? – нервно усмехнулся напарник, одновременно расстегивая пальто мужика и сноровисто запуская руку за борт дорогого черного пиджака. Вытащил увесистый бумажник и какую-то кожаную книжечку, которую сразу же передал Шаховцеву. – Ну-ка, глянь!

Иван машинально взял закатанную в пластик «корочку», поднес к глазам – и тут же ощутил, как внутри все сжалось.

«Правительство Москвы…»

– Ну-ка, что там за ксива у него? Мент, что ли? – поинтересовался Киреев, забирая документ у напарника, и тут же присвистнул: – Вот это да! Влетели…

Несколько секунд он ошарашено разглядывал удостоверение, а затем решительно вложил его в бумажник и засунул его обратно в пиджак кожаного, не забыв, правда, выгрести оттуда наличность.

– Короче, так: нас здесь не было. Быстро сдергиваем к метро. А там сразу к ментам на станции зайдем, вроде как, позвонить. Если что – алиби будет, что в это время нас тут не было…

Все еще парализованный страхом, Иван безропотно порысил вслед за Крысой, в ужасе думая, что потерпевший, если выживет, по-любому запомнит их. И пока суть да дело, Киреев успеет дембельнуться – и все спишут на него, Шаховцева…

Вернувшись в часть, он не спал всю ночь, ожидая, что в казарму придут прокурорские с особистами и арестуют его. Этот липкий страх жил в нем все последующие дни. И лишь к середине января начал потихоньку ослабевать.

В конце концов Шах решил, что кожаный очухался и не стал поднимать шум, а может, по пьяни и вовсе ничего не помнил. Так он думал до того самого вечера, в который на свою беду отправился в самоволку в родную институтскую общагу…

3

Еще раз проверив все замки и зафиксировав намертво массивную железную щеколду, Шаховцев наконец скинул рубаху и джинсы, вытащил из сумки пакет со спортивным костюмом и хотел было переодеться, но, поразмыслив, решил сперва принять душ – тело буквально зудело и чесалось, словно он провел ночь на матрасе, набитом стекловатой.

«Не хватало еще псориаз на нервной почве заработать!» – подумал он, шлепая в ванную.

Стоя под теплыми упругими струями, он остервенело елозил мочалкой, будто хотел соскрести вместе с двухдневной грязью и потом злость, отчаяние, отвращение к самому себе.

«Как же, отмоешься тут! – зло усмехнулся про себя Шаховцев. – Тут и баня не поможет!..»

При мысли о бане в памяти вдруг всплыла незабвенная деревня Войновка, где каждое лето он гостил у бабушки Анны Степановны. В «родовом имении», как иронически величала их старый бревенчатый дом мама. Сама же Ольга Григорьевна не особо жаловала свою малую родину и наезжала туда от силы раз пять за лето. И хорошо, потому что каждый ее приезд был сущей мукой для Ваньки. Родительница, старавшаяся изо всех сил воспитать единственного сына пай-мальчиком, строго-настрого запрещала ему купаться вместе с другими мальчишками, жечь с ними костры за околицей, лазать по деревьям, бегать босиком и в особенности – париться в бане у соседей Игнатовых: «Рано тебе еще! Да и какое удовольствие истязать себя в этой жаровне?»

В ответ Ваня послушно молчал и лишь изредка заговорщицки переглядывался с бабушкой. Зато когда в воскресенье мать уезжала в город, начиналось раздолье. Гоняй себе целыми днями, бултыхайся до посинения в речке, а по четвергам – айда в баню!

Этого дня Ванька с нетерпением ждал всю неделю. Кургузый бревенчатый сруб за соседским плетнем казался ему сказочной избушкой, где в раскаленном мокром тумане совершалось волшебство. Это подтверждала и бабушка, постоянно повторявшая, что «сходишь в баньку – как заново родишься». Вот потому в четверг маленький Шаховцев с самого утра просто изнывал от нетерпения, мечтая скорее «родиться заново».

В баню они ходили на пару с Пашкой, тетки-Таниным внуком. Сосед заводил Ваньку в парную, укладывал вниз лицом на нижний полок и аккуратно, но усердно обрабатывал веником. И так было приятно лежать, чувствуя, как на тебя накатывают упругие волны жара, представляя, что ты вновь появляешься на свет, а значит – никогда не умрешь, если будешь каждую неделю париться в этом волшебном домике! Вот только жаль, что Пашка не позволял ему забираться на самую верхнюю полку-ступеньку, куда лазал сам, повторяя, подобно матери: «Обожди, брат, рано тебе еще!» Но в отличие от Ольги Григорьевны произносил эти слова не высокомерно-поучительным тоном, а утешающе-дружески.