Восприемник

Когда позже Шах своими глазами увидел, как сдают на этот самый берет, то пришел в ужас. Особенно впечатлило, как после бешеного марш-броска в полтора десятка километров через болота и лес, особо изощренной полосы препятствий, спуска с крыши пятиэтажки на веревке – как после всего этого едва державшихся на ногах претендентов на диковинный головной убор жестоко молотили инструктора – здоровенные матерые «краповики». Причем били всерьез, словно хотели зашибить до смерти или по крайней мере сделать инвалидами. Неудивительно, что из сотни с лишним человек до финиша дошли лишь семеро.

Очевидно, после таких добровольных издевательств над собой крестный отчасти тронулся умом, поскольку, когда подошло время долгожданного для всякого солдата дембеля, Пашка подал рапорт и остался на сверхсрочную.

…А о том, кто же все-таки научил его этой мудреной «Системе», позволяющей драться против пятерых, вслепую метать ножи и прыгать с большой высоты, Игнатов поведал Шаховцеву только перед уходом в армию. Случилось это в мае, когда на праздники Ванька отправился в Войновку, куда на несколько дней прилетел и Пашка, чтобы попрощаться с бабушкой и друзьями.

Тогда Седой впервые показал крестнику несколько способов, как серьезно покалечить противника, да так, что окружающие и он сам посчитают это роковой случайностью. Правда, восприемник взял с Ваньки слово, что тот воспользуется этими навыками лишь в самом крайнем случае, когда выбор один: либо ты, либо тебя.

– Слушай, – в который раз не выдержал Шаховцев. – Так что же это все-таки за «Система» такая? Как она по-настоящему называется?

– Так и называется. Во всяком случае, дядя Леша именно так ее и зовет.

– Какой дядя Леша?

– Моего бати друг. Он у нас в училище преподает.

– А он откуда все эти хитрости знает?

– Знаешь, я в общем-то сам особо не в курсе, – замялся Пашка. – Говорят, что он в молодости в какой-то секретной разведшколе учился, где готовили диверсантов. И это вообще все не заграничное, а наше…

– В каком смысле «наше»?

– Ну, русское то есть. Дядя Леша вообще говорит, что в старину у нас был свой стиль рукопашного боя, куда круче всех этих каратэ да кунг-фу…

– Да-а? – изумленно и недоверчиво протянул Ванька.

– Именно. Он, дядя Леша, уже много лет всю эту систему по крупицам собирает…

– Да, небось крутой мужик! – уважительно покачал головой крестник. – Вот бы поглядеть на него.

– Это можно…

Игнатов полез в сервант, вытащил оттуда пачку фотографий, выбрал и протянул одну из них Шаховцеву.

Ванька был разочарован. Легендарный «сенсей» выглядел отнюдь не грозным богатырем, а, напротив, совсем не геройски: худощавый, с простоватым деревенским лицом и каким-то чересчур домашним, добродушным взглядом. Трудно было представить, что этот, похожий на сельского учителя, дяденька может сходу покалечить пяток амбалов.

…Лишь много лет спустя в одном из популярных толстых журналов Шах наткнулся на большую статью о таинственном «русском стиле» и его родоначальнике. Там же красовалась фотография легендарного рукопашника, в котором Иван с удивлением узнал того самого дядю Лешу…

4

Контрастный душ сделал свое дело – в голове прояснилось, нервная дрожь отступила, и даже тяжесть, сдавливавшая сердце, как-то отлегла. Отлегла, но не исчезла…

Растеревшись до красноты полотенцем, Шаховцев натянул спортивный костюм и прошлепал на кухню. Открыл холодильник, где его взору предстали две кастрюльки, принесенные соседкой. Машинально он приподнял крышку на одной из них и инстинктивно сглотнул слюну: отварная «картошечка» (как величала ее сама Петровна), от души пересыпанная луком и зеленью, смотрелась аппетитно. На миг возникло желание наложить ее в тарелку и сунуть в микроволновку, но, прислушавшись к себе, Шах понял, что лучше всего будет ограничиться обычным крепким кофе.

Он пошарил глазами по навесной полочке и тут же узрел початую банку с яркой наклейкой и замысловатым заграничным названием. Иван попытался было перевести мелкий убористый текст, но, помучившись с минуту, бросил эту затею. Нет, что ни говори, а способности к языкам у него отсутствовали напрочь. Да, в этом смысле уродился он явно не в мать…

Ольга Григорьевна, в ту пору просто Оля, еще в четвертом классе поразила всех в школе, да и во всей деревне, тем, что за неполный месяц самостоятельно, из чистой детской любознательности, изучила и прошла весь годовой учебник по английскому. А уж к концу шестого она с легкостью одолела весь курс, положенный за десятилетку! Неудивительно, что после получения аттестата она почти без труда поступила в столичный иняз, набрав максимальный балл. Для обычной деревенской девчонки это было делом неслыханным!

Зачисление в институт Оли Шаховцевой праздновали всей деревней. Собравшиеся в просторной зале избы Анны Степановны один за другим поднимали тосты за хозяйкину дочь, пророча ей большое будущее. Наверное, тогда каждый был уверен, что односельчанка, с блеском окончив иняз, устроится в столице на престижную работу и, конечно же, выйдет замуж за москвича из знатной семьи. Скорее всего так бы и вышло, если бы не случился тот самый казус, про который в народе говорят: «Любовь зла – полюбишь и козла».

«Казус» звался Сергеем Алексеевичем и преподавал в институте обязательную в то время историю КПСС. Несмотря на свою молодость (в ту пору ему шел всего тридцатый год), он имел кандидатскую степень, которую получил благодаря выгодной женитьбе.

Юная Оленька Шаховцева втрескалась в партийного историка с первой же лекции. Чего только не делала она, чтобы понравиться преподавателю! И в конце концов добилась своего. Случилось это спустя пять лет, когда Олю, защитившую диплом с отличием, оставили в аспирантуре. Встречались они тайком, на квартире однокурсницы Светки. Отец подруги был известным международным обозревателем и вместе с матерью практически не вылезал из заграницы, потому квартира была в полном распоряжении дочери, которая, в свою очередь, ночевала там через раз, предпочитая оставаться у жениха, обитавшего на родительской даче.

Спустя полгода Оля забеременела. Сергей Алексеевич, естественно, начал уговаривать любовницу избавиться от совершенно ненужного ему ребенка. И, в принципе, уговорил и даже подыскал знакомого врача. Но тут вмешалась Анна Степановна, материнским сердцем почувствовавшая, что с дочерью что-то не так, и примчавшаяся в Москву буквально накануне операции. Услышав про аборт, баба Нюра от души отхлестала по щекам свое великовозрастное дитя, а после заставила забрать документы из института, выписаться из общежития и почти что силой увезла домой, попутно выбив для дочери распределение в родной райцентр – Куранск.

С помощью тогдашнего председателя, воевавшего вместе с секретарем райкома, Ольгу удалось не только устроить учительницей английского в школу, но и вне всяких очередей выхлопотать ей, как молодому специалисту, квартиру. Пусть крохотную, в ветхой трехэтажке, но отдельную, с ванной, туалетом и даже газовой колонкой, что для провинциального Куранска считалось почти что шиком.

Долгое время маленький Шаховцев был уверен, что папа умер и похоронен где-то в Москве. Так говорили ему и мама, и бабушка, благоразумно не став сочинять заезженные сказки про полярного летчика или капитана дальнего плавания. Ольга Григорьевна придумала даже почти правдивую историю, что с Ваниным отцом они поженились, будучи студентами, и что у родителя было больное сердце, потому он и ушел из жизни так рано.