Восточные сюжеты

— Как вы смели?!

А потом на Мамиша глянул.

— Ты тоже хорош!

Парни подобрались, насторожились: что будет дальше? Мамиш с трудом узнал дядю: за одни лишь сутки, прошедшие после их разговора, во взгляде Хасая затаилась боль. Глаза усталые, и в них мука. Съедает и съедает себя. И лишь одна дума: Октай! «Что же ты, смерти моей хочешь?» Внутри Мамиша что-то дрогнуло. Весь мир подарил бы Хасай Мамишу, если бы тот сказал: «Все я выдумал, соврал, из-за Р это, я же, знаешь, никак не могу свыкнуться с мыслью, оттого и не женюсь!..» И сейчас еще не поздно раскаяться. И Хасай понял бы Мамиша, как не понять? Ведь увел из-под самого носа! Хотя и не хотел, видит бог! Она сама. Он наклонился к Мамишу, тесно здесь, а сказать надо так, чтоб никто не услышал, не понял:

— Скажи, что оговорился, растопчу обидчиков!

Шепнул или нет, но Мамиш расслышал, и даже больше того, что он сказал. Но Мамиш, упрямец, молчит, а глаза говорят: «Нет! Все правда!» Лицо Хасая сделалось серым.

— Тогда пеняй на себя! — И к заместителю начальника: — Вот что! Надо наказать всех! И на работу сообщить, чтоб меры приняли! Всех наказали чтоб! И братьев моих, и этих молодцов, присвоивших себе звание образцовой бригады! Я сам тоже позвоню их начальнику! Распустились! Стыд и срам!

А что? Правильно говорит! До запятой все верно. Братья молчали: Хасаю виднее, как поступать и что говорить; раз решил, что надо всех наказать, так тому и быть.

Допрос уперся в тупик. Хасай, которого заместитель начальника Гумматов (А, Б, В, Г…), конечно, знал хорошо, сказал свое слово и ушел; слово справедливое, но не протокольное; Хуснийэ-ханум толком ничего путного сообщить не могла и тоже покинула милицию вслед за Хасаем — не переносит запаха сургуча и свежей краски, хотя ремонт здесь был весной; она свое дело сделала, сообщила, предотвратила и ушла. С чего все началось? Значит, так: Мамиш оттолкнул своего дядю Агу; нет, еще раньше племянник оскорбил старшего дядю. А за что и по какому праву? Ах, и вчера его били, Мамиша!.. За что все-таки? А? Гая переглянулся с Расимом: вот тебе и поскользнулся! Гумматов держит перо, чернила высыхают, и бумаге не терпится. А Мамиш молчит.

— взяточник мой дядя!

— ай-ай-ай!.. такого человека!..

— бабник!

Смешок А, смех Б, хохот В. Ухмыльнулся и Гумматов.

— а доказательства есть?

Какие тут доказательства?

— разве не видите, — переминается Гейбат, а потом садится на скамейку, раз не догадываются предложить ему сесть, — разве не видите, что конь копытом по голове его стукнул?

— а вас не спрашивают, — это А.

— и садиться вам не положено, — это Б.

— не мешайте составлять протокол, — это В.

И А, и Б, и В заручились одобрительным кивком Гумматова, а он с таким запутанным делом встречается впервые; ясно, что и ребята эти отличные, работяги, по глазам видно, все как на подбор, как же друга своего не защитить? Мамиш молчит.

— Так за что же вас? — окунул еще раз перо в чернила, и Ага ему сует шариковую ручку; на ракету похожа; Ага без подарков не может, а Гумматов простой ручкой любит писать, макает и пишет.

И Гая Мамишу:

— Говори, чего молчишь?

— Не бойся! — Сергей ему. Голос будто сверху, с вышки: «Чего раззевался?!»

чего пристали?

И Арам:

— Что же ты?!

не твоего ума дело!

У Расима удивленные глаза.

— Не дрейфь!

катитесь вы все!..

— Ну вот что, — заговорил Гумматов. — Хасай Гюльбалаевич, в общем-то, прав! Двустороннее (чуть не сказал «воспаление»!) хулиганство! Кто кому и что сказал — разбирать нам некогда, у милиции есть дела поважнее! Это дяди, а это их племянник, пусть разбираются в своих семейных делах сами! Но драка! — покачал головой. — Но оскорбления! — еще раз покачал головой. — Этого, ясное дело, мы не позволим. Особенно теперь! Газеты читаете? (Все слушают, никто не отвечает.)

То-то!

Не станет же Гумматов рассказывать им о недавнем совещании в министерстве, где, кстати, его включили в группу по составлению резолюции и одна его фраза даже попала в газету.

— Не позволим никому!

«Ай да Мамиш! — мигает Гейбат Аге. — Ай да племянник!..» И Гюльбала будто смотрит на Мамиша: «Что же ты? — И далекое-далекое: — «Чего же ты молчал, там бы и сказал!»

с бритвой осторожнее, не задень тела!

Одной рукой Гюльбала тянет шелковую рубашку, а другой держит бритву, разрезает полосками шелк. Мамиш затаил дыхание.

осторожно бритвой води!

А Гюльбала не спешит; молча наблюдает за его движениями Мамиш.

хватит, что ли? пока кровь не пролил!

Но Гюльбала повернул того к стенке и разрезает рубашку со спины, с лопаток; лишь раз то ли вздрогнул тот, то ли мурашки по спине пошли.

задел, что ли, что за человек ты? оставь хоть спину!

И спина исполосована и шелковая рубашка полосками треплется на ветру, как ленты бескозырки.

Гумматов молча закончил составление протокола, прерванное приходом Хасая:

«…Братья Ага и Гейбат Бахтияровы учинили противозаконную расправу над племянником, сыном своей сестры Магомедом Байрамовым, а последний, в свою очередь, позвал на помощь дружков из бригады, которые, а именно: Дашдемир Гамбар-оглы, Арам Аллахвердян, Сергей Анисимов, Расим Гамзаев и Селим Аждаров, учинили недозволенный дебош, избили инвалидов войны, вышеупомянутых братьев Бахтияровых…» Милиция просила, в частности, нефтепромысловое управление «принять меры общественного воздействия на членов бригады коммунистического труда вплоть до лишения их (хотел премии, да раздумал) в порядке наказания этого высокого звания». Прочел, подумал и между «порядком» и «наказанием» вставил еще слово: «временного»; еще раз перечитал и остался доволен протоколом — и палочка, как говорится, цела, и шашлык не сгорел.

Дядей отпустили. Куда идти? Ясно, куда, на работу. Дня два не будут людям на глаза показываться, помощники и у того, и у другого есть. Потом, задержав немного, выпустили Мамиша и его товарищей.

И тут вдруг Саттар.

— Арам?!

Смотрит, а рядом Мамиш.

— А, и вы здесь…

Мамиш удивлен: откуда Саттар Арама знает? Арам мнется, неудобно, дойдет до Христофора, невесте потом объясняй.

— Да вот дрались… Сам узнаешь!.. — и быстро уводит ребят, а Мамиш уходить не хочет. Стоят, смотрят друг на друга.

— Ну вот, мы еще раз с вами встретились. Не рады?

Какая уж, к черту, радость? Но почему-то повеяло на Мамиша таким теплом, будто знает он Саттара давным-давно.

— Мамиш, чего ж ты? — нетерпеливо зовет его Селим.

— Надо идти.

А Саттар Мамиша не задерживает. Только руку ему крепко-крепко жмет.

— Я думаю, это у нас не последняя встреча… Нет, нет, я вовсе не о деле!

Непременно!..

Ребята ушли, а Саттар — в милицию; он уходил по заданию и снова что-то важное мимо прошло. Читает протокол, другим следователем составленный, и ничего понять не может: за что они Мамиша? Поди, свяжи то и это дело; случайность? «Мамиш, Мамиш…» У Саттара последнее время часто так, с опозданием; так и жизнь пройдет, ничего толком не сделаешь.