Восток. Запад. Цивилизация

Бертрам взял за руку.

Развернул.

И надавил на середину ладони. На запястье тотчас темными змеями проступили вены. Так должно быть? Или это что-то да значит?

– Присядь. – Орвуд-старший развернул Чарльза к креслу. – Будет неприятно. Возможно, больно. Я постараюсь аккуратно, но мне нужно понять, что за проклятье. И есть ли оно вообще.

Милисента молчала.

Стояла у стены. Смотрела. И никто не заикнулся о том, что леди не подобает присутствовать. Впрочем, у нее на лице все написано.

Благо леди Элизабет и леди Орвуд проявили понимание.

Эдди же…

Сказал, что позже вернется. И вообще поговорить надо будет. Всем. Чарльз даже знал, о чем, и за это снова мучила совесть.

Нельзя было уходить. Просто нельзя.

– Закрой глаза. Леди Диксон, будьте добры. Дайте ему руку. А ты возьмись. И постарайся сосредоточиться на вашей связи, раз уж она есть.

С закрытыми глазами Чарльз почувствовал себя еще большим дураком, который во тьме пытается нащупать что-то, причем это что-то точно существует, но нащупать его не получается.

– Не спеши. – Голос Орвуда глух и кажется равнодушным. – Дыши ровно. Если боль станет невыносимой…

Этот голос уплывал. А темная Сила окутала Чарльза облаком. Едким. Ядовитым. Она прикоснулась к коже, и показалось, что кожу эту пробили раскаленные иглы. Он сдержал стон.

Первый – сдержал.

– Спокойно. Старайся распределять Силу. Проклятье…

Тьма вползает внутрь. Она едкая. Тяжелая. Чарльз чувствует ее, каждую гребаную частицу, которая разлетается по крови. Становится кровью. И дыхание обрывается, потому как эта кровь слишком тяжела, чтобы нести кислород.

Он… он все одно живет.

И тьма пронизывает кости.

Оплетает сердце. прорастает в легких и мышцах, уродуя их. Чарльз… кем он станет? Нежитью? Или мертвецом вроде тех, что никак не могут упокоиться в той, забытой уже, пустыне? Нельзя верить некромантам. Никому нельзя.

Страх накатывает.

И отступает. Чарльз сильнее его. А паника… паника еще никого не доводила до добра.

Поэтому…

Вдох, пусть даже такой, болезненный, разрывающий грудную клетку. И выдох… И в какой-то момент Чарльз сам становится тьмой, а потом она сосредотачивается. Она сползается со всего тела, собираясь где-то за сердцем, а оттуда протягивает жгуты вверх и вниз.

Вдоль позвоночника.

И тонкие отростки ее оплетают позвонки, а потом, соединяясь вместе, устремляются выше, к голове. И вся эта структура, вполне изящная даже – не будь она в Чарльзе, полюбовался бы, – живет. Она пульсирует в такт биению сердца и ловит эхо его Силы. И…

И тает.

Медленно так.

Тьма.

А то, чем она стала, никуда не уходит.

Когда Чарльз смог-таки открыть глаза, то увидел жену. Бледную. С закушенной губой. Потом Орвудов, тоже мрачных донельзя.

Значит, проклятье все-таки есть.

Хотя… Чарльз его сам видел.

– Это, – сорванный голос звучал сипло, – это было… д-даже красиво.

– Воды? – Бертрам поднес стакан. Но чтобы взять его, Чарльзу пришлось разжать руку. Оказывается, он стискивал запястье Милисенты с такой силой, что чудом не сломал.

Синяки останутся.

В последнее время ему слишком часто становится стыдно за себя.

– Нормально все. – Жена потерла запястье и стакан взяла. – На мне все как на собаке… А ты если вздумаешь сдохнуть, то знай! Я тебя с того света достану! У меня, между прочим, брат – шаман.

И заморгала часто-часто, так, что Чарльз понял: еще немного, и расплачется. А это совсем уж невероятно.

– Я живой. Пока. – Он все-таки сумел удержать стакан, пусть и обеими руками. – Что это… там, у меня внутри?

– Проклятье. – Орвуд-старший задумчиво оттирал руки. – Думаю, нам стоит выпить чаю.

Ну да, что еще делать, когда внутри человека обнаруживается смертельное проклятье, мир стоит на пороге великих свершений, а жену твою хотят забрать на опыты.

Чай пить.

Чай – это именно то, что нужно.

– Я бы и пожрал чего, – признался Чарльз.

А что, помирать ему еще когда, а есть хочется уже сейчас. Причем крепко так.

– Да и я бы не отказалась, – сообщила Милисента. – Дома наверняка у Мамаши Мо что-то приготовлено, только… приличные леди ночью не едят.

И вздохнула.

Горестно.

Впрочем, как выяснилось, горевала она зря. Не прошло и четверти часа, как все оказались за накрытым столом. Чарльз и сам не понял, как оно случилось.

Вот ведь… истинная женская магия.

И спорить с нею, а уж тем паче с ее обладательницей, женщиной серьезных габаритов и характера, себе дороже.

– Ночь на дворе, – ворчала Мамаша Мо, разливая по мискам густую похлебку. – Спят нормальные люди, а вам неймется! Все нехромантите и не нанехромантитесь никак.

От похлебки пахло чесноком и приправами.

На вкус она оказалась обжигающе острой, и этот огонь немного примирял с действительностью.

– И главное, мужиков полный дом, а как надобно, так и нету никогошеньки… – Она развернулась и удалилась. – Девочки страдают… а еще эти… поклонники вокруг так и шмыгают, так и шмыгают.

– Чьи? – уточнил Орвуд-старший с весьма выразительной интонацией.

– Всехние, – отозвалась Мамаша Мо, уперев руки в бока. – Чего зыркаешь? Меня не спужать. Я что, нехромантов не видала?

И половник половчей перехватила.

– Того и гляди уведут…

– Кого? – уточнил уже Эдди.

– Всех! Этот, нонешний, с рожею благообразной, сразу видать – мошенник. У приличных людей не может быть такой сладкой рожи, вокруг девочек так и вьется, словеса выплетает… тьфу. А вы шляетесь не пойми где! Помяни мои слова, Элайя Годдард! Будешь и дальше шляться – точно не женишься…

Эдди покраснел и уткнулся взглядом в тарелку.

– Это она про Сент-Ортона, – заметила Милисента и поморщилась. – Рожа у него и вправду на диво благообразная. Сразу видать, что родовитый.

Чарльз стиснул зубы.

– С цветочками приперся… только зря он это все затеял. Ну, сегодня… утром.

Зубы откровенно заскрипели.

– Доказать-то, конечно, не выйдет, что замазан, но он там был. – Милисента подвинула миску с похлебкой. – А вы больше так не делайте, – сказала она тихо.