Вот мы и встретились

– Артур Леонидович, - схватила Мария Сергеевна его за плечо. – Он обернулся со злым выражением разъярённого зверя. – Не позорьте благородного имени, не портите имиджа знаменитого режиссёра. Если уж вам так невтерпёж, то набейте ему морду на улице, не надо устраивать дебош в кафе. Что о вас напишут, когда попадёте в полицию? Вызовите, в конце концов, на дуэль.

– Да, да, на дуэль! – возрадовался мэтр, оторвавшись от опоры. – Вызываю! Дайте мне перчатку, я кину ему в рожу!

– Да пошёл ты! Фигляр! – неблагородно огрызнулся противник, поправляя пиджак и отказываясь от дуэли. – Тоже мне гений! Да без неё, - указал рукой на ученицу, - ты даже не ноль, а минус: она пашет, а ты надуваешься.

– А вы, между прочим, славите без стеснения, - встала на защиту не мужа не жена.

– По-дружески, по-дружески, - осклабился критик и слинял от греха подальше.

– Артур Леонидович, - Марии Сергеевне до тошноты стали противны все прихлебатели, разочарованно не дождавшиеся битья одного из своих. – Пора кончать, иначе мы не сможем завтра плодотворно работать.

Лицо Копелевича начало приобретать осмысленное выражение.

– Да, да, - забормотал он, громко икнув. – Надо, надо работать. Пойдём отсюда, нас здесь плохо приняли.

– Э-э, - остановил их хозяин кафе, - а платить кто будет?

– Расплатитесь, Артур Леонидович, - строго попросила Мария Сергеевна.

Он злобно фыркнул.

– С какой стати? Они жрали, а я плати?

– Расплатитесь, - ещё более настойчиво потребовала квази-супруга.

– Ладно, - угрюмо согласился Копелевич. – Грызите, у-у, пераньи! – он намеренно заменил «и» на «е», намекая на то, что писаки обгрызают писчими перьями. Вытащил пухлый бумажник, из которого Мария Сергеевна не получила ни рубля, и начал, слюнявя толстый палец, вытягивать по купюре и отдавать хозяину, а тот брал и приговаривал: «Ещё!». С последней отданной купюрой исчезли и друзья.

– Что за люди! С кем связался! – возмущался Артур Леонидович громко. – Знать никого не хочу!

Когда, поставив «Вольво» в гараж, она пришла в квартиру, скандалист спал, разметавшись на спине и почему-то на её кровати. «Скотина!» - она и сама не ожидала от себя такого грубого определения учителю. Ушла на кухню, наелась хлеба с колбасой, напилась чаю с таком и устроилась в зале на диване под пледом под равномерный храп, доносящийся сверху. «Интересно, какой Иван, когда напивается?» - вспомнила о недавнем звонке. – «О чём он сейчас думает? Наверно, такое, что лучше не слышать. Зря он так! Сам ведь учил, что главное в жизни – делать, несмотря ни на что, своё большое маленькое дело». Вот она и делает. Может быть, когда-нибудь они всё же встретятся и посмеются над тем, как очень хотели встретиться и так и не встретились. Она уже будет тогда народной, а он… он, конечно, так и останется таёжным бродягой и волшебником. Мария Сергеевна улыбнулась, представив себе ту далёкую встречу. Она, естественно, будет не замужем, а он не женат. Обязательно не будет женат! Она так хочет. Посмеются по-доброму над превратностями судьбы, разведшей их на разные дороги, оба одинокие, преданные большим малым делам, смиренно покачают седыми головами и разойдутся уже навсегда. Мария Сергеевна судорожно и печально вздохнула. А пока у неё всё хорошо, просто замечательно, лучшего и желать не надо. И опять вздохнула, но теперь уже обречённо.

Уже под самое утро проснулась от навалившегося тяжеленного тела Копелевича, от которого густо несло водочным перегаром. Он стал шарить руками, пытаясь расстегнуть и стащить с неё джинсы, но она вывернулась, встала и сухо сообщила, что заболела периодической женской болезнью. Он сел.

– А мне что делать? Я хочу! – и вид был как у большого обиженного ребёнка. Она даже рассмеялась.

– Могу вызвать проститутку.

В изумлении он откинулся на спинку дивана.

– Ты что, очумела? Проститутку ко мне в дом?

Мария Сергеевна густо покраснела, подумав, что она-то здесь, наверное, хуже проститутки.

– Как хотите! – и ушла в свою комнату, и заперлась на задвижку, и уже не могла заснуть.

Они сыграли ещё пять «Марий», пока Мария-актриса не взмолилась о пощаде: ей уже стало невмоготу правдиво изображать страдания приговорённой к эшафоту Марии-королевы. Как-то сидя в нижней комнате и попивая кофе, она попросила:

– Артур Леонидович, давайте поставим что-нибудь полегче и поживее.

Было это после женского дня, на который он презентовал ей букет разношёрстных цветов вместо ожидаемых ювелирных украшений, а она к тому времени уже перестала готовить завтраки и ужины, переведя мэтра на привычное ему макдональдовское питание. Он не блажил по поводу ущемлённых интересов, но кофе они пили и утром и вечером с чем придётся. Сегодня было не с чем. Денег у неё по-прежнему не было, а он не озаботился приобретением чего-либо съедобного. Отхлебнув из большой чашки, похожей по объёму на фарфоровый фужер, Копелевич сморщился и от горячего допинга, и от её просьбы.

– И что тебе? Водевиль, что ли?

– Ну, почему водевиль? Можно и Чехова, «Дядю Ваню», например, - и замерла, очень надеясь, что он потрафит ведущей актрисе. Но ошиблась.

– Чехова? – Артур Леонидович встал, мягко заходил по ковру босыми ногами, торчащими из-под длинных пол драконовского халата. – Его пора нафталинить и намертво заколачивать в золочёный саркофаг на длительное хранение. Возможно, когда-нибудь ещё понадобится, а пока не нужен.

– Почему вы так думаете? В других театрах его играют, - встала на защиту любимого драматурга актриса, стоящая одной ногой в старом, а другой уже в новом времени.

– Играют, - согласился Копелевич, - себе в убыток. Современному молодому, да и моложавому, зрителю он не интересен. Мы вступили в эпоху взрывной технической революции, а она, в отличие от гуманитарной, требует больших затрат умственной и психологической энергий, конкуренция невозможна без усиленной работы локтями. В театр ходят не для переживаний, а для отдохновения и развлечения. Чехов этого не даёт. На смену душераздирающим жалости и состраданию, когда будущее каждого было определено и обеспечено, пришли равнодушие и эгоцентризм, рождающие зависть и злобу из-за отсутствия надёжных перспектив. Народ, уставший биться в тисках неосуществимых желаний, перестал боготворить слабых, отдавая предпочтение сильным и успешным, прорывающимся в первые ряды любыми путями, среди которых коррупция, воровство и мошенничество общеприняты. Благословенно всё, что приносит деньгу. Посмотри, какая у нас стала интеллигенция, та, которая всегда приспосабливается к любым условиям, лишь бы приюлить поближе к власти. Все атеисты бесстыдно ударились в православие, тихо и молча отвергнув при этом все десять божьих заповедей. Настало время братков.

– Всё, о чём вы говорите, - печально откликнулась Мария Сергеевна, - я и сама знаю, но всё равно страшно слышать, страшно признавать, что так оно и есть. Как вы думаете, долго это продлится?

Оракул остановился около неё, задумался, дохлебал кофе.

– Долго ли? – повторил, собираясь с мыслями. – Не знаю. Во всяком случае, история, как и всё в мире, развивается циклично, и не надо быть большим пророком, чтобы предсказать приход на смену псевдодемократам неокоммунистов, которые похоронят, наконец, Ленина, забальзамируют живьём Зюганова, не откажутся от рыночной экономики и создадут социалистическое государство, похожее на то, что существует в Швеции и немного в Германии. Не знаю, будет ли нам лучше. А пока придётся терпеть и приноравливаться к обществу путикратов, путиархов и путиявок, расплодившихся в неимоверных количествах и густо облепивших и намертво присосавшихся к бюджетному пирогу. Успокаивает то, что так было всегда в предреволюционные времена, а чеховские мелкие страдания упразднены.

– Что нам-то, артистам, делать, как дождаться лучших времён? – обеспокоенно спросила аудитория.

– Работать, - убеждённо ответил лектор, - работать неустанно и хорошо, не оглядываясь по сторонам и не поддаваясь иждивенческим депрессиям, - повторил советы Ивана Всеволодовича. – Помогать властям развлекать угрюмый народ, просветлять затемнённый бытом разум, но не забывать, что искусство всегда должно быть вне политики, иначе оно превращается в ремесло. – Он снова заходил по ковру, постукивая донышком чашки по ладони. – Можно и нужно, конечно, для популярности покусывать власть, но умеренно, не увлекаясь, иначе прихлопнут, оставят без штанов.

Мария Сергеевна, оглядев богатую обстановку комнаты двухэтажной квартиры, подумала, что Копелевичам не грозит потеря единственных штанов и в крайнем случае всегда есть запасной выход – в Израиль. А что у неё? Актёрство и родители. Пока. А потом? А потом – одиночество и забвение. Немало она знает знаменитостей, безнадёжно усыхающих в захудалых малогабаритных квартирных гробницах и лишь изредка стряхивающих моль на редких юбилеях по случаю поминовения безвременно усопших и таких же, как они. Мужики ещё как-то устраиваются, некоторые, типа Михалкова и Табакова, даже неплохо, но для них актёрство давно уже стало хобби и фиговым листком, прикрывающим коммерческую деятельность. Зря она, наверное, не вняла увещеваниям матери и не отдалась семье. И тогда бы: готовка – подумаешь, пересолила, недоварила! Стирка – и где ты всегда ухайдакиваешься как поросёнок! Уборка – и откуда столько пыли! Магазины – опять две сумки, и куда всё девается! Дети – поднять, умыть, одеть, накормить, отнести-отвести, встретить, почитать, поиграть, и когда же о себе подумать! И хотя бы кто-нибудь помог, всё сама! Школа – уследи, чтобы сделал уроки, чтобы не заснул за компьютером, не связался с дурной компанией, и вот уже появилась девочка! До чего же осточертела попсовая музыка! Не дай бог закурит! Вот уже и ЕГЭ и институт, не дай бог театральный! Так и есть, полез во ВГИК. Господи, ну зачем в семье ещё один дурень! Нет, такого она не выдержит. Лучше быть самой для себя.