Вот мы и встретились

– Я не передумаю, - твёрдо пообещала Вера.

– …тогда и договоримся о твоём приезде, чтобы я мог встретить. – «Что бы ещё такое к случаю сказать?» - забеспокоился Иван Всеволодович, не находя подходящих не обманных слов. Вроде бы всё ясно до донышка. – Ладно, бывай, - промямлил, ненавидя себя. – Ещё раз поздравляю, - и оттуда тихо:

– Спасибо.

Вот и всё сватовство, вот и всё признание, вот и вся любовь. Любовь ли? Не мог он сказать ей заветные слова, что однажды произнёс другой и получил звонкую пощёчину. Не мог. Долго сидел, соображая, что натворил и надо ли это ему. Надо! Надоело возвращаться в пустую холодную квартиру, особенно зимой, надоели вечерние разговоры с самим собой, холостяцкая постель, нужна семья, нужен сын, а любовь – что? Приходит и быстро уходит, остаётся союз. Почему бы им не начать с него, а чувство, может быть, придёт потом? Встретимся, обживёмся, стерпимся и слюбимся, дай бог. Родители плохого на посоветуют любимому сыну, не обманут, для семьи ему нужна Вера. А та, другая, только для любви, с той семьи не склеишь. Да что об этом без толку думать, что сделано – то сделано: Вера и только Вера! Конечно, по отношению к ней он, может быть, поступил не очень честно, но она умная женщина и, наверное, всё понимает и надеется не только на него, но и на себя. Любви он ей, как ни старайся, дать пока не может. А что взамен? Многое: уважение, понимание, любую помощь, преданность и честность, разве этого мало? Разве всё это не перевесит любовь? Нет, конечно, но другого у него нет. Иван Всеволодович снова вызвал её:

– Алё, Вера!

Она откликнулась сразу, будто как и он не выпускала телефона из рук и ждала продолжения разговора.

– Вы передумали? – спросила, с беспокойством повысив голос. – Пошутили?

– Нет, нет, - успокоил Иван Всеволодович, - как можно? – и, чуть помолчав: - Просто хотел сказать, что ты мне очень нравишься, и я свалял дурака, что не увёз тебя сразу из отпуска.

– Я бы поехала, - сказала она просто.

– Боюсь, что я не достоин тебя, такой честной и чистой, такой…

– Не надо, Иван Всеволодович, - перебила она его, - не надо. Я знаю, что вы не любите меня… - он покраснел до корней волос, - …но сделаю всё, чтобы завоевать вашу любовь.

– А я в ответ сделаю всё, чтобы быть достойным твоей любви.

– Мы будем оба стараться, да?

– Да, Вера, да! Звони почаще, хотя бы через пару дней, хорошо?

– Непременно, Иван Всеволодович. У вас уже там ночь, спокойной ночи.

– До свиданья. – Он весь взмок как от тяжкого физического труда, но теперь разговором был доволен, хотя и забыл настоять, чтобы она не звала его на «вы». Ну, да ладно, это поправимо.

В хлопотах и организации близких полевых работ и составлении проектной документации март пролетел как порыв весеннего ветра. Николай, уже в качестве полноправного начальника отряда, улетел на Марьинское, где забурлили бичи, требуя вывоза на светлую Пасху, чтобы с гулом разрядиться от зимнего воздержания и успокоиться перед летним сезоном. Антонина в старенькой кофточке затаилась с отчётом, огрызаясь каждый раз, когда Иван Всеволодович пытался приблизиться с предложением помощи, а он каждый раз радовался тому, что спихнул два крупных дела на хороших помощников, иначе бы сам запурхался до нервного изнеможения. Радовала и Вера, звонившая, как и договаривались, через каждые два дня. Наконец-то он уговорил её перейти на «ты» и «Ивана», с интересом выслушивал новости школьной жизни и скупо рассказывал о своих скучных мытарствах, с тоской поглядывая на разогревшееся солнце, сочно зазеленевшую траву и дальние сопки, зарозовевшие от расцветающего багульника. Позвонила и мать, отругала за скрытность и потребовала, чтобы настоящую свадьбу играли в родительском доме, когда оба приедут в отпуск. Конечно, клятвенно обещал. Хотел было начать профилактический ремонт квартиры, но Вера запретила, попросила оставить ей и им, наврав, наверное, что любит заниматься благоустройством. Тем лучше. В общем, жизнь била чистым ключом.

Скоро подошёл главный праздник – День геолога. Опять пьянка, но, слава Вакху, не такая разгульная, как в женский день. Наш народ не очень-то любит официальные празднества, даже профессиональные, все с нетерпением ждали запозднившейся Пасхи. Как обычно, щедро раздавали словесные поздравления, считанно – грамоты и не густо – премии. Конечно, не всем досталось, были и обиженные, и это тоже разъединяло, гасило эйфорию и снижало общий тонус праздника. Ивану Всеволодовичу тоже обломилась грамотёнка, привычная уже. Он их все с некоторой брезгливостью заталкивал в печной огонь и развеивал прах славы по распадку, в котором тесно сгрудились домишки их базы.

А вечером вдруг звонок.

– Иван Всеволодович?

– Вы?

Она рассмеялась, услышав привычное восклицание, но смех был нерадостным, глухим и натужным.

– Услышала по телеку, что сегодня День геолога и вспомнила, что у меня есть хороший знакомый геолог, вот и решила поздравить. Так что примите наше вам с кисточкой и с пожеланием успехов на трудных таёжных тропах.

– Спасибо. – Он не знал, как отнестись к её звонку, к напоминанию о себе, не знал, как и о чём вести разговор, когда есть Вера и нет веры в том, что его опять не поведут за нос. – Что-то случилось?

– Почему вы так решили? – не удивилась она его догадке, но голос был вялым, с хрипотцой и болью. – Иван Всеволодович, мне плохо, очень плохо, сделайте что-нибудь, скажите, ведь вы волшебник. Во мне осталась только ша-энергия, и та с каждым днём тает.

А в нём почему-то зрела, разрастаясь, неприязнь: «Актриса! Играет! Всегда в роли!»

– К сожалению, я знаю только одно лекарство: работа и своё маленькое дело.

Она там натужно вздохнула.

– Я знала, что вы так ответите. У вас-то как?

– Прекрасно! – ответил бодро. – Представьте себе, последовал вашему примеру и женился.

– Вот как! – она закашлялась, словно проглотив что-то колкое и горькое, и с трудом выговорила: - Извините, я, кажется, набрала не тот номер, - и отключилась.

А отключив, с остервенением засунула мобильник под подушку и легла на неё, плотно прижавшись разгорячённой щекой. Облегчающих слёз не было, они давно уже кончились, ещё в тот день, когда «Опель» спас её от гибели, и она затаилась в своей берлоге, не отвечая ни на какие звонки ни по телефону, ни в дверь. Часто рано утром выезжала за город, и там спаситель грелся на солнышке, а она бесцельно бродила в каком-нибудь перелеске, пиная мусор, слушала птиц, шум ветра и дышала полной грудью, наслаждаясь одиночеством и избавляясь от ноющей тоски. Несколько раз пыталась навестить братика, но мать строго-настрого запретила бывать наездом и ранить неокрепшую душу малыша. «Если хочешь», говорила, «можешь жить у нас постоянно, но приезжать и уезжать, когда вздумается, не смей». Её не тревожило состояние души дочери, испоганенной, искромсанной, отравленной ядом высокого искусства. Мария Сергеевна искала исцеления, и только один человек в состоянии был помочь ей, и вот она позвонила…

А неудачливый лекарь, отвлечённый срочными организационными неурядицами, быстро запамятовал о страдалице и погрузился в ворох неотложных предсезонных дел, торопясь собрать и организовать всё необходимое до мая. Если задержаться дольше, то после пролетарского праздника бичей не собрать ещё две недели, и эти недели придётся компенсировать задержкой на позднюю осень, а то и на зиму. Ненадолго отвлёк звонок Веры. Она тоже поздравила, но спокойным, полным силы голосом, ей, здоровячке, не нужны были душевные примочки и припарки, и Иван Всеволодович снова порадовался тому, что у них сладилось.

До мая удалось многое. Главное – вывез бичей и полевое хозяйство на Марьинское и на обустройство лагеря для геосъёмки. На базе оставил только одного Самарина, но его и бичом-то назвать язык не поворачивался. Этот парень попал к ним два года назад и сразу поразил работоспособностью и особенно тем, что не был дружен с водкой, но зато склочничал за каждый рубль, дотошно проверяя наряды и требуя пусть и тяжёлой, но хлебной работы. Потом уже прояснилось, что в автокатастрофе потерял жену и дочь – и за рулём-то был сам, да вот выпендривался: выехал, обгоняя фуру, на встречную полосу, где и врезался с маху в массивный джип. Чудом остался жив, а семья отошла к богу. Отсидел, как полагается, четыре долгих года, вернулся, попытался устроиться на работу, но нигде с зэковской отметиной не брали, пришлось пойти в сторожа-дворники детдома в соседнем пристанском посёлке. Там подружился с ребятнёй, став для них свойским внештатным воспитателем, привязался душой, тогда и пошёл в геологию, решив весь заработок в память о дочери отдавать брошенным огольцам. За это его прозвали Спонсором. И что удивительно, заскорузлые бичи с проржавевшими душами тоже без упрашиваний стали вкладываться в своеобразную гуманитарную помощь, нередко наведываясь к пацанам с подарками и под хмелём. А ИТРы, как ни странно, жмотились, но Иван Всеволодович никогда не отлынивал и часто понуждал профсоюз помогать убогому дому всевозможным скарбом и продуктами. Вот этого-то Сергея и оставил Иван Всеволодович на базе, всё чаще используя честнейшего мужика в роли надёжного хозяйственного помощника, закрывая на него дополнительные фиктивные наряды на всякие не выполненные вспомогательные работы.

Иван Всеволодович с Антониной – вот молодцы! – успели-таки смотаться в Управление и защититься на «отлично». И напрасно он беспокоился - отчёт, благодаря Марьинскому, прошёл как по маслу. И вопросы были в основном по новому рудопроявлению, и никто не зациклился на кляксе в северо-западном уголке геологической карты. Особенно воодушевлён был глава Управы, настойчиво внушавший присутствующим, что Марьинское – успех всего вверенного ему Управления. Естественно, никто и не заикнулся об общей геологической помарке. Хвалили Романова за прозорливость, за нюх, за инициативу, за разворотливость, для фамилии Ивана Всеволодовича места в дифирамбах как-то не нашлось. Ну, да и не важно. Зато под марку удачного отчёта он быстренько, без существенных замечаний, протолкнул проект на геологическую съёмку и на два дня подзадержался с оформлением, а когда вернулся в партию, письменный стол Алёшиной сиял чистотой и пустотой, а её самой не было. На краткий вопрос «Где?» получил краткий ответ: «У Казанова». Иван Всеволодович не знал, то ли радоваться ему, что избавился от балластного специалиста на сносях, то ли огорчаться от потери давнего и надёжного помощника. Остановился на первом, тем более что получил от Романова, расщедрившегося, наверное, от успехов с Марьинским, сразу двух геологов и двух техников, к тому же – мужиков, и эта компенсация вполне оправдывала потерю. Себе на съёмку он оставил самого молодого и самого голенастого, с курчавой шкиперской бородкой и звучным позывным – Яхонтов Жорж. Жорик – назвал его Спонсор. В последнее время парень пылился в лабораторном комплексе соседней экспедиции и неудачно прижал в полутьме смазливую лаборантку. Жена немедленно была осведомлена участливыми подругами, и пришлось ему спасаться бегством в поле, где, как известно, алиментов с полевых надбавок не берут. Парень по первому знакомству показался смышлёным, профессионально подготовленным и оптимистом по натуре, несмотря на болезненный щелчок судьбы. Геолог постарше достался Николаю, а техников они поделили пополам. Рабочими на съёмку пошли по согласию Диджей и Травилов Сашок.