Вот пришел папаша Зю…

— У, ё-моё, — Софокл вытаращил хмельные зенки и почесал волосатую грудь. — Это ж, можно сказать, магазин на диване!

Эксплуатация человека человеком

В коммунальной квартире № 51 был составлен новый график уборки мест общего пользования (МОП), помывок и стирок с учётом въехавших жильцов.

— Вас двое с мужем, значит, две недели будете дежурить, — Ниловна разъясняла порядок Раисе Максимовне. — А вас сколь будет? — уточнила она у Татьяны.

— Шестеро, — мрачно вздохнула та, догадываясь, что именно ей шесть недель придётся драить эти жуткие деревянно-облезлые полы.

— А в дежурство входит: мытьё полов на кухне, коридоре, ванной и туалете. Дверей и косяков — раз в дежурство. Горшок — раз в неделю. И по кухне следить, чтобы чисто было.

— А в конце своего срока будете сдавать дежурство следующему по графику, — насмешливо заметила Харита Игнатьевна. — Да он ещё посмотрит, принимать у вас дежурство или нет.

— А как же! — не поняла сарказма соседки Ниловна. — Если плохо убрал, так будь добренький передежурить. Баринов у нас нет!

— «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе», — процитировала Ирина, переглянувшись с Ольгой.

— «Баринов» у нас точно нет, — ядовито отметила Ольга, переглянувшись с Ириной. — К тому же теперь, когда к власти вернулись товарищи.

— Они у нас духовные! — кивнула на сестёр Харита Игнатьевна. — Книжки умные читают. Нравственные. Нас презирают.

Обе сестры скорбно поджали губы и снова надолго замолчали.

— Мыться и стирать теперь будете строго по графику, разлюбезные мои соседушки, — Харита Игнатьевна с пущей иронией втолковывала новеньким «жестокие нравы».

— А как же! — снова пояснила Ниловна. — Может один каждый день телеса свои обмывать захочет, а другому с утра и рыло не помыть.

Ото всех вышеперечисленных правил Раисе Максимовне стало дурно, а Татьяна про себя ругнулась.

В этот же день Раиса Максимовна, поймав в коридоре Серёгину, сказала ей таинственно:

— Милочка, зайдите, пожалуйста, к нам на минуточку: у нас к вам есть деловое предложение.

Ничего не подозревающая Серёгина под натиском Раисы Максимовны вошла в комнату Гробачёвых, жмурясь от яркого света многорожковой люстры. Не успела она оглядеться по сторонам, как услышала голос Раисы Максимовны:

— Милочка, я знаю, вы живёте небогато, если не сказать большего… Одна растите двух сорванцов…

— Короче! — потребовала Серёгина, осмотревшись.

— Не согласитесь ли вы… Ну, разумеется, за определённую плату… Взять на себя наше дежурство?

— Ах, вот в чём дело, — догадалась Серёгина причину такой любезности со стороны высоких соседей. — И сколько же, позвольте вас спросить, вы положите мне жалованья?

— Ну зачем же так? Мы с Михаилом Сергеевичем пожилые люди, нам трудно заниматься уборкой квартиры… Пять рублей вас устроит? — Раиса Максимовна вложила в ладонь Серёгиной пятёрку.

— Я смотрю, господа Гробачёвы, вы всё ещё считаете, что живёте при демократах, когда человек человеку волк! — гордо вскинула голову Серёгина. — Но мы, слава Богу, дожили до того дня, когда к власти вернулись наши товарищи. У нас теперь запрещена эксплуатация человека человеком и действует принцип: человек человеку друг, товарищ и брат. Нальготничались по спецраспределителям да со спецобслуживанием — ну и шабаш! Потрудитесь, господа Гробачёвы, сами убирать за собой в своё дежурство. И ваши грязные пятёрки мне ненужны! — Серёгина швырнула на ковёр смятую купюру и, высоко подняв голову, вышла из комнаты, будто только что раздавила гидру контрреволюции.

— А вот это она неправа! — отозвался с дивана Михаил Сергеевич. Он разгадывал кроссворд и не принимал участия в женском споре. — Я так считаю, Захарик, что она в корне неправа. У Владимира Ильича Ленина, когда он жил в ссылке в Шушенском с Надеждой Константиновной, была тринадцатилетняя девочка. Она им помогала по хозяйству. Можно даже сказать большее: она их полностью обслуживала. И никому не приходило в голову, что это эксплуатация человека человеком. Этот вопрос, Захарик, надо бы углубить.

Михаил Сергеевич некоторое время задумчиво смотрел поверх кроссворда, углубляя вопрос эксплуатации Ленина и Крупской тринадцатилетней девочки. Потом вернулся к инциденту с Серёгиной и изрёк:

— Я тебе вот что скажу, Захарик. Кое в чём Иосиф Виссарионович был всё-таки прав: очень серьёзный, я бы даже так назвал — главный вопрос — это правильный подбор кадров.

То, что доктор прописал

В одно утро, когда Борис Николаевич по своему обыкновению лежал в постели, натянув одеяло по самые уши и безучастно глядя в пространство, Татьяна ввела в комнату худощавого мужчину лет пятидесяти, остроносого, с чёрной бородкой клинышком.

— Папа, это доктор Меркуций Тибальтович, — Татьяна представила мужчину отцу. — Он хочет тебя посмотреть.

— А чего ему на меня смотреть? — мрачно спросил Борис Николаевич. — За столько лет по телевизору не насмотрелся, что ли?

— Папа, он хочет тебе помочь.

— Мне уже ничего не может помочь.

— Борис Николаевич, — ласково обратился к Ёлкину Меркуций Тибальтович. — Мне бы хотелось с вами побеседовать.

— Не хочу я с вами беседовать. Набеседовался уж я с докторами всякими за свою жизнь, понимаешь, — проворчал Борис Николаевич и повернулся спиной к Меркуцию Тибальтовичу.

Татьяна и Наина Иосифовна посмотрели на доктора, как бы говоря: «Ну вот видите, что мы вам говорили». Меркуций Тибальтович сделал им успокоительный жест рукой и подсел на табурет возле кровати своего пациента.

— Борис Николаевич, — мягко обратился он к широкой спине экс-президента, — вы можете меня не слушать, но позвольте мне всё же сказать вам следующее. Вы, наверное, считаете, что для вас жизнь кончилась. Что то, чему вы посвятили столько лет жизни, пошло коту под хвост, ну и прочее. Я вас, Борис Николаевич, прекрасно понимаю, поверьте мне. Последние годы вы вели активную жизнь, принимали важные решения, решали сложные задачи — вы были президентом огромной страны. И вдруг… — по напряженной спине Бориса Николаевича Меркуций Тибальтович чувствовал, какую боль приносят его слова. — И вдруг вам кажется, что ваш труд, борьба, наконец, вся ваша жизнь были напрасны. Но вам это только кажется, уверяю вас. С потерей власти жизнь не кончается, глубокоуважаемый вы наш Борис Николаевич. Есть в жизни и другие ценности, ничуть не менее важные. Например, ваша семья. Борис Николаевич, драгоценный вы наш, у вас две замечательные дочери, четверо очаровательных внуков, жена — Наина Иосифовна — изумительная! Да вы просто счастливый человек, бесценный вы наш! Честное слово, я вам завидую. Скажите честно, дорогой Борис Николаевич, так ли уж много времени вы проводили прежде со своей семьёй? Я уверен — не много. Теперь у вас появилась такая возможность. Да и ваши близкие будут рады побыть вместе с вами. Посвятите себя полноценному заслуженному отдыху. Возобновите занятия любимым теннисом. Вы, надеюсь, ещё сохранили свою ракетку?

Вдруг Борис Николаевич резко повернулся к Меркуцию Тибальтовичу и заявил:

— Вы у меня вышли из доверия!

— Как? — опешил от неожиданности тот.

— В отставку! — приказал Борис Николаевич.

— Папа, ну что ты говоришь? — Татьяна пришла на выручку доктора.

— И ты у меня вышла из доверия. В отставку!

— Папа!

— Боря, — подошла к кровати Наина Иосифовна. — Боря, успокойся. Тебе все хотят только добра.

— Цыц! — прикрикнул на жену Ёлкин. — Ты у меня тоже вышла из доверия. Вы все у меня вышли из доверия! Нет у меня никого — ни жены, ни детей!