Вот пришел папаша Зю…

— И попроси, чтобы тебя прикрепили к какому-нибудь распределителю: в магазинах исчезают продукты! — крикнула вдогонку мужу Раиса Максимовна.

Приёмная Геннадия Андреевича Зюзюкина, к величайшему удивлению Михаила Сергеевича, была до отказа забита просителями высочайших — при прежней власти — рангов. Тут были и его, Гробачёва, соратники и приближённые Ёлкина. Они делали вид, что углублённо читают, отгородившись друг от друга газетами «Правда», «Советская Россия» и «Завтра». В приёмной стояла тишина, нарушаемая только шелестом переворачиваемых газетных страниц. На вновь вошедшего глянули из-за газет одним глазом, и, увидев такую экс-важную птицу, на мгновение замерли. Шелест страниц прекратился.

— Здравствуйте, товарищи! — растеряно поздоровался с посетителями Михаил Сергеевич.

Ему ответили вежливыми, но молчаливыми кивками головы.

— Это как же… — встал посреди приёмной Михаил Сергеевич. — Я так понимаю, товарищи, что вы все хотите попасть к Геннадию Андреевичу?

— Правильно понимаете, Михаил Сергеевич, — басом сказал Александр Иванович Либидь.

— Но я записан к Геннадию Андреевичу на тринадцать ноль-ноль.

— Живая очередь, Михаил Сергеевич, — развёл руками Анатолий Чумайс.

Гробачёв печально оглянул живую очередь, больше напоминавшую дохлую рыбу, завёрнутую в газеты, и настроение его упало.

— Я так считаю, товарищи, — высказал он свою точку зрения, — что вы меня… так сказать, как бывшего генерального секретаря нашей с вами коммунистической партии, за былые, так сказать, заслуги должны пропустить без очереди.

— Отнюдь, — сказал Егор Тимурович Гардай. Сейчас была его очередь, он просидел здесь с шести утра, и его круглая голова была вся в капельках пота, как спелое яблоко в утренней росе.

— Вот за былые ваши заслуги, Михаил Сергеевич, и будете последним, — мрачно пробасил Либидь.

— Почему я должен кого-то пропускать? — раздражённо сказал Владимир Вольфович Жигулёвский. Он был в неизменном бронежилете; каска лежала рядом на отдельном стуле. — Я второй день здесь сижу, и меня никто не пропускает вперёд себя. Вчера я так и не попал. Сказали, приём окончен и всё. Это я, бывший лидер, можно сказать, народной партии должен два дня сидеть, чтобы поговорить по душам с лидером другой партии, пусть даже не такой народной, как моя!

Помявшись, Гробачёв решил всё-таки уточнить:

— Значит, я так понимаю, товарищи, что никто из вас меня не уважит и не пропустит без очереди?

— Правильно понимаете, — подтвердил Александр Иванович.

— В данной ситуации и в данном контексте мы все находимся в равном положении, Михаил Сергеевич, — любезно сказал Егор Тимурович и нетерпеливо глянул на дверь кабинета.

Все, находящиеся в приёмной, решили, что вопрос исчерпан, и снова уткнулись в газеты. Только Владимир Вольфович продолжал раздражённо жаловаться:

— Я вчера весь день просидел голодный. Хоть бы какая секретарша вынесла мне чаю и бутерброд с сыром и маслом. Нет, никто не вынес. Никто не догадался, что в приёмной сидит голодный человек и ждёт, когда наступит его очередь, чтобы поговорить по душам. Я сам попросил секретаршу, чтобы она вынесла мне чаю и бутерброд. Я ж не просил у неё бутерброда с ветчиной там, или с икрой красной или чёрной. Я просто попросил с маленьким кусочком сыра. Можно даже без масла. Я весь день был голодный. И сегодня был бы голодный, если бы не взял с собой немножко покушать.

Владимир Вольфович расстелил на коленях «Правду» и достал из портфеля термос с бутербродами. Отвинтив крышку термоса, он плеснул в неё чаю и смачно откусил бутерброд с «отдельной» колбасой. В приёмной запахло чесноком. Посетители инстинктивно сглотнули.

— За кем же я всё-таки буду, товарищи? — смирившись, поинтересовался Гробачёв. — Кто тут у вас последний?

— Тут последних нет, — пробасил Либидь. — Тут все первые.

— Я не последний, почему я последний, я вчера был последний, — сказал с полным ртом Жигулёвский. — Сегодня я не последний. Я не знаю, кто последний.

— Я первый, — быстро сказал Гардай.

— За мной будете, Михаил Сергеевич, — буркнул только что проснувшийся Борис Абрамович Бесовский. Всю ночь в его коммунальной квартире скандалили в соседней комнате пьяные соседи, и Борис Абрамович не выспался. Он был страшно злой и клевал носом.

Так как свободных стульев в приёмной больше не оказалось, Михаил Сергеевич попросил Владимира Вольфовича убрать свою каску. У того были заняты обе руки: в одной он держал бутерброд, в другой крышку с чаем; на коленях была расстелена газета с несъеденными бутербродами, а на полу между ног стоял термос. Владимир Вольфович недовольно засуетился, зажал зубами бутерброд, который держал в руке, и свободной рукой убрал каску. Не зная, куда её девать, он не нашёл ничего лучшего, как нахлобучить каску себе на голову. Михаил Сергеевич сел и стал ждать. У него в «дипломате» было две газеты — «Известия» и «Правда». Ему больше нравились «Известия», но Михаил Сергеевич посмотрел на заголовки газет в руках посетителей и развернул «Правду».

Вдруг двери кабинета открылись, и из них вышел Александр Руцкой. По его лицу видно было, что он расстроен.

«Отказал, наверное, — подумал Михаил Сергеевич о Зюзюкине. — Ну уж мне-то не откажет, я так полагаю».

— Следующий! — в приёмную вышла пожилая секретарша с халой на голове.

Егор Гардай вскочил и, наклоня голову вперёд и вбок, как молодой бычок, приготовившийся бодаться, стремительно прошёл в дверь.

«Наверное несёт Зюзюкину свой очередной проект, как накормить народ», — подумал о нём Гробачёв.

И оказался прав.

— Кем вы у нас были до перестройки-то, Егор Тимурыч? — задал вопрос Геннадий Андреевич Гардайу после приветствия.

— Заместителем редактора газеты «Правда», потом замредактора журнала «Коммунист».

— Насколько я понимаю, вы тоже пришли с просьбой вернуть вам эти должности?

— Отнюдь, — сказал Егор Тимурович.

— С какой же просьбой вы тогда ко мне пришли? — удивился Зюзюкин.

— Геннадий Андреевич, я пришёл не с просьбой, я пришёл с предложениями. Мной разработана глобальная программа реформирования всей нашей экономики, — Гардай достал из портфеля три объёмистые папки со своим проектом и протянул Зюзюкину.

Геннадий Андреевич со страхом взял тяжёлые, каждая весом по килограмму, папки и положил рядом с собой.

«Уничтожить, немедленно уничтожить, — пронеслось в его голове. — Пока их никто не прочитал…»

Он слишком хорошо помнил реформы девяносто второго года. Реформы, которые за одну ночь сделали всех простых граждан нашей страны нищими. Если выразиться образно, то Егор Гардай превзошёл Ивана Сусанина — завёл целый народ в пропасть, а сам остался не только живым, но обеспеченным и сытым.