Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
«Случай Мандельштама», как его понимает Гаспаров, представляется в определенном смысле типичным для тоталитарной идеологии, предопределяющей должное единение с коллективом и вместе с тем оставляющей надежду на спасительное разуподобление индивидуального и коллективного «я». Едва ли случайно, что и те из исследователей, кто не разделяет мнения Гаспарова о возможном конфликте между поэтической идеологией и поэтическим стилем, прибегают к социопсихологическим аргументам об искреннем или притворном двоемыслии поэта. С. С. Аверинцев, комментировавший «гражданскую лирику» Мандельштама до Гаспарова, полагал, что «работа над „Одой“ не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения» [536] . По мнению И. Роднянской, «Ода», как и «весь просталинский цикл» поэта, служит «ярчайшим примером той шизофренической болезни интеллигента в тоталитарном государстве, которую Оруэлл позже назовет „двоемыслием“, имея в виду не лицемерие, а нечто совсем другое» [537] . Психиатрический термин, использованный Роднянской, уместен, на мой взгляд, и в тех случаях, когда исследователи в оправдание прежнего мифа о поэте-тираноборце склонны усматривать в «Оде» образец эзопового языка — будь то, как полагает Ирина Месс-Бейер, иронический антифразис — обвинение посредством похвалы [538] , или скрытые от окружающих (в том числе и от жены поэта) иносказательно-политические «коды», усмотренные в политических стихах Мандельштама Ральфом Дутли [539] , или, как думает В. П. Григорьев, скрытый диалог с Велимиром Хлебниковым [540] . В отождествлении народа и Гомера Мандельштам при этом, конечно, не менее «шизофреничен» и не более «поэтичен», чем академик Толстой.
536
Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 59.
537
Новый мир. 1997. № 9. С. 213 (сноска).
538
Месс-Бейер И. Мандельштам и сталинская эпоха: Эзопов язык в поэзии Мандельштама 30-х годов. Helsinki, 1997. С. 130–198. См. также: Гандельсман В. Сталинская
539
Дутли Р. «Век мой, зверь мой…» СПб., 2005. С. 315, след.
540
Григорьев В. П. Поздний Мандельштам: Хитрые углы («Ода» Сталину или/и Хлебникову) // www.philol.msu.ru.
Появление статьи Радцига на страницах летнего номера «ВДИ» 1947 года, возвестившее об идеологической актуальности классической филологии в СССР, может показаться странным на фоне уже очевидного ко времени ее публикации разгула оголтелой «борьбы с космополитизмом» [541] . В марте 1947 года Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) принимает совместное постановление «О создании судов чести в министерствах СССР и центральных ведомствах», положившее начало волне «показательных процессов» над учеными и работниками культуры, должными отвечать за осквернение идеалов советского патриотизма, коммунистического гуманизма и классовости науки [542] . В июле того года, когда появляется статья Радцига, принимается решение о запрете изданий Академии наук на иностранных языках и резком ограничении приема и продажи в букинистических магазинах иноязычных книг [543] . Осуждение «низкопоклонства перед Западом» и «безродного космополитизма» коснется и антиковедения. Через полгода после публикации статьи Радцига первый номер «ВДИ» за 1948 год будет предварен садомазохистской передовицей «Против низкопоклонства перед иностранщиной в области древней истории». Спустя год в очередной передовице редакция «ВДИ» с удовлетворением отметит, что «наша партия и весь советский народ недавно разоблачили группы безродных космополитов в театральной критике, искусстве, философии и истории, которые пытались задержать развитие советской и русской культуры и науки» [544] . «ВДИ», как и любой научный журнал этого времени, декларирует свою верность партийным предписаниям, публикуя разгромные рецензии на книги, изобилующие иноязычными ссылками. Но вместе с тем создается впечатление, что интерес к античному наследию и античным языкам, казавшимся предосудительными в 1930-е годы, власть так или иначе поощряет. Руководящие наставления, регулярно открывающие номера «ВДИ» 1948–1953 годов, стоит рассматривать с учетом того, что они обязывают к надлежащему изучению античности в условиях радикальной русификации филологического образования и осуждения «иноязычного» знания [545] .
541
Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС, 1945–1953 / Сост. Д. Г. Надзафов. М., 2005.
542
Кожевников А. Б. Игры сталинской демократии и идеологические дискуссии в советской науке: 1947–1952 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4. С. 26–58; Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М., 1999. С. 187–191; Pollok Е. Politics of Knowledge: Party Ideology and Soviet Science, 1945–1953. Ph.D. diss. University of California. Berkeley, 2000; Krementsov N. The Cure: A Story of Cancer and Politics from the Annals of the Cold War. Chicago: University of Chicago Press, 2002. Cm. также: Фатеев А. В. Образ врага в советской пропаганде 1945–1954 гг. М., 1999.
543
Академия наук в решениях Политбюро ЦК РКП(б) — ВКП(б). 1922–1952 / Сост. В. Д. Есаков. М., 2000. С. 356–357; Есаков В. Д., Левина Е. С. Сталинские «суды чести»: «Дело „КР“». М., 2005. С. 225.
544
Ленин и советская историческая наука // ВДИ. 1949. № 4. С. 10.
545
Маркиш С. Советская античность. Из опыта участника // Знамя. 2001. № 4 (эл. версия:. Здесь же автор вспоминает, как после ареста в январе 1949 года его отца (известного литератора и члена Антифашистского еврейского комитета Переца Маркиша) он сменил романо-германское отделение московского филфака на сравнительно безопасное отделение классической филологии.
Одним из следствий такого осуждения стала активизация и собственно фольклористических исследований, призванных отныне иллюстрировать освященную Лениным «национальную гордость великороссов» [546] . К тому же призываются и ученые-античники, ближайшими соратниками которых оказываются отныне не специалисты-западники, но специалисты в области отечественной истории и русского фольклора. На страницах «ВДИ» историкам античности предписывается переходить «от исследований по истории отдельных областей» «к постановке общих вопросов, руководствуясь постоянно указаниями И. В. Сталина, С. М. Кирова и А. А. Жданова о том, чтобы история народов СССР не отрывалась от европейской и, вообще, мировой истории» [547] . Как и вся мировая история, античность также требует своей инкорпорации в советскую действительность — и, соответственно, «антикизации» советской действительности (изобразительным символом такого симбиоза могут служить виньетки на страницах журнала «ВДИ» 1940–1950-х годов, где античные пальметки соседствуют с советской символикой, вписанной в античный орнамент). В общетеоретическом плане такие благопожелания реализовывались сравнительно легко — заклинаниями о правоте марксистско-ленинского учения. Но и здесь была своя сложность: содержательные отсылки к античности и вообще к древней истории, имеющиеся в сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина, в текстах Сталина читателям приходилось вычитывать по преимуществу не тематически, но ассоциативно или, в лучшем случае, контекстуально:
546
Сакральной цитатой этих лет становится ленинский пассаж: «Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет. Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т. е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Мы гордимся тем, что эта среда (великороссов) выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс» (Ленин В. И. О национальной гордости великороссов (1914) // Ленин В. И. Сочинения. Т. XVIII. 3-е изд. С. 81).
547
ВДИ. 1950. № 4. С. 8.
Величайшим достижением советской исторической науки являются теоретические труды товарища Сталина, которые, представляя собой вершину марксистско-ленинской исторической мысли, подняли на новую, высшую ступень исторический материализм. В своих замечательных трудах «Анархизм или социализм» (1906–1907), «Марксизм и национальный вопрос» (1913), «Об основах ленинизма» (1924), «Краткий курс истории ВКП (б)» (1938) и, наконец, в своем последнем труде «О великой Отечественной войне» И. В. Сталин теоретически углубил и развил основные положения диалектического и исторического материализма и сделал новый, ценный и огромный вклад в сокровищницу марксистско-ленинской исторической науки [548] .
548
Историческое значение трудов товарища Сталина для изучения первобытно-общинного и рабовладельческого общества // ВДИ. 1949. № 4. С. 3.
Приведенный список рекомендует, но и исчерпывает сокровищницу, в которой надлежало искать вдохновение специалистам в области античной истории и культуры. Надлежащее изучение античности оказывается, таким образом, предопределено текстами, посвященными не античности, но Новой или Новейшей истории. В редких упоминаниях Сталина о «старом Риме» и «античной форме идеологии» обнаруживается лишь один сравнительно пространный пример, непосредственно относящийся к античной культуре. Это полустраничный пересказ предания об Антее, венчающий «Краткий курс истории ВКП(б)». Изложение, напоминающее по своей стилистике застольный тост, Сталин завершал глубокомысленным сравнением:
Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы оставаться непобедимыми. В этом ключ непобедимости большевистского руководства [549] .
Сакрализованное Сталиным предание об Антее (почерпнутое, как сказано в передовице «ВДИ» 1947 года, «из богатой сокровищницы народного творчества древнего мира») тиражируется как образец исторического сравнения, не исключающего, как теперь выясняется, ни мифа, ни эпической морали. Фольклоризации настоящего — и в фольклористике, и в классической филологии — сопутствует осовременивание прошлого. По рассказам учившихся в конце 1940-х годов на возглавляемой И. И. Толстым кафедре классической филологии, среди абитуриентов, поступавших в университет по разнарядке МВД, высказывалось похвальное пожелание о необходимости перевода сочинений Сталина на древнегреческий язык [550] . Рассказ этот, вероятно, вполне анекдотичен, но иллюстративен для атмосферы послевоенных лет и безудержного культа Сталина. Собственно, и само намерение подготовить перевод Сталина на древнегреческий язык не выглядит слишком эксцентричным: мировая история должна знать своих героев, и знать ее на тех языках, на которых она «проговоривает» саму себя.
549
История ВКП(б). Краткий курс. С. 346.
550
Я слышал этот рассказ в середине 1980-х годов из уст доцента кафедры классической филологии ЛГУ Гайяны Галустовны Анпетковой-Шаровой. Трудоемкое намерение не было осуществлено, и русская культура так и не получила текста, который бы опередил существующее латиноязычное издание сочинений Ким Ир Сена или недавно изданный перевод бестселлера Джоан Роулинг «Гарри Поттер» на древнегреческий язык, сделанный Эндрю Уилсоном ( `i ~u . London: Bloomsberry, 2004). «Осовременивание» древних языков в СССР ограничилось отдельными попытками цензурирования хрестоматийных текстов и древних авторов. В «Учебнике латинского языка для 8–10 классов средней школы» А. И. Васнецова и С. П. Кондратьева свирепая поговорка «Homo homini lupus est» гуманистически отредактирована как «Homo homini amicus, collega et frater est»; воинственное «Si vis pacem para bellum» заменено миротворческим: «Si vis pacem para pacem» (cm. также: Лурье Я. С. Из воспоминаний о Марке Наумовиче Ботвиннике // Древний мир и мы. Классическое наследие в Европе и России. 1997 / Отв. ред. А. К. Гаврилов. СПб., 1997. С. 186). Авторы, впрочем, не удовлетворили этим рецензента, пенявшего со страниц «ВДИ», что в подборе текстов для чтения «текст о жизни рабов дан лишь в конце морфологии, на стр. 118», а приводимые в учебнике тексты из «Orbis Romanus pictus» «совершенно устарели в идейном отношении и абсолютно не соответствуют советскому пониманию древней истории». Вообще же, по мнению рецензента, «насущной необходимостью и совместной обязанностью как филологов, так и историков является разработка идейно
выдержанных хрестоматийных текстов для изучающих латинский язык» (Ленцман Я. А. С. Кондратьев и А. Васнецов. Учебник латинского языка для 8–10 классов средней школы. Учпедгиз, 1948 // ВДИ. 1949. № 4. С. 187). На неправильный выбор текстов для перевода указывал и рецензент учебника по греческому языку С. И. Соболевского: «Конечно, язык Платона блестящ, но по многим основаниям <…> такого подбора давать не следовало <…>. Философия Платона, особенно в „Государстве“, нам идеологически чужда, да и восхваление личности Сократа не только здесь, но и в большом количестве фраз для перевода едва ли соответствует нашему к нему отношению» (ВДИ. С. 182).Снова об эпосе
Преимущественный интерес советской фольклористики эпохи сталинизма к эпосу кажется слишком навязчивым, чтобы оценивать его исключительно в историко-научных терминах [551] . Но ясно и то, что вне идеологической подоплеки научные библиотеки едва ли бы пополнились целым рядом внушительных изданий и исследований былинных текстов, подготовленных в 1930–1940-е годы. В конце 1930-х годов советское эпосоведение обрело вельможный патронат в лице депутата Верховного Совета СССР первого созыва Алексея Толстого. В 1938 году «один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской» (как назвал Толстого в речи на VIII Всероссийском съезде Советов в 1936 году В. Молотов) озвучивает со страниц «Правды» идею создания Свода русского фольклора, должного собрать «неисчерпаемые запасы фольклорного материала» и «вернуть народу его сокровища». Такое издание, ораторствует автор «Хлеба» (1937) и «Пути к победе» (1938), «будет не только ценным художественным вкладом в мировую литературу, но оно имеет огромное политическое значение, так как отражает богатую духовную культуру русского народа и страны, к которой устремлены взоры всего мира» [552] . Спустя год Толстой избирается в академики АН СССР, а еще через год, в декабре 1940 года, президиум академии утверждает под началом новоявленного ученого Главную редакционную коллегию Свода фольклора народов СССР. Эпическая гигантомания не получила своего воплощения в сталинскую эпоху. Абсурдный замысел, призванный придать эпическому жанру канонизированную форму исчерпывающего «собрания фольклорных сочинений», стал реализовываться уже в наше время, также не исключающего, как теперь выясняется, национально-патриотических идеологем просоветского характера [553] .
551
Как это делают, например, Т. Г. Иванова и В. А. Бахтина: Иванова Т. Г. Русская фольклористика начала XX века в биографических очерках: Е. В. Аничков, А. В. Марков, Б. М. и Ю. М. Соколовы, А. Д. Григорьев, В. Н. Андерсон, Д. К. Зеленин, Н. Е. Ончуков, О. Э. Озаровская. СПб., 1993; Бахтина В. А. Фольклористическая школа братьев Соколовых. (Достоинство и превратности научного знания). М., 2000.
552
Толстой А. Н. Депутат-писатель // Правда. 1938. 12 дек. № 341. См. также: А. Н. Толстой и Свод русского фольклора. (Публикация А. А. Горелова) // Из истории русской советской фольклористики. Л., 1981. С. 3–6.
553
«Нет времени труднее для масштабных культурных начинаний, нежели час разлома государственности. И все же нельзя отрешиться от сознания, что именно национальная культура, ее огромные накопления, ее генетический фонд — это и есть богатство и мощь России, которые способны чудодейственно работать на возрождение Отечества <…>, способствовать грядущему цементированию разъятой целостности, а далее — воссоединению частей страны, подвергшихся трагическому для братских народов взаимоотторжению. Все ресурсы жизнестроительства должны быть сегодня приведены в действие, и в их числе — классика фольклора, созданная художественным гением народа, запечатлевшая продуктивные закономерности и стабилизирующие традиции национального бытия» (Предисловие А. А. Горелова к: Былины Печоры. Свод русского фольклора. Былины: В 25 т. Т. 1 / Отв. редактор А. А. Горелов. СПб., 2001. С. 7).
Намерение Толстого свести воедино эпические тексты и тем самым «вернуть народу его сокровища» предопределяет идеологический пафос отечественной фольклористики конца 1930–1940-х годов. Начиная с середины 1930-х годов отечественная фольклористика переживает настоящий бум «эпосоведения» [554] . В 1938 году выходят капитальные издания былин Печоры и Мезени, в 1941 году — издание былин Пудожского, в 1948 году — Онежского края [555] . В конце 1940-х — начале 1950-х годов неуклонно растет количество научных работ, посвященных былинной традиции, былинному стиху, а также текстологическим и эдиционным проблемам эпосоведения [556] .
554
Oinas F. Folklore and Politics in the Soviet Union // Slavic Review. 1973. Vol. 32. P. 47–49, след.; См. также: Русский фольклор: Библиографический указатель. 1917–1944 / Сост. М. Я. Мельц. Л., 1966.
555
Былины Севера. Т. I. Мезень и Печора. Записи, вступит. статья и коммент. А. М. Астаховой / Под ред. М. К. Азадовского. М.; Л., 1938; Былины Пудожского края / Ред. А. М. Астахова. Петрозаводск, 1941; Чичеров В. И. Онежские былины. М., 1948.
556
Из наиболее важных: Астахова А. М. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948; Штокмар М. П. Исследования в области русского народного стихосложения. М., 1952. В количественном отношении фольклористической продукции 1940-х — начала 1950-х годов эпосоведческие работы доминируют: Русский фольклор: Библиографический указатель. 1945–1959 / АН СССР. БАН; Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом); Сост. М. Я. Мельц. Л., 1961.
Научным трудам сопутствует популяризация эпической тематики в искусстве и кинематографе. Ряд фильмов на эпические сюжеты планировалось начать производством в 1941 году полнометражного цветного фильма «Илья Муромец». В проекте Комитета по делам кинематографии при СНК сценаристом этого фильма значился Е. Вейсман [557] . По обстоятельствам военного времени производство этого фильма не состоялось, но сам сюжет не был забыт: советские кинематографисты вернутся к нему в начале 1950-х годов. Взамен «Ильи Муромца» в 1945 году на экраны страны вышел художественный фильм Александра Роу «Кащей Бессмертный». История о похитившем красну девицу Кащее разворачивалась в фильме на фоне великорусского пейзажа с гомерообразным слепцом, распевающим на берегу реки патриотические былины. Кащею, сыгранному Георгием Милляром, противостоял красавец-богатырь Никита Кожемяка в исполнении Сергея Столярова. Столяров, получивший всесоюзную известность главной ролью в фильме Григория Александрова «Цирк» (1937), ко времени выхода на экраны «Кащея» уже устойчиво ассоциировался с легендарными персонажами сказочных историй в ранее вышедших фильмах Ивана Никитченко и Виктора Невежина «Руслан и Людмила» (1938) и Александра Роу «Василиса Прекрасная» (1939).
557
Кремлевский кинотеатр. 1928–1953: Документы. С. 572.
Работа над сценарием фильма о Кащее была закончена уже в 1943 году, но допуск написанного А. Роу и В. Швейцером сценария встретил сопротивление Г. Ф. Александрова и А. Н. Толстого. Прочитав по просьбе Александрова текст сценария, писатель-академик дал о нем резко отрицательное заключение: «Считаю этот сценарий конъюнктурным, художественно лживым, не народным, патриотизм его поистине квасным и посему — негодным». Аргументируя свой вывод, Толстой не скупится на филиппики: «авторы просто не ощущают стихию русской народной сказки», «багаж авторов сценария» — «лженародные сказочные рисунки Поленовой <…>, сирины и альконосты на липовых шкафчиках, <…> да очень слабое и поверхностное знакомство с Афанасьевым», и особенно негодует на предмет незнания сценаристами русского языка — «тем более народного, сказочного». Сам Толстой приводил, однако, лишь один пример, должный иллюстрировать «безграмотности» и «перлы», рассыпанные «по всему сценарию», — фразу: «Полно ему слезить матерей, вдовить жен, сиротить малых детушек» [558] . Повторяя мнение Толстого, Александров обратился к секретарям ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву, Г. М. Маленкову и А. С. Щербакову с просьбой принять постановление о запрете к производству фильма, сценарий которого «является фальсификацией русского сказочного фольклора <…>, грубо искажает содержание народной сказки <…>, произвольно включает в нее отдельные куски из других сказок и былин, недопустимо модернизирует народные сказочные образы». Аргументы писателя-академика Александрову показались, видимо, все же недостаточными, и он усилил их собственной «филологической» экспертизой, обнаруживаюшей незнание сценаристами русского языка в метафорическом описании силы Кащея: «сколько в бору леса стоячего, сколько на нем прута висячего, сколько на нем листа зеленого» («Авторы не знают, что по-русски нельзя сказать „в бору леса“, что на деревьях не висят прутья, что раз бор сосновый, то „листа зеленого“ в нем нет»); обращении Кащея к Марье Моревне: «не могу я без тебя ни дня дневать, ни часу часовать» (последнее слово Александров подчеркивает и ставит после него вопросительный знак) и выражении «умом ты, видно, неказист» («Авторы не знают, что неказистым можно быть лицом, но не умом») [559] .
558
Письмо А. Н. Толстого Г. Ф. Александрову о сценарии фильма «Конец Кащея Бессмертного», 5 июня 1943 г. // Кремлевский кинотеатр. С. 665.
559
Записка Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) о киносценарии В. З. Швейцер и А. А. Роу «Конец Кащея Бессмертного» // Кремлевский кинотеатр. С. 669. См. также докладную записку Г. Ф. Александрова «о неудовлетворительном руководстве художественной кинематографией Комитетом по делам кинематографии при СНК СССР» от 21 июля 1943 г. (Кремлевский кинотеатр. С. 677). Запретительное постановление ЦК ВКП(б) о фильме Роу (о котором хлопотал Александров) объясняется, скорее всего, аппаратной борьбой между возглавляемым Александровым Управлением пропаганды и агитации ЦК и Комитетом по делам кинематографии (одобрившим сценарий фильма).
Хлопоты Александрова о запрете сценария к производству фильма успехом, однако, не увенчались. Сценарий был принят к производству, и в мае 1945 года фильм вышел на экраны [560] . Толстой, умерший за два месяца до его премьеры (23 февраля 1945 года), так и не узнал, что возмутившая его своей «безграмотностью» фраза сохранилась в прокатном варианте фильма без изменения. Не узнал он, вероятно, и того, что употребление глаголов «слезить», «вдовить», «сиротить» в переходном значении фиксируется многочисленными фольклорными текстами и является вполне нормативным именно для «народного» языка (в говорах русского Севера) [561] , а приводимое сценаристами выражение воспроизводит (с незначительным изменением) хрестоматийную запись былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике:
560
По мемуарному свидетельству, фильм вышел на экраны в Москве в День Победы 9 мая, причем кинотеатр не мог вместить всех желающих и экран вынесли на площадь (Тюрикова Н. Театр одного Кощея // Алфавит. 2000. № 19 —.
561
В качестве переходного глагола «слезити» отмечается уже в тексте XVI века (Рассуждение инока князя Вассияна о неприличии монастырям владеть отчинами / С предисловием О. Бодянского // Чтения ОИДР. 1859. Кн. 3. Отд. 3. С. 12). О диалектном и фольклорном употреблении «слезить» в том же значении: Подвысоцкий А. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб., 1895; Былины М. С. Крюковой. М., 1941. Т. 2. С. 781. «Сиротить»: Барсов Е В. Причитания Северного края. М., 1882. Ч. 2; Словарь русских народных говоров. СПб., 2003. Вып. 37. С. 349 (со ссылками на фольклорные тексты). «Вдовить»: Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Петрозаводск, 1864. Ч. 3.