Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Но внешнее сходство эстетических и стилистических тенденций не должно заслонять их содержательного различия. Немногие ученые-античники, продолжавшие активно работать в нацистской Германии [517] , настаивали на расовых доминантах исторического процесса — северном этногенезе античных народов и исходном для европейской цивилизации противостоянии арийского (северного и «мужского») и неарийского (южного и «женского») типов культуры. Лейтмотивом исследовательских работ этого времени в Германии становится выявление «нордических» особенностей греко-римской культуры, предопределивших доблесть северных греков («чистых» ахейцев и дорийцев), выморочность южан (критян и ионийцев) и трагические превратности римского правления (становящегося ко времени торжества христианства все менее арийским) [518] . В советском историческом антиковедении упор делается на универсальном характере классовой борьбы в античном мире, в границы которого отныне включается не только виртуально-историческое, но и географическое пространство Советского Союза. Знаменитым примером соответствующей интерпретации античной истории стало изобретенное в 1933 году академиком С. А. Жебелевым и украсившее учебники по Истории СССР восстание рабов-скифов под предводительством Савмака — «отечественного Спартака» — против боспорского царя Перисада [519] . В классической филологии подобные опыты выглядят не столь внушительно, но и здесь они достаточно показательны.
517
A History of the University in Europe. Vol. 3 / Ed. H. de Ridder-Symocus, W. Ruegg, W. Egg. Cambridge: Cambridge UP, 2004. P. 427.
518
Кагаров Е. Г. Фашизация буржуазной науки об античном обществе // Сообщения
519
Основанием для реконструкции Жебелева послужило сообщение херсонесского декрета в честь Диофанта (конец II в. до н. э.) о столкновении Савмака с боспорским царем Перисадом. Отношение Савмака к Перисаду обозначено в надписи страдательным причастием (от глагола — «вскармливать», «воспитывать»), истолкованного Жебелевым в смелом сближении с прилагательным , служившим иногда для обозначения домашнего раба . Так, «выкормыш» или, может быть, домочадец Перисада Савмак оказывался рабом, а само его выступление — восстанием рабов-скифов, подвергавшихся эксплуатации в Боспорском царстве (Жебелев С. А. Первое революционное восстание на территории СССР (историческая справка) // Сообщения ГАИМК. 1932. № 9/10. С. 35–37; развернутая публикация: Жебелев С. А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре (Изв. ГАИМК, вып.70). Л., 1933 (переиздания: ВДИ. 1938. № 3. С. 43–71; Жебелев С. А. Северное Причерноморье. Исследования и статьи. М.; Л. 1953. С. 82–115). О концепции Жебелева и истории вопроса: Гаврилов А. К. Скифы Савмака — восстание или вторжение? (IPE 12 352 — Syll.3 709) // Этюды по античной истории и культуре Северного Причерноморья. СПб., 1992. С. 53–73.
В 1947 году второй номер «ВДИ» открывается передовицей «Классическая филология и ее задачи в советской науке». В этой установочной статье, написанной проф. С. И. Радцигом, классическая филология также объявляется наукой, способной продемонстрировать свою практическую актуальность в «свете поставленной товарищем И. В. Сталиным задачи превзойти достижения зарубежной науки». Необходимость изучения классической филологии оказывается вполне обоснована уже тем, что античными текстами увлекались Маркс и Энгельс, давшие в «Происхождении семьи» непревзойденные истолкования терминов , gens, enuptio gentis, а также Ленин и Сталин, которые «в своих речах и выступлениях <…> нередко привлекают образы античной литературы и мифологии». Но важно и другое: «Многие проблемы классической филологии, — подчеркивает Радциг, — тесно переплетаются с актуальными и важными проблемами истории, в том числе ранней истории народов СССР». Первоочередного исследования заслуживает, в частности, вопрос о происхождении древнегреческого языка. Язык гомеровского эпоса, подсказывает Радциг, благодаря открытиям последних десятилетий «уже нельзя трактовать как изолированный», а его изучение «должно окончательно развеять миф о „нордической расе“ как носительнице какой-то особой, исключительной культуры, не зависящей от условий общего исторического процесса» [520] .
520
ВДИ. 1947. № 2. С. 7.
Поминая недобрым словом «нордическую расу» в связи с гомеровским эпосом, Радциг имел в виду идеи, развивавшиеся в немецком антиковедении начиная с начала 1930-х годов, согласно которым «Илиада» и «Одиссея» рассматривались как свидетельства постепенного продвижения северных («германо-греческих») племен на юг и их смешения с иллирийцами. О доминировании «нордического» элемента в языке гомеровских поэм писал, в частности, Карл Шуххардт — крупный специалист по эгейской культуре и «гомеровской археологии», доказывавший различие расовых признаков в обрисовке персонажей и предметного фона гомеровских поэм (нордических — в «Илиаде» и иллирийских — в «Одиссее») [521] . Советские филологи-классики должны убедить советское общество в обратном — в нерасовой и неаристократической специфике произведений, легших в основу европейской, — а значит, и советской — литературы.
521
Schuchhardt C. Alteuropa. Kulturen, Rassen, V"olker. 3. Aufl. Berlin; Leipzig, 1935; Schuchhardt C. Alte Sagenz"uge in der homerischen Archeologie und Geographie // SB. Berlin, 1935. №X. S. 186–202.
В 1935 году на дискуссии в Комакадемии о типологической актуальности античного эпоса для советской литературы рассуждал Лифшиц, объявивший античность образцом общественного строя, типологически схожего с социализмом чаемым «единством» личности и общества (притом что аналогия между античностью и социализмом, строго говоря, была бы точнее применительно к рабовладению). В том же 1935 году в издательстве «Академия» роскошными томами переиздаются классические переводы «Илиады» и «Одиссеи» [522] . В конце 1930-х годов над новым переводом гомеровских поэм работает престарелый Викентий Вересаев. В 1939 году он выступал с чтением отрывков своего перевода и с лекцией о Гомере (опубликованной на следующей год в журнале «Литературная учеба») на курсах-конференциях Союза советских писателей, так объясняя писательской аудитории, чем Гомер «близок нашей современности»:
522
Гомер. Илиада / Перевод Н. И. Гнедича. Редакция и комментарий И. М. Троцкого при участии И. И. Толстого. М.; Л., 1935 (помимо текста поэмы в этом издании опубликованы статьи: Преображенский П. Ф. «Илиада» и Гомер; Троцкий И. М. Проблемы гомеровского эпоса; Троцкий И. М. Илиада; Толстой И. И. Гнедич как переводчик «Илиады»); Гомер. Одиссея / Перевод В. А. Жуковского. Вступительная статья, редакция и комментарии И. М. Троцкого, при участии И. И. Толстого. Гравюры П. А. Шиллинговского. М.; Л., 1935.
Товарищи! Гомер жил почти три тысячи лет назад. Но не находите ли вы, что по своим настроениям и переживаниям, что по всему своему жизнеощущению он неизмеримо ближе нам, теперешним людям, чем многие сотни поколений, отделяющие его от нас? Эти тридцать веков были заполнены глубочайшим презрением к земле и к телу, величайшим поруганием жизни. <…> А через головы этих тридцати веков Гомер кричит нам: <…> Жизнь хороша и божественно-светла, мы сами виноваты, если не можем ее сделать такою. Пускай в жизни много ужасов и страданий, — это не опровергает основного светлого существа жизни. Для преодоления же ее неустранимых ужасов и страданий мы имеем «могучую стойкость», которая говорит нам, что «на свете нет ничего страшного». Из своей древнейшей дали Гомер протягивает нам руку. И этому трехтысячелетнему старику мы можем горячо пожать протянутую руку как самому нашему близкому товарищу [523] .
523
Вересаев В. О Гомере // Литературная учеба. 1940. № 2. С. 79. О публичном чтении Вересаевым своего перевода «Илиады» можно судить по письму Пастернака 1939 года: Письмо Б. Л. Пастернака В. В. Вересаеву // Вопросы литературы. 2004. № 4.
Слова Вересаева о Гомере далеки от софистики Лифшица, но идеологические доводы в пользу издания старых и новых переводов Гомера определенно диктовались не ими. Субъективные надежды умудренного непростой жизнью литератора на терапевтические ценности гомеровского эпоса в этом случае только контекстуально оттеняли фон, на котором обращение к античной культуре объяснялось прежде всего пропагандистскими причинами. Одной из таких причин было и то, что античный эпос позволял судить о своевременном расцвете и особенностях «советского эпоса» (рассуждения о котором с новой силой тиражируются на страницах журнальной и газетной периодики, идейно «обновленной» к тому времени ждановским Постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград») [524] .
524
См., напр.: Нельс С. Идейно-художественные пути советской прозы // Знамя. 1947. № 6. С. 97–121; Рысс Е. Главы великой эпопеи // Литературная газета. 1947. 9 мая. № 19. С. 2; Белецкий А. И. Судьбы большой эпической формы в русской литературе XIX–XX веков // Наукови записки. (Ки"iв. держ. ун-т). 1948.
Т. 7. Вип. 3. Фiлологiчний збiрник. № 2. С. 5–24; Лежнев И. Реализм Шолохова // Советская литература. М., 1948. С. 257–278.С конца 1940-х годов скудный ряд работ о Гомере в отечественной филологии множится [525] . В 1948 году издается новый перевод «Одиссеи», выполненный доцентом Уральского университета П. А. Шуйским [526] . В 1949 году издается перевод «Илиады», а в 1953-м — перевод «Одиссеи» умершего в 1945 году Вересаева [527] . Языком древнегреческого эпоса продолжает заниматься зав. кафедрой классической филологии ЛГУ И. И. Толстой (второй в СССР филолог-классик, ставший академиком) [528] . Свои наблюдения Толстой суммирует в книге, которая может считаться вполне симптоматичной для исследовательских «предписаний, запретов, предпочтений и разрешений» (в терминах Мертона) в области классической филологии первых послевоенных лет [529] .
525
Шуйский П. Русские переводы Илиады // Литературный критик. 1936. № 10; Шуйский П. А. О поэмах Троянского цикла // Ученые записки Уральского ун-та, 1945. Вып. 6; Фрейденберг О. М. Происхождение эпического сравнения (на материале «Илиады») // Труды юбилейной научной сессии ЛГУ. Секция филолог, наук, 1946; С. 101–113; Фрейденберг О. М. Орестея в «Одиссее» // Научный бюллетень ЛГУ. 1946. № 6. С. 18–21; Лосев А. Ф. Олимпийская мифология в ее социально-историческом развитии // Ученые записки МГПИ им. Ленина. М., 1953. Т. 72; Лосев А. Ф. Эстетическая терминология ранней греческой литературы (эпос и лирика) // Ученые записки Московского государственного педагогического института им. Ленина, Т. 83. 1954. С. 37–183.
526
Одиссея / Пер. П. А. Шуйского. Свердловск, 1948. Об истории издания, напечатанного в экстраординарном порядке: Еремеев А. Ф. Екатеринбургский Гомер // Известия Уральского государственного университета. 1998. № 9. С. 142–146.
527
Гомер. Илиада / Пер. В. Вересаева. М.; Л., 1949; Гомер. Одиссея / Пер. В. Вересаева. М., 1953. В 1942 году, за три года до смерти, В. Вересаев удостоился Сталинской премии первой степени «за многолетние выдающиеся достижения в области литературы».
528
И. И. Толстой стал действительным членом Академии наук СССР 30 ноября 1946 года. До Толстого первым филологом-классиком, удостоенным звания академика в послереволюционные годы (в 1929 году), был М. М. Покровский (1869–1942). Толстой был, кстати сказать, автором некролога Покровскому (Известия Академии наук СССР. 1944. Т. 3. Вып. 2/3), замечательного по своей едва ли не эксцентричной для эпохи «аполитичности»: поминая добрым словом покойного ученого, Толстой ни единым словом не обмолвился о том, что смерть Покровского пришлась на годы войны, но зато с нескрываемым сочувствием отозвался о дореволюционной традиции классической филологии в России и привел восторженный отзыв о Покровском М. О. Гершензона.
529
Толстой И. И. Аэды: античные творцы и носители древнего эпоса. М., 1958. Книга Толстого издана после его смерти (в 1954 году).
Гомер, по Толстому, есть лицо историческое, но приписываемые ему сочинения синтезируют опыт фольклорной и, стало быть, народной культуры. В идеологии гомеровской поэзии, настаивает автор, «нет аристократической направленности», а создатели гомеровского эпоса не только «не принадлежат к аристократическим кругам», но, напротив, «входят в состав беднейших слоев населения» [530] . Доказательства этому положению ищутся в характеристиках действующих лиц, стилистике описания персонажей, а также в языковых особенностях гомеровского эпоса. Среди последних особенного внимания, по Толстому, заслуживают многочисленные упоминания в «Илиаде» и «Одиссее» о царях-басилеях, и именно само слово (некогда уже удостоившееся внимания Маркса и Энгельса). Надлежащая интерпретация того, кем были гомеровские басилеи, требует, как узнает читатель, смыслоразличения значений суффикса — и другого суффикса, аналогичного агенса, — . Так, рассуждает Толстой, слово , образованное от слова , означает «гражданин», но образованное от того же слова — прозвище, часто прилагаемое к Зевсу , — имеет в виду не гражданство Зевса, а его постоянную заботу о горожанах. Если это так, то и другие слова, образованные при помощи суффикса — , следует понимать в значении указания на тех, кто отличается каким-нибудь занятием или искусством: «выдающийся предсказатель», «превосходный скорняк» и т. д. Следует думать поэтому, что и слово — это не монарх, но вождь, отмеченный особым доверием народа: «На войне басилеям принадлежит руководство бранными действиями, в мирное время они занимаются внутренними делами гражданской общины» [531] . Воспевающий басилеев гомеровский эпос воспевает, таким образом, сам народ. Басилеи — это выходцы из народа, которому они и служат. Вот почему, несмотря на кажущуюся отмеченность роли басилеев в описываемых Гомером событиях, следует заключить, что гомеровский эпос — «жанр народный, созданный не аристократией, а простым народом» и обращенный «к народу» [532] . Признание за басилеями значения народных вождей, отмеченных народным доверием и служащих народу, позволяет, таким образом, не только в очередной раз опровергнуть тезис об аристократическом начале европейской культуры, но и увидеть в гомеровском эпосе прообраз истинных культурных ценностей, созданных народом ради самого народа. В «диалектическом» неразличении индивидуальной и коллективной креативности авторство Гомера оказывается равно устным и письменным: эпос творится самим народом, но озвучивается и записывается теми, кто служит его типичным выразителем, — не аристократами, но и не рабами.
530
Толстой И. И. Аэды. С. 222.
531
Толстой И. И. Аэды. С. 225.
532
Толстой И. И. Аэды. С. 231.
В этом пункте нарисованный Толстым образ Гомера принципиально не отличается от образа сказителя, известного советскому читателю с середины 1930-х годов [533] . Собственно, и сам Толстой в своем объяснении особенностей эпического сказительства в Древней Греции широко пользовался аналогиями из фольклорного творчества народов, населяющих СССР, — казахов, манси и др. В эпическом прославлении советских вождей несложно видеть воспроизведение ситуации, которая, по Толстому, лежит в основании самой культуры: чем сплоченнее народ, тем более естественна его «личностная» авторепрезентация. Сталин — это Сталин, но и сам народ: вот что мог и должен был говорить о песнях Джамбула, Стальского и других «советских Гомеров» их читатель.
533
См., напр., книгу, выдвигавшуюся в 1941 году на Сталинскую премию (но ее не получившую): Фетисов М. И. Джамбул Джабаев. М., 1941.
Контекст эпических аналогий к образу власти, воспроизведенных Толстым в наукообразной форме этимологических интерпретаций, не ограничивается, впрочем, ни фольклористикой, ни классической филологией. В запоздалом панегирике Сталину Осип Мандельштам («Ода», 1937) также воспользуется отождествлением народа с Гомером, воспевающим своего родного опекуна — «бойца» и «мудреца» (равно созвучных ’y в вышеприведенной интерпретации):
Художник, помоги тому, кто весь с тобой, Кто мыслит, чувствует и строит. Не я и не другой — ему народ родной — Народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поет, густея, Само грядущее — дружина мудреца И слушает его все чаще, все смелее. [534]534
Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 311.
Исследователи спорят о мотивах, побудивших Мандельштама к созданию стихотворения, по содержанию очевидно противоречащего написанному им ранее. Новую остроту этим спорам придало появление книги M. Л. Гаспарова о «гражданской лирике» Мандельштама 1937 года, подытожившей наблюдения ее автора (на основании тематического, метрического и текстологического анализа) о социопсихологической неслучайности «Оды» в творчестве поэта, эволюционировавшего к самозабвенному единению с народом, доверившим свою судьбу Сталину [535] . Публицистический миф о поэте-тираноборце (обязанный своим возникновением книге воспоминаний Надежды Мандельштам) заменяется у Гаспарова представлением о добровольном выборе поэта, стоически отрекшегося от этического индивидуализма в пользу сопричастности общенародному целому. Другое дело, что «народническое» желание Мандельштама принять новую идеологию, по Гаспарову, травматически не сочеталось со стилем, который эта идеология диктовала. Покорившись воплощающей народ власти, Мандельштам так и не смог подчиниться ей стилистически и стал в конечном счете жертвой именно этого — невольного — «сопротивления».
535
Гаспаров М. Л. О. Мандельштам: Гражданская лирика 1937 года. М., 1996.