Война и язык
Шрифт:
Молодой человек…
Это, наконец, недопустимо!
Отчего у вас на ноге сверкающий лаком ботинок «Vera», а не просторный, удобный и простой лапоть?
Леди! Леди!..
Отчего это на вас белила и пудра, отчего это красный карандаш так мягко подвел ваши губы, а черная полоска сковала ваши редкие брови в настоящую персидскую смоль?
Отчего???..
Послушайте же, леди…
На мой взгляд, вам очень пошло бы… не пугайтесь, не пугайтесь… кольцо в ноздрю, и неплохо бы еще, закрутив вам сзади прическу лошадиным хвостом, вставить туда ну… хоть два-три куриных перышка…
Послушайте, молодой
Господа, что вы кидаетесь на меня, что вы кричите, что я сумасшедший, что меня надо посадить в смирительный дом и надеть на меня горячечную рубашку…
Господа, не говорите же глупостей…
Вы говорите, что не носите звериных шкур и колец в ноздре оттого, что теперь не каменный век, а век электричества, американизма, кинематографа, рекламы и футуризма…
Господа…
Да, впрочем, господа, вы можете и не объяснять мне всего этого, я и так давно многое знаю.
Нет!
Лучше вот что…
Если вы действительно считаете себя детьми XX века и хотите быть последовательными до конца, то соберитесь в Москве небольшой толпой – так человек миллиона два, а то и больше, – соберитесь и пойдите к руководителям раньше Свободного, а теперь… а теперь – целых трех новых театров и попросите, чтобы и из других театров собралось по режиссеру.
И скажите им так:
«Вот нас тут несколько миллионов. Кроме двух-трех тысяч, которым в этом году трамвай перерезал ноги, – здесь вся ходящая Москва. Ходить мы можем и ходили много, но к вам в театры не ходили и ходить не будем…»
После этой небольшой речи вы можете повернуться и идти домой.
Если же господа театралы сгоряча, не выдержав вечного олимпийского спокойствия, попросят у вас объяснений, то мы вам с удовольствием можем помочь и в этом отношении.
Вот что!..
Еще в начале сезона, когда только нарождался «Свободный театр», мы предостерегали на страницах нашего журнала:
«Господин Марджанов, не ездите по Сорочинским ярмаркам. Малороссы народ “дошлый”; они вам скверный деготь подсунут и разбитый глиняный горшок. Ведь новое искусство никогда не создадите вы только тем, что будете описывать новую, еще не исследованную губернию».
Если хотите быть полезным большому городу, вселившемуся во всю Россию, помните, что ему не нужен ни деготь, ни лапоть, ни «Сорочинская ярмарка».
Нет…
Отразите в театрах бешеную, мятущуюся душу сегодняшнего дня, а не давайте затхлости чуждых нам переживаний.
А пока вы этого не сделаете, мы всю землю покроем нервными, живыми кинематографами – единственными театрами сегодняшнего дня.
Мы жить хотим большой и бьющеюся жизнью!
Кинематограф и реклама
Это кинематограф сделал из театрального искусства лавочку, раздув свое убожество рекламой.
Кинематографу делают ежедневный упрек:
– Вытесняя театр, – говорят про него, – кинематограф не выдвигается собственными своими преимуществами, а робко жмется за лгущей и кричащей рекламой.
Для
человека близорукого, действительно, жизнь теперешнего искусства может представиться только в таком безрадостном свете.Раньше искусством занимались величественные и недоступные парнасцы, гордые и самолюбивые. Они, казалось, не интересовались расчетом наживы и золота.
Эти строгие люди держались особняком, не смешиваясь с широкой коммерческой волной, которая всегда шла дорогой денег, дорогой, про которую еще Некрасов говорил:
Просторная, дорога торная —Страстей раба.По ней громадная, к соблазну жадная,Плывет толпа.И вот с пропастью, разделяющей этих людей, произошла мировая катастрофа. «Парнасцы» и «коммерсанты» смешались в общую, одинаково жадную к наживе, массу… И вот уже даже юркие газетчики путаются – не могут разобрать: где пророки красоты и где лавочники.
Но попробуем разобраться в причинах, поставивших людей искусства в такое, якобы неблаговидное, положение.
Первый вопрос:
Действительно ли искусство раньше совершенно чуждалось рекламы?
Реклама – это всякое самовосхваление, всякий крик, рассчитанный на то, чтобы люди, привлеченные задорным, оглушительным криком, повернули бы головы и всмотрелись пристальней в предлагаемое.
А этой особенности, характеризующей рекламу, не был чужд ни один художник, ни один писатель, ни один артист.
Возьмите для примера известный анекдот о Шаляпине, который дал о себе отчет в газету с блестящим отзывом о концерте. Отчет вышел, концерт же по какой-то случайности не состоялся. А еженедельные слухи о нападениях на Шаляпина и об его собственных выходках?
Возьмите далее различные газетные «утки»…
Если этого мало – обратитесь к крупным русским поэтам. Пушкин писал:
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный».
Бальмонт кричит:
«Я – изысканность русской медлительной речи».
И все: Я, Я, Я! Реклама, реклама и реклама!
Но нам скажут: что значат эти скромные незабудки рекламы по сравнению с дебрями кинематографической беззастенчивости?
Времена, господа, изменились! Старое искусство было искусством группы эстетов. Если оно и рекламировало себя, чтобы нравиться, то это «нравиться» относилось в лучшем случае к какому-нибудь скромному салону.
Современное искусство чуждо этой сентиментальности. Его салон – мир.
И если в уютной гостиной можно говорить нежным, влюбленным шепотом, то здесь даже автомобильный гудок слишком тих.
Даже лучшим надо кричать о себе полным голосом. Надо ярким фейерверком рекламы зажечь всю землю.
Наш век – век силы и изворотливости – чужд жалости. Пусть слабейшие гибнут, как неприспособленные.
Реклама – это не мошенничество, а та же честная и открытая борьба.
Вот почему не надо кричать о вреде и неэстетичности рекламы, а лучше привлечь к ней художников и писателей, ибо реклама, как война у Маринетти – гигиена мира.