Война за океан (др. изд.)

Большие суда подошли или малые — никто не знал. Федоровский, задержавшийся на батарее, стал объяснять Мровинскому, что он был на «Авроре» в Кальяо и какие суда видел там, высказал предположение, что они, верно, и пришли.

Маркешка уж не первый раз слыхал, как офицеры разговаривают между собой про англичан, и понял, что они со многими английскими офицерами знакомы и даже где-то вместе выпивали. «Где это было? Паря, черт знает. Где-то далеко! Не в Америке ли! Как драться будут? Знакомые, вроде анда [100] , а надо драться! Ну что же, и так бывает. Бывает, что и с родней схватишься, и с женой поцарапаешься», — так думал Маркешка, утешая себя. Но он испытывал неприязнь к этим щеголеватым морским офицерам, которые не скрывали ни от кого, что знакомы с противниками, водили с ними дружбу и вроде была у них одна компания. В Усть-Стрелке тоже так бывало: с монголами с той стороны реки дружили-дружили, а потом дрались. Ездишь на ту сторону в Китай, косить и охотиться, а потом когда и подерешься. Но там же простая жизнь, необразованность, нет настоящих понятий, люди прощают друг другу, если после драки сделаешь угощение за обиду. «А тут же офицеры, и они нами командуют и учат нас ненавидеть врага и велят умирать». А на «Двине» Маркешка слышал разговор, что все цари и короли между собой родня и что война для них потеха. Получается, играют людьми, как пьяные богатые старики в бабки. Неужели так?

100

Друг (манчж.).

И вот лейтенант Федоровский, оставленный тут адмиралом при сигнальщиках, рассказывает, захлебываясь, про вражескую эскадру, как она хороша, как все на ней ладно устроено и матросам-то легче живется, чем у нас, но что надо все же их побить. Как-то одно с другим в его разговорах не сходится. И если там лучше живется, то зачем же они обманывают нас чужим флагом? И вообще за такие разговоры Маркешка, если бы он был горным начальником, отправил бы сопливого лейтенанта в рудники. В Акатуй бы его… Маркешке не терпелось увидеть теперь весь этот флот, о котором так рассказывали офицеры.

— Как даст по нас! Паря, дело наше горбуша! — приговаривал Алексей. — Нас выкатили вперед.

…Уставший и проголодавшийся Завойко шел домой с офицерами. Неподалеку от изгороди его встретили американцы.

— Мы очень возмущены, господин губернатор, тем, что только что увидели, — сказал толстый мистер Нокс. — Бесстыдство англичан превзошло всякую меру! Использовать флаг Штатов с такой низкой целью!

«Так у вас заботы есть, наверно, поважнее, чем использование врагом вашего флага», — подумал Завойко.

— Мы в чрезвычайно неприятном положении, — продолжал американец. — «Нобль» не выйдет из гавани… Все наши запасы, только что доставленные на корабле, в опасности, а значит, и снабжение населения Камчатки может быть прекращено.

— Следовало бы скрыть наши товары понадежней, — заметил американец.

Завойко отмалчивался, он знал, что им надо. Губернатор должен им дать людей для укрытия товаров. Им хочется, чтобы Завойко увез все их запасы куда-нибудь подальше в тайгу, а они будут сидеть сложа руки… А тут еще приехал ученый Дитмар и надоел Завойко хуже горькой редьки. Он привез письма от дядюшки Фердинанда Петровича. Завойко встретил его по-родственному. А теперь этот Дитмар все время ноет — дай ему людей для ученой экспедиции. Ноет и доказывает!

«Какой немец нахальный. Неужели мои дети такие же нахалы будут, если у них мать баронесса. Так нет, того не будет, как педагоги говорят, все зависит от воспитания, а в моей Юлии нет ничего немецкого. Я ее переродил, так как я не тот дурак муж, который сам перерождается под образец своей жены и тем предает свою нацию.

Враг у ворот, на носу, а Дитмар заявляет, что он ученый. Хоть ты и ученый, а родина-то есть у тебя! Хоть ты и прибалтийский немец, но в России служишь, так жалованье свое хоть оправдывай. А то дай ему солдат и матросов… Дитмар уже выпросил трех человек и, узнав про объявление войны, убрался в тайгу. А шел бы этот Дитмар лучше сам в добровольцы и мог бы быть сегодня с нами. Так нет, он смотрит на нас с вулкана, как в театре, как мы будем убивать друг друга. Вот как он видит всю нашу войну! Вот какие есть люди на свете и как они терзают мое сердце родственными подозрениями. А тут еще эти торгаши-американцы!»

Завойко сам привлекал американцев к торговле на Камчатке. Они привозили в Петропавловск продукты, одежду, отлично снабжали Камчатку товарами и фруктами. И сам Василий Степанович, и его жена очень дорожили этими купцами. Но сейчас перед лицом опасности Василий Степанович никаких послаблений делать им не желал.

— Ваши товары, — сказал он американцам, — можете спасать своими силами. Я вам матросов дать не могу. А если у вас есть у самих матросы, то, пожалуйста, выберите в лесу место, я для этого дам вам офицера, который проследит, что вы будете там делать. — Завойко кивнул головой и пошел своей дорогой. Отойдя несколько шагов, он остановился и обернулся, добавив на ходу: — И сами тоже можете поработать. Моя жена, дети и я сам — все работали на возведении укреплений! И я долбил камни ломом и таскал пушки. Вот смотрите: идут дети. Это пошел становиться к пушкам десятилетний Харламов — сын кантониста и с ним Вася Петров. Вася и Ваня! Идите ко мне.

Губернатор обнял обоих ребят.

— Они будут подавать картузы! — сказал он. — И мой сын попросился в добровольцы, не знаю, есть ли такой пример в вашей истории или нет? Так, пожалуйста, заметьте себе это сами и не приставайте ко мне больше с тем, чтобы я за вами ухаживал.

— Как же вы с ними обошлись! Ведь это иностранцы, — заметил командир «Авроры» Изылметьев, слыхавший разговор. В душе ему понравилось, как Завойко говорил. Действительно, что же они думают, когда каждый человек в городе на счету!

— Да мне мало важности и дела до того, что они иностранцы, — ответил Завойко.

Завойко и Изылметьев довольно дружны.

Фрегат «Аврора» стоял, укрытый кошкой, как бы превращенный в плавучую батарею. Один борт его вооружен. Коса, как парапет, укрывает фрегат от огня. Орудия с другого борта частью взяты на батареи. Но часть оставлена и заряжена картечью на случай, если враг подойдет сушей.

Часть экипажа влилась в ряды защитников города. Они были основой всей обороны. Завойко это прекрасно понимал и на них-то главным образом и надеялся.

Сам Изылметьев, скромный, твердый и спокойный, очень нравился губернатору. Плотный, широкоплечий, с суровым взглядом, обычно молчаливый Изылметьев принадлежит к числу тех командиров, которые никогда не предполагают в будущем ничего, кроме победы, и на которых можно положиться как на каменную гору. В победу он не просто верил, а готовился к ней со всей опытностью старого служаки. При всей своей молчаливости и кажущейся неподвижности Изылметьев был человек быстрых и решительных действий. Он был неподвижен, потому что привык неподвижно стоять на юте и как бы чувствовать себя частью корабля, но зато его корабль был очень подвижен и проделывал чудеса, исполняя краткие и лаконичные приказания своего капитана. Корабль был вертким, что и доказал в это плавание дважды, уйдя из-под носа преследовавших его союзников.

Сегодня Изылметьев стоял на юте «Авроры», когда на город шел пароход, и в обычном своем молчании уже все обдумал и представлял примерно, что будет и как развернутся события.

Завойко и Изылметьев вытерли ноги о мокрый мешок, который расстелила на крыльце Харитина, оставшаяся за хозяйку, и вошли в дом. Харитина знала, что на обед будут приглашены офицеры, и готовила на всех. И знала, что пол заследят сапожищами, экая ведь жара, пылища, а на сопках сыро, глины натащат. А хозяйка Юлия Егоровна любит чистоту, и сама Харитина опрятная. Да и перед генеральшей не хочет ударить лицом в грязь и, пока хозяйничает за нее, ни в чем ей не уступит.

Со всех постов и батарей собрались на обед офицеры. Обсуждались события дня. Офицеры говорили, что люди преисполнены энтузиазма, готовы умереть и рвутся в бой. Между прочим, высказывалось сожаление, что не успели укрепить Бабушку, что затащили туда лишь единственную пушку. Завойко это не понравилось.

У офицеров был вид возбужденный и оживленный, и казалось, все изрядно поработали сегодня, и настроение было такое, как будто выиграли первую стычку.

— У меня все как братья, — говорил генерал, — и офицеры дружны с матросами и солдатами! Что и возмущает заядлых бюрократов, они видят в этом порчу армии и ее дисциплины!