Войны мафии

Она встала, закутанная в одеяло.

— Буди пилота и катись к Гарнет. Пусть думает, что она для тебя нечто особенное... — Стефи помолчала, и ее лицо смягчилось. — Она молодец. И заслужила целую жизнь с Эль Профессоре, раз уж так получилось. Но что касается меня, Чарли, — мы с тобой натрахались достаточно для одной жизни.

Она засмеялась, подталкивая его к выходу.

Глава 34

Чарли Ричардс стоял у реки к северу от Квинсборо-Бридж. Он слегка дрожал, потому что замерз во время полета. В такое позднее время на вертолетной станции и в порту не было ни души.

Чарли пошел пешком к Первой авеню, высматривая такси. Из-за несколько растрепанного состояния мыслей он забыл вызвать лимузин из самолета по радио. Чарли остановился, пытаясь успокоиться. В общем-то он получил то, что заслуживал, за попытку покопаться в переживаниях Стефи.

Все вокруг казалось размытым, подернутым дымкой тумана. Бывает такая депрессия, когда ни одна конструктивная мысль не приходит в голову. Ничего вдохновляющего, зажигательного не осталось в жизни. Одинокий, немолодой, продрогший, топчущийся на месте, в то время как толпы молодых, деятельных расправляются с прошлым. Чарли чувствовал первые признаки надвигающейся паники. Нью-Йорк — джунгли, в которых старые и хромые, стоит им споткнуться, становятся добычей голодных молодых хищников. Когда-то он был бодрым, сильным, богатым. Сейчас, весь дрожащий, он казался себе городским привидением, расплющившим нос о манхэттенскую витрину.

Поразительно, как энергичный натиск Стефи подточил его собственные силы. Вдруг он вспомнил: Гарнет теперь не в доме у реки, не в больнице — она в доме Уинфилд, всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Поборов оцепенение, он быстрым шагом двинулся на север по Первой авеню, мимо шумных, живописных забегаловок, где молодые ели, танцевали, кадрились и быстро продвигались к своей конечной цели, находя укромные уголки. Казалось, источником существования молодежи Ист-Сайда являются главным образом видеосалоны и лавчонки с газировкой без названия. Круглосуточные супермаркеты казались пустынными. Ослепительно украшенные магазины, даже закрытые, пожирали тысячи ватт электроэнергии — как и банки, и бюро путешествий. Чарли спросил себя, как Гарнет удается сохранить душевное равновесие после таких сокрушительных потерь.

Никогда в жизни он не чувствовал себя таким ничтожным. Подавленным. Утратившим самоконтроль. Он свернул к Семьдесят третьей, где, вспомнил он, жили Уинфилд и Гарнет.

В глубине души его раздражали все эти молодые, не живущие, а проводящие время, ни целей, ни нравственности, едва умеющие читать и писать, глубоко невежественные в истории, лавирующие между родительской опекой и угрозой безработицы, с идиотскими наполеоновскими планами обогащения. Но кто он такой, чтобы критиковать молодых? Насколько хуже незнающего тот, кто знает, но продает свое знание? Кто он такой, чтобы сожалеть о безнравственности молодых?

Он своим ключом отпер подъезд и поднялся к квартире 2F. Из-за двери выбивалась полоска света. Режим у Гарнет после выздоровления был самый беспорядочный, особенно когда из-за перемены погоды ее мучили боли.

Она раскинулась на огромной, королевской кровати, читая какую-то брошюру в очках с большими линзами. Гарнет улыбнулась ему поверх очков.

— Кузина тебя выставила.

— Она тебе звонила?

— Ну что ты. Просто я чувствую, все, что происходит с тобой.

Она продолжала читать брошюру, выпущенную каким-то Товариществом по изучению образования.

— Это не?..

— Ну да, Фонд Германа. Им теперь принадлежит то, что осталось от моего дома. Меня приглашают работать в их организационном комитете. Я могу надеяться раскрутить тебя долларов на десять?

Чарли стоял, снова оцепеневший, странные мысли проносились у него в голове. Исследовательская жизнь. Академический стиль жизни. Жизнь в уставленном книгами убежище... Господи, как все перемешалось.

— В чем дело? — спросила Гарнет.

— Название. Образование. Исследования. Товарищество. Представь себе каждое слово по отдельности. Потом — вместе.

У Чарли был такой потрясенный вид, будто он все это слышал впервые. Он развязал галстук, сбросил туфли и сел на край кровати. Гарнет подвинулась, чтобы дать ему место, удержавшись от болезненного стона. Чарли легонько поцеловал ее в губы — в соответствии с предостережениями врачей.

— Я подбивал клинья к Стефи.

Гарнет так же осторожно поцеловала его.

— У нас обоих очень и очень монашеская жизнь.

Он долго молчал. После того, что перенесла Гарнет, она находит возможным пожалеть его! За это он еще больше себя возненавидел.

— Я вел себя низко.

— Иди в кровать.

— Нет, мне кажется, я...

— Иди в кровать.

— Но ты не должна...

— Третье предупреждение: немедленно в кровать.

Он быстро разделся и скользнул к ней, остро чувствуя дрожь и ее тепло. Только сейчас Чарли понял, как жутко он промерз по дороге в Нью-Йорк. Он старался не прикасаться к Гарнет во время своего признания.

— Я дал великую клятву — вычеркнуть Чио Итало из своей жизни. И на протяжении нескольких месяцев ничего не сделал для этого. У меня было время, и я потерял его. — Он отвернулся от Гарнет, чтобы спрятаться от ее глаз. — Я дал великую клятву, когда мы полюбили друг друга, что никогда тебя не предам. Хорошо, что Стефи меня остановила. Можешь представить себе, какой я предатель...

— Несколько пируэтов вокруг бывшей возлюбленной — бывшая — подходящее слово? — это не предательство в моем понимании. Другое дело — позволить Чио Итало побить себя на своем собственном поле.

Она положила свои теплые пальцы ему на грудь и сразу же отдернула их.

— Этот остывший труп Стефи подсунула мне? Неудивительно, что она тебя выставила.

— Она меня выставила, потому что у нее в мизинце больше здравого смысла, чем у меня.

Гарнет начала поглаживать его грудь и живот и этим, как всегда, остановила поток его красноречия.

— А что с твоим мизинцем? — поинтересовалась она. — Он похож на сосульку. Куда ты его совал, в холодильник?

— В желчь и полынь.

Чарли вздохнул и обеими руками прижал к себе ее голову.

— Очень мило с твоей стороны проявить такую терпимость.

— Более чем мило, — ангельским тоном подтвердила Гарнет. Она начала легонько шевелить ладонью в области его паха. — Нет, я понимаю твою кузину. Это что, неопознанное мороженое мясо Бердсея? Ты меня тревожишь. Она произнесла трубным голосом, передразнивая Чарли: — Как низко я пал...

— Не надо шутить.

Она обхватила его ногами, снова скрывая боль.

— Мужчины отличаются от женщин. Ты воображаешь, что разбит по всем фронтам, и впадаешь в уныние, вязкое, как овсяная каша. Ты потерпел поражение как человек свободного мира — раз, ты не сумел разжечь страсть Стефи — два, ты не смог разрубить цепи невежества, сковывающего страну, — три... Все, что остается на твою долю, — это колония прокаженных, но, о Господи, ты рискуешь потерпеть поражение в поисках подходящей колонии.