Воздушная гавань

— Кристалл на моей печатке колется, — кивая, сообщил Бенедикт. — Немного щекотно, как бывает, когда уснешь на согнутой руке, а кровь потом начинает возвращаться. Хотя прежде я никогда не слыхал, чтобы это чувство объясняли именно так, мастер Ферус.

— Чепуха какая-то, — сказала Гвен. — Все предметы либо холодные, либо нет, сэр.

— Вот! — вскрикнул Ферус, уставив на девушку указующий перст. — Я и не подозревал, что вы интересуетесь философией! Великолепно!

— Прошу меня простить, — сказала Гвен. — Философия даже не упоминалась.

— Разве? — ответил Ферус. — Вы только что слышали, как сэр Бенедикт подтвердил, что его ощущения при соприкосновении с боевым кристаллом разительно отличаются от ваших собственных. Реальность у нас одна на всех, это правда, — но вы двое воспринимаете ее немного по-разному. Чем старше человек, сдается мне, тем яснее он понимает, что вселенная весьма напоминает собою зеркало, мисс Ланкастер.

— Чем именно напоминает?

— Тем, что она куда сильнее отражает вашим органам чувств вас саму, чем вы, вероятно, думаете.

— Вздор. Если я смотрю на синюю куртку, я и вижу синюю куртку. Причем ее цвет не зависит от того, смотрю я или нет.

— Вот! — повторил Ферус, вздымая палец. — Но предположим, что оттенок, который вам кажется синим, сэр Бенедикт отнесет к разновидности зеленого. Хотя цвет-то один и тот же!

— Но этого же не происходит, — возразила Гвен.

— Откуда вам знать? — парировал Ферус. — Вы можете видеть глазами сэра Бенедикта? Если так, я тоже хотел бы научиться этому трюку.

Гвен несколько раз закрыла и открыла глаза.

— То есть вы уверяете, что такое возможно? Когда я вижу синий, он видит зеленый?

— Вовсе нет. Он тоже видит синий цвет, — сказал эфирреалист. — Но только свой синий цвет. Не ваш.

Гвен нахмурилась. Открыла было рот, чтобы возразить снова, но подумала немного и сжала зубы.

— И если так делает Бенедикт, тогда, наверное, тем же заняты и все остальные?

Бенедикт усмехнулся в свою кружку.

— Согласись, это многое проясняет в особенностях эстетических воззрений Дома Астор.

— Брр, — содрогнулась Гвен. — Да уж, эти люди попросту не способны навести порядок в собственном гардеробе.

— Так вот, — заговорил Ферус, еще раз пригубив из кружки, — мы обсудили нечто идеально простое и относительно неважное: цвета. Что, если и другие фундаментальные аспекты жизни представляются другим людям совсем иначе? Что, если они иначе ощущают тепло и холод? Что, если они иначе чувствуют удовольствие и боль? Что, если в их глазах гравитация тянет предметы вбок, а не вниз? Как мы определим разницу, а? В конце концов, все мы еще в самом раннем детстве научились называть те или иные явления одинаковыми именами. А могли бы, игнорируя их, видеть вещи в совершенно уникальном и потрясающем свете.

— В совершенно неряшливом, — поправила его Гвен. — Я уверена, что Всевышний Бог не стал бы создавать мир и его обитателей в столь странной манере.

— Ага! — просиял Ферус. — Вот, вы уже настоящий философ! Огромное множество разумных людей, называвшихся философами прежде вас, выдвигали подобный же аргумент.

— Важнейший вопрос, разумеется, — сказал Бенедикт, — заключается в том, почему это должно иметь значение. В конце концов, у нас всех, похоже, общая точка зрения на синий цвет, и когда сестрица говорит: «синий», я понимаю, что она имеет в виду, даже если мой синий цвет она зовет зеленым.

— Это имеет значение, потому что мы говорим о философии, — с видом лукавого мудреца ответил ему Ферус. — Если бы все философы всерьез задались вопросами вроде вашего, сэр Бенедикт, то немедленно лишились бы карьеры, не правда ли?

Гвен сделала глоток чая, все еще хмуря лоб.

— Но… Не хочу сказать, что согласна с вашими умозаключениями, мастер Ферус, но разговор поддержать я, конечно, готова. Предположим, что вы совершенно правы.

— Предположим, — согласился Ферус.

— Тогда это значило бы… По сути дела, каждый из нас живет в своей… вселенной? Как бы в собственном Копье, правильно? И воспринимает все окружающее исключительно по-своему.

— Продолжайте, — подбодрил ее Ферус.

— Тогда, — рассуждала Гвен, — если дело обстоит именно так, я нахожу весьма примечательным, что нам вообще удалось наладить хоть какое-то общение друг с другом.

Ферус приподнял бровь:

— Быстро соображаете, мисс Ланкастер, исключительно быстро! Все верно. Когда мы попытались наладить связь с подобными себе простыми смертными, произошло нечто весьма занятное. И однажды, возможно, если мы проявим достаточно усердия и сумеем не истребить друг друга в процессе, мы даже сможем видеть мир глазами друг друга… — Широкая улыбка вновь показалась на лице эфирреалиста. — Пока что, полагаю, нам придется довольствоваться догадками. Пищей для размышлений.

Долгим глотком старик покончил с содержимым третьей кружки и помахал рукой, требуя налить еще.

Бенедикт вежливо откашлялся:

— Мастер Ферус, боюсь, мы отклонились от исходной темы.

— Неужели?

— Зачем вы стараетесь напиться? — негромко напомнил боерожденный.

— Ах да! — выдохнул Ферус. Подняв со стола пустую кружку, он вручил ее Бенедикту. — Не сочтите за труд.

— По-моему, сестрица, настала твоя очередь, — тряхнул головой Бенедикт.

Встретив это известие вздохом, Гвен безропотно отправилась добыть эфирреалисту еще пару кружек.

— Чудесно! — встретил ее возвращение Ферус и сразу сделал серию приличных глотков. — Восприятие эфирной энергии отличается от человека к человеку, в точности как вы с сэром Бенедиктом показали на примере кристаллов своего оружия. Если же человек изменит свое сознание, это внесет перемену и в природу восприятия. Что позволит мне воспринимать эфирные потоки таким образом, каким я бы не мог в своем обычном состоянии.

— Значит, вы напиваетесь, — медленно сказала Гвен, — чтобы суметь как-то иначе прочувствовать эфирную энергию?

Отсалютовав девушке кружкой, Ферус торжественно изрек:

— Совсем как гогглы аэронавта! Только для мозга, а не для глаз.

Бенедикт с озабоченным видом отхлебнул пива:

— Это позволит вам найти боевые кристаллы аврорианцев?

Ферус вяло отмахнулся ладонью:

— Нет-нет, этих вещиц вокруг нас слишком много. Все равно что искать одну-единственную иголку на груженной иглами барже.

Гвен рассеянно крутила в руках чайную чашку. Заданный ею вопрос прозвучал внезапно, даже для нее самой: