Возьми меня с собой

Откуда-то сбоку раздался звонкий, заливистый детский смех. Она вздрогнула, обернулась.

По дорожке, прилегающей к ограде со стороны, противоположной больничному двору, две молоденькие мамаши везли прогулочные коляски. В одной из них малыш спал, в другой заходился хохотом и строил забавные рожицы. Девчонки оживленно болтали и весело улыбались озорнику.

Оцепенение исчезло так же внезапно, как и навалилось. Лера почувствовала, как обжигает лицо морозный воздух из полуоткрытого окошка, услышала многоголосый гул улицы.

Нет, она никогда не сделает того, о чем мечтала мгновение назад! Она, подарившая жизнь Машке, не сможет отнять ее у другого человека, пусть даже у преступника, у убийцы. Врач не имеет права уничтожать, он должен только спасать — кого угодно, любого, согласно данной им клятве. Пусть судит Господь Бог, а она, простая смертная, не станет судить, даже если перед ней нелюдь, выродок.

И молчать она тоже больше не станет!

Лера с силой толкнула дверцу машины и вскочила. Максимов, не успевший еще занять свое место и стоявший рядом, посмотрел на нее с удивлением:

— Ты куда? Забыла что-нибудь?

— Да, — Лера кивнула, глядя ему прямо в глаза, — я забыла. Я забыла сказать тебе, что знаю обо всем.

— О чем? — Он вопросительно поднял брови.

— Помнишь, то утро, накануне которого я впервые приехала к тебе? Я проснулась тогда немного раньше, чем ты думал, и слышала, что происходило за стеной.

— А что там происходило? — с искренним недоумением произнес Максимов.

— Ты знаешь. У тебя были родственники Скворцова из восьмой палаты, и ты обещал им, что в течение двух недель добьешься его смерти. Я слышала каждое слово вашего разговора так же ясно, как слышу сейчас тебя.

— У тебя прекрасный слух, — спокойно проговорил Максимов и неожиданно крепко взял Леру за плечо. — Ну-ка сядь обратно в машину. Нам нужно кое о чем поговорить.

Прежде чем она успела что-либо произнести, он втолкнул ее в салон и затем, быстро обойдя автомобиль, уселся рядом. Лера вновь сделала было попытку выскочить, но железные пальцы шефа обхватили ее локоть.

— Пусти!

— Погоди. Я же сказал, нам нужно поговорить. Не бойся, я ничего тебе не сделаю, ты только выслушаешь, что я скажу, и выйдешь, если захочешь. — Он по-прежнему выглядел абсолютно спокойным, не спеша достал сигареты, ловко закурил одной рукой, другой продолжая удерживать Леру. — Ты уверена, что ничего не путаешь? Как, по-твоему, я собирался убить старика? Как вообще такое возможно, чтобы никто ни о чем не догадался?

— Инъекция обзидана. — Лера перестала выкручивать руку и, слегка прищурившись, глянула на шефа. — Та самая, которую я якобы прописала по ошибке Шаповалову.

— Почему — якобы?

— Потому что ты в курсе, что я не писала этого назначения. Его внесли в карту потом, пока я спала, по твоей указке. Вот беда — почему-то перепутали истории болезни. И вместо одного больного чуть не отправили на свет другого, смерть которого была вовсе не выгодна материально. В прошлые разы тебе везло больше: вспомни случай с Анной четыре года назад, и еще один, — кажется, врача звали Леной?

— Так. — Максимов задумался, продолжая дымить сигаретой и глядя на приборную доску.

Молчала и Лера. Она не чувствовала больше ни страха, ни отвращения, лишь невероятное облегчение оттого, что все сказала, что больше не нужно будет притворяться и лгать.

— Так, — повторил шеф и поднял глаза на Леру. — Ну хорошо. Я мог бы сказать тебе, что ты сумасшедшая, что у тебя начались галлюцинации и лучше всего показать тебя хорошему психиатру. Ты, наверное, хорошо представляешь, что ждало бы тебя после того, как ты изложила бы ему все вышесказанное, — это было бы лечение в психушке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Великолепная перспектива, не правда ли, дорогая?

Он выжидающе взглянул на нее. Она продолжала молчать, хотя внутри у нее все похолодело.

— Однако я так не поступлю, — он аккуратно положил окурок в пепельницу и освободившейся рукой сжал другой Лерин локоть, — не поступлю, потому что ты мне слишком дорога, и я не хочу видеть тебя слюнявой идиоткой, заколотой лекарствами, от которых все извилины превращаются в абсолютно прямые линии.

Поэтому я сделаю иначе, буду говорить с тобой прямо и откровенно. — Максимов мягко взял Леру за подбородок, повернул ее лицо к себе — Да, ты права. Не знаю уж, как тебе хватило смекалки обо всем догадаться, но в принципе все так и есть. Я действительно помогал одиноким больным старикам уйти из жизни взамен на некоторую благодарность со стороны их опекунов или родственников, и делал это не один раз. Тебя так напрягает это?

Лера от неожиданности едва не поперхнулась. Напрягает ли ее признание в убийствах, которое она только что услышала?! Кого, интересно, оно может не напрягать?

— Вижу, ты не совсем меня понимаешь, — невозмутимо произнес Максимов, наблюдавший за ее реакцией. — Ты считаешь меня кем-то вроде убийцы?

— Просто убийцей, — сказала Лера.

— Напрасно, — покачал он головой. — Я сам так вовсе не считаю. Дело в том, что убить можно только того, кто живет, ведет полнокровную жизнь, насыщенную чувствами, эмоциями, событиями. Все те, о ком сейчас идет речь, к данной категории не относятся. Это не люди, Лера, не живые люди в том смысле, о котором я тебе только что говорил, они не живут, а лишь существуют. Причем существование их отнюдь не спокойно и безоблачно, вовсе нет. Это существование полно страданий, как физических, так и моральных, да что там, оно просто невыносимо, и ты сама это видела на примере своего Скворцова. Посуди сама, зачем ему продолжать эту пытку? Он прекрасно осознает, что никому на свете не нужен, всем в тягость, близкие ему люди давно умерли или забыли про него. Ему плохо, больно, тяжко. Ты еще очень молода, живешь эмоциями, а не рассудком, а я пожил немало и могу с уверенностью сказать, он сам мечтает о смерти как об избавлении.

Ему не страшно умирать. И тем, другим тоже было не страшно, а лишь приятно.

Перед глазами Леры вдруг встала старуха Егорова — высохшее, серое лицо, впалые щеки, в морщинах, глаза, полные безысходной тоски и ужаса перед грядущим неведомым и неотвратимым.

— Неправда, — твердо сказала она Максимову. — Умирать вовсе не приятно и не легко. Умирать страшно и больно, всем, независимо от возраста и от того, счастливо прожита жизнь или нет.

— Послушай. — Он чуть сильней сжал ее руки. — Не зря во всем мире возникают процессы в защиту эвтаназии! Умным и мудрым людям давно пришла в голову эта мысль, а ты просто девчонка, ни черта не смыслящая в вопросах жизни и смерти, но берущаяся судить обо всем с видом знатока! Что ты видела в свои двадцать восемь? Домашнее хозяйство, кастрюли, сопливого ребенка да неверного мужа! А знаешь, сколько видел я? — Он внезапно выпустил Леру, откинулся на сиденье, расстегнул ворот куртки. — Ты и не работала, считай, всерьез. Чтобы понять, что такое наша работа, нужно ежедневно ходить в отделение не один год и не два. На твоих руках будут умирать молодые, полные сил и желания жить люди, ты будешь смотреть в глаза мужьям, которые потеряли жен, и женам, которые лишились мужей, и так будет много раз, очень много. Пока ты не привыкнешь к этому, не станешь относиться спокойно и к смерти, и к внезапному выздоровлению, и просто ко всему, что происходит вокруг тебя: обману, предательству, злобе, лицемерию. — Голос Максимова теперь звучал глуше, и Лера заметила выступившие у него на лбу капельки пота.

Он не держал ее, в любое мгновение она могла встать и убежать. Но она продолжала сидеть, повинуясь какому-то странному чувству.

— Убедил я тебя? — Он хотел коснуться ее волос, но Лера резко отстранилась.

— Нет.

— Вот дуреха. — Он устало улыбнулся. — Ну, чего тебе еще надо, каких аргументов?

— Мне нужно совсем немного… — Она сглотнула застрявший в горле и мешающий говорить комок. — Самую малость. Ты сейчас утверждал, что, устраивая свои фокусы с подделкой назначений, был лишь гуманен, а не творил зло, так?

— Ну, — он усмехнулся, — не совсем так, скорей, я руководствовался несколькими соображениями, одно из них, безусловно, финансового порядка. Я просто имел в виду, что никогда не был убийцей в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. В общем, да, я не творил зло.

— Даже когда сталкивал с балкона Настю?

Она давно ждала этого момента. Ей хотелось посмотреть, останется ли это красивое, мужественное лицо таким же спокойным и невозмутимым. Она вся сжалась, подобралась, внутренне приготовившись к тому, чтобы бежать, спасаться.