Возрождение

Володька так никогда и не узнал, что произошло с его мамой…

Бунт в спецшколе произошел после трех дней полной голодовки. К этому времени значительная часть персонала просто разбежалась, а оставшихся мальчишки убили. Зверски убили, потому что не умели убивать и потому что убивать сначала было почти нечем. Из двухсот «воспитанников» персонал успел убить почти треть, многие были ранены, в том числе тяжело. Что делать дальше – никто из ребят не знал, а взрослых не осталось, убили даже фельдшерицу из медсанчасти, хорошую, в общем-то, женщину, по мере сил своих защищавшую ребят, и «доброго» воспитателя (его так звали между собой, потому что он на самом деле был добрым человеком) – убили, даже не заметив этого.

Они не понимали, что происходит в мире, хотя им было очень страшно. Вместе со страхом возникло чувство дикой, нечеловеческой свободы. Многие перепились найденной водкой или спиртом, кто-то дрался с кем-то, некоторые обжирались продуктами из вскрытых складов – там были продукты, а что их мало до нелепости, мальчишки не заметили и не придали этому значения. Другие, как ни странно, пытались, как могли, помогать раненым – в школе было опасно открыто дружить, друживший «подставлял» друзей просто автоматически и давал «персоналу» еще один рычаг для издевательств… а тут вдруг выяснилось, что друзья-то есть почти у всех. На следующий день готовились к обороне – полудетски-полусерьезно, а кое-кто уже потихоньку начал «делать ноги».

И только постепенно до ребят стало доходить, что они никому не нужны.

Их просто бросили. Как ни дико это звучало. Всегда готовое лишить человека свободы, достоинства, даже жизни Государство начисто забыло о них. Никакие средства связи не работали (хотя часть из них, может быть, ребята просто не умели заставить работать), понять точно, что произошло в мире, было невозможно, но у очень многих «воспитанников» хватало ума сообразить, что означают быстро меняющаяся погода, ветер и многое, многое другое. Потом кто-то догадался наконец выйти в полумертвый уже Интернет, взломали пароли… и по еще висевшим тут и там обрывкам им все стало ясно…

К этому времени в школе оставалось человек пятьдесят. Почти все тяжелораненые умерли, разбежались понемногу несколько десятков тех, кто верил, что сможет добраться до дома, или привык быть «одиночкой», собственно, их никто и не держал. Оставшиеся не могли решить, что им делать, – просто потому, что не могли толком понять все-таки, что именно происходит. Они регулярно смотрели телевизор, но только новости, а из новостей РФ даже умный взрослый человек не смог бы сделать никаких выводов. Как вообще можно сделать какие-то выводы из смеси чернухи, клинического идиотизма и тупой агитки?

В тот день пошел снег. Солнца не было уже с неделю, а тут еще – в конце лета! – из низких странных рыжих туч начал падать белый полог, все более и более густой. Снег таял на земле, было, в общем-то, не холодно… но он продолжал падать и падать, косо несясь в струях упругого, резко пахнущего какой-то пластмассой ветра, – тот сперва налетал порывами, сменяясь нехорошей всеобъемлющей тишиной… а потом сделался постоянным.

Это было слишком страшно даже для тех, кто сохранил или обрел достаточно смелости…

Иногда Володька думал, что они зря ушли из школы и вообще разделились. Надо было сделать, как в старых фильмах, которые он иногда урывками смотрел от нечего делать, пока жил дома, – там герои всегда старались держаться вместе и укреплять свое место обитания. Но так, наверное, все равно не получилось бы – что бы они все стали есть? И потом, мальчишки были приучены не верить большим коллективам. Поэтому они и разошлись – поодиночке или небольшими группками. Уже хорошо было, что честно поделили оставшуюся еду, одежду, оружие. Кто-то, правда, кажется, остался все-таки в колонии, Володька не помнил точно.

Володька потом подумал, что, знай они, как обстоят дела в мире, – честной дележки, наверное, не получилось бы. Слишком страшно…

Они ушли вчетвером просто потому, что все четверо – он, Володька, Генка, Жека и татарчонок Адиль были из Читы…

Следующие месяцы стали для Володьки временем сплошного ужаса. Настолько сплошного, что бояться он быстро устал и погрузился в новую реальность, как в жуткий сон, который когда-то да кончится, потому что сны не могут не кончаться. Но оказалось, что за стенами спецшколы – тот же кошмар. Мир населяли обезумевшие толпы людей, бегущие в никуда из полыхающих чудовищными атомными кострами больших городов и совершенно непредсказуемые в реакциях. В этих толпах то и дело дрались – за еду, за одежду, за горючее и боеприпасы. «Хвосты», отстающих, преследовали уже возникшие банды, не осмеливавшиеся тогда нападать на основные скопления, потому что в этих ужасных ордах отсутствовало чувство страха, и любое нападение на орду вызывало инстинктивную ответную реакцию – как волны неизбежно разбегаются от брошенного в воду камня, так орда захлестывала и уничтожала бандитов.

Но ни о каких «своих» или их защите речи не шло. По крайней мере, за пределами семей или уже заранее сложившихся небольших группок. У этих людей были свои дети. И на чужих детей они набрасывались свирепо, на темном инстинкте понимая, что чужие дети отбирают кусок у родных. Самим фактом своего существования. Так или иначе. Иногда орда пыталась растечься по окрестностям – по поселкам или маленьким городкам, и тогда начинались бои, почти всегда завершавшиеся победой местных. Иногда, впрочем, населенный пункт оказывался захваченным, и что творилось там – не укладывалось в голове Володьки, хотя они четверо участвовали в грабежах, потому что просто хотели есть. А еще было очень холодно, ветрено, лил постоянный грязный дождь, вонючий и густой, все чаще и чаще сменявшийся снегом. И постоянно трясло землю – то мелкой судорожной дрожью, то такими толчками, что нельзя было стоять на ногах.

Несколько раз мальчишки видели, как какие-то люди подбирали потерявшихся или осиротевших детей, во множестве бредших по обочинам, но даже не пытались прибиться к таким «спасателям». Отталкивал страх – страх оказаться во власти чужих взрослых.

Может быть, это на какое-то время спасло им жизни.

А может быть, в конце концов и погубило всех, кроме Володьки…

Толпы постепенно истаивали. Банды смелели, хотя тоже редели в числе. Люди чаще и чаще заболевали – в основном лучевой болезнью или простудами – аллергики, диабетики, многие другие умерли уже давно. Оставшиеся в живых не прекращали бессмысленное жуткое кружение по дорогам, а все вокруг уже прочно покрыл снег.

Первым погиб Генка. Наверное, погиб. Они тогда добрались до Читы, но города не было, и он убежал туда, серьезно и убедительно сказав, что его там ждет мама и он слышит, как она его зовет. Генку не останавливали, а Володька всю ночь слушал – ему казалось, что оттуда, из пылающих все еще развалин, на которые падал и падал мокрый снег, его тоже зовут. И очень хотелось туда побежать. Володька понимал, что там ничего нет, и думал, что это все равно – вот побежит он туда, и его не будет тоже. Генка убежал, и ему, мертвому, сейчас хорошо, не страшно и спокойно…

Но тогда он все-таки еще был более-менее в разуме. И не побежал…

Жеку и Адиля убили фермеры. Мальчишки уже несколько дней голодали. Они сумели напасть на группу из трех мужиков и одной бабы на лесной прогалине около костра – те варили мясо – и перебить всех четверых выстрелами из темноты. Но оказалось, что эти четверо варили человечину. А ее есть никто из мальчишек не мог, хотя они долго сидели у огня и всерьез об этом говорили, а Адиль даже мешал в котелке… но потом опрокинул его в огонь и с кривой мертвой улыбкой сказал, что это он случайно и затеваться с варкой снова не стоит, а лучше поскорей уйти отсюда. Они и ушли…