Возрождение

Максим тут же вступился:

– Он не проспит! Раз обещал – то придет и скажет!

– Горой за него? – подмигнул Олег.

Максим пожал плечами:

– Ну и горой… – и продолжал: – Я вообще сначала думал, что он трусоватый. Что Николай Федорович его… в общем, в Лицей отправил просто так. Для мебели, чтобы лишнего не говорили. До той истории с бассейном думал так.

Историю с бассейном знали все лицеисты и еще много кто постороний, хотя сам Сенька Власов никогда этим не хвастался. Младших мальчишек на одной из тренировок выстроили перед дверью, завязали всем глаза, инструктор сказал спокойно: «Сразу за дверью бассейн, но без воды. Глубина – пять метров. Вбегаете, прыгаете, приземляетесь, срываете повязку, перебегаете на ту сторону, поднимаетесь по лесенке, ждете. Все. Останавливаться нельзя ни на секунду. Если кто поломается – лежать, не двигаться, молчать, я подойду потом. Итак, кто первый?»

Мальчишки в черных повязках на глазах замялись, нелепо вертя головами. Конечно, кто-то все равно стал бы первым, и очень быстро. Но получилось так, что первым стал Сенька. Он подобрался, чуть пригнулся, нацелился на дверь, которую не видел, словно пуля в стволе, – и рванулся вперед, молча и стремительно, отчаянным ударом сразу двух рук перед собой распахнув бронедверь, которая тут же за ним тяжело захлопнулась.

Когда ошалелые мокрые мальчишки сушились на другой стороне бассейна – конечно же, заполненного водой, – то кто-то спросил удивленно: «А кто первым-то был?!» И инструктор почти безразлично кивнул на стремительно покрасневшего Сеньку: «Лицеист Власов»…

Неожиданно во внутреннюю дверь просунулся Сенька, сообщил:

– Велели передать – на станции через сорок минут встанем, отпразднуем. Все уже готовятся! Там таааакой снег валит! – Он сделал большие глаза и с натугой закрыл овальный металлический люк.

– Не люблю снег, – тихо сказал Антон. И с каким-то непонятным вызовом взглянул на Балабанова.

Максим молча пожал плечами, но потом спросил:

– А кто его теперь любит?

Теперь уже помолчал Антон. Потом сказал с тоской, злой и тяжелой:

– Знаете… так плохо одному… иногда прямо совсем. И еще – за что так? У меня же была мама… За что ее у меня отняли?

– Гитара, не надо, – попросил Сашка, садясь прямей. – И вообще, – он помедлил, но решился, – разве ты теперь один? Мы же все вместе.

Антон огляделся вокруг и так светло улыбнулся, что остальные ребята смутились. А Гитара кивнул утверждающе и сказал:

– Правда.

Глава 4 «Россия» летит на Запад

Мама, что это за горы там, на горизонте?

Я хочу туда домчаться, посмотреть с кручи.

Тихо я пойду, чтоб не спугнуть сон тех,

Кто при жизни был сильнее скал и круче.

Верю, что там, где кончается земля,

Видно с мачты корабля новую землю.

Верю, что там будет благом добрый труд

И с лихвою все пожнут то, что посеют…

А. Земсков. Верю…

– Ну – с наступающим. – Романов обнял за плечи правой рукой жену, левой, помедлив немного, ревниво косившегося Сеньку, который тут же заулыбался. Хотя до этого сидел на диване очень прямо и строго, всем своим видом показывая, что он – лицеист, который тут присутствует исключительно по приказу императора. – Только вот я не знаю, какой это год и как нам их вообще теперь считать…

– Потом разберемся, а пока просто пусть будет Новый год, – попросила Есения почти жалобно.

– А мне Корочун больше понравился, – заявил Сенька. И добавил, подумав: – Сашка… ну, Белов, он сказал, что в Корочун ночь самая длинная, а потом начинает меньше делаться. А это правда?

Николай и Есения переглянулись. Глаза женщины стали встревоженными. Но Романов спокойно ответил:

– Правда. Сень, понимаешь – вокруг сейчас не просто ночь. Это ночь Зла. Неправильная ночь.

– Я знаю, нам рассказывали, – поспешил похвастаться познаниями мальчишка. – И что давно-давно-давно была ночь вообще тридцать лет и три года… – Он свел брови: – А сейчас опять будет такая?

– Нет, – решительно сказал Романов. – Не будет такой ночи. Мы не дадим.

– Мы – это и я, – это был не вопрос, а гордое утверждение.

Романов кивнул – без малейшей иронии. Во время боя в Иркутске Сенька показал себя замечательно. Хотя потом признался матери (Романов слышал), что ему было сначала очень страшно, а все делал за него как будто какой-то другой Сенька. Который точно знал, как надо действовать…

– Конечно, и ты тоже. Мы все и не дадим. Мы ведь и едем не просто так. Как будто мост наводим. Понимаешь?

– Конечно! – энергично кивнул мальчик. И, соскочив с дивана, немного виновато сказал: – Я пойду… мы вместе договорились отмечать.

– Беги, – усмехнулся Романов. Сенька отсалютовал, улыбнулся матери и выскочил в коридор.

– Убежал… – грустно сказала Есения. – Мы с ним всегда вместе праздновали этот праздник…

– Привыкай, – ответил Романов и поцеловал женщину в висок. – Это хорошо, что он сам убежал к остальным.

– Я все понимаю, – вздохнула она. – И ты сейчас уйдешь тоже… Для нас даже праздники теперь все будут официальными мероприятиями, да?

В дверь стукнули, всунулся Русаков.

– Николай, – он кашлянул, – почти подъехали. Наружу будешь выходить?

– Буду! – сердито сказал Романов и смущенно посмотрел на Есению. Она улыбалась – насмешливо и чуть печально, но в целом хорошо. – Закрой ты дверь!

– Понял. – Велимир толкнул дверь, и в зеркале на ее внутренней стороне отразились в свете лампы на столе сидящие на мягком диване молодые мужчина и женщина. Мужчина был почти совсем сед и имел грустный вид.

– Веселей. – Есения потерлась носом об ухо мужа. – Ну-ка… Все должны видеть, что это праздник и что все идет нормально.

Романов с благодарностью на нее посмотрел и, помедлив, сказал:

– Я тебе обещаю, что, когда все хотя бы более-менее наладится, я возьму целый месяц настоящего отпуска. И мы будем отдыхать. И даже Сеньку с собой возьмем. И… всех остальных детей.

– Ясно, – уныло кивнула Есения. – Будет это, когда я уже успею родить еще троих как минимум и они уже вырастут. Спасибо. Утешил.

Романов растерянно приоткрыл рот и поднял ладонь. Но в глазах Есении, обращенных на него, прыгали веселые чертики, и он тоже облегченно рассмеялся. А потом спросил в упор:

– Ты любишь меня?

– Да, – коротко ответила она. Но тут же добавила: – Сперва я боялась. И тебя тоже. Потом решила: за ним можно жить, как за каменной стеной – и мне, и сыну. Если хочешь – осуди меня за такой расчет, но так было. А уже с полгода – люблю. Я сама не заметила, как это произошло. Как-то постепенно, само собой… – Она растерянно подняла и опустила плечи под белым тонким свитером.

Романов обнял жену, зарылся губами и носом в ее волосы. Посидел с минуту неподвижно, не в силах оторваться от живого тепла, от счастья… но потом резко отодвинулся, кашлянул, встал и, не глядя на Есению, потянулся за полушубком…