Возвращение примитива. Антииндустриальная революция

Есть ли что-нибудь хуже, чем женщины-феминистки? Есть. Это мужчины, которые их поддерживают. Сам факт того, что такие мужчины есть, — ключ к разгадке этого нелепого явления.

У любой другой группы влияния есть хоть какое-то оправдание своего существования. У феминисток и этого нет. Но у них есть общий множитель со всеми остальными, обязательный элемент для любой группы влияния: опора на слабость. Движение, подобное феминизму, смогло завоевать доверие и симпатию среди сегодняшних интеллектуалов только благодаря тому, что мужчины метафизически являются доминирующим полом и считаются (хотя и на ложных основаниях) более сильными, чем женщины. Феминистки бунтуют против мужской силы, против силы как таковой, это бунт тех, кто никогда не пытался и не хотел эту силу обрести.

К чести большинства американских женщин надо сказать, что успех феминисток не так велик. Но то же самое можно сказать и о студенческих активистах, и о хиппи, и о защитниках природы. Но общество слышит лишь самые громкие голоса, а на телеэкранах мелькают лишь самые претенциозные фигуры, выставляющие напоказ свои язвы и потрясающие кулаками. Это командиры армии ненавистников, выползшие из вековых сточных канав и кривляющиеся на публике, разбрызгивая на проходящих мимо, на тротуары улиц, на витрины и на чистые белые газетные листки грязь, которая превращается в постоянный поток, призванный породить у окружающих чувство вины и заработать их «сострадание».

Проходящие мимо — это мы все, вынужденные жить, дышать и работать в такой атмосфере.

Нет, большинство людей не являются ненавистниками добра. Большинство питает отвращение к подобным патологическим демонстрациям. Но хроническое отвращение не способствует уважению, взаимному доверию или доброй воле между людьми. Хроническое созерцание гротескного позирования, невнятных заявлений, невразумительных требований, необъяснимых противоречий, жалкого уродства, несдерживаемой жестокости и циничной несправедливости — созерцание агрессивного злобного существа, встречаемого слезливым, сентиментальным одобрением, — разрушает мораль и нравственность всех, за исключением наиболее выдающихся представителей человечества.

Процесс разрушения начинается с запутывания и продолжается разочарованием, отчаянием, злобой и страхом. Внутри себя человек прячется в тумане субъективности, а внешне перестает доверять людям, а затем постепенно перестает стремиться к ценностям, впадает в слепую ярость по отношению ко всему и всем, так что его поведение начинает напоминать поведение настоящих ненавистников, которые и стоят за всеми этими процессами.

Эти манипуляторы — умные люди, занятые в сфере гуманитарных наук. Большинство людей, управляемые только здравым смыслом и наивными, неопределенными чувствами, слепо стремятся к разумному руководству. Они не понимают того, что их интеллектуальные руководители уже давно потеряли разум и заменили его чувствами, которые их жертвы не способны понять и которым не способны поверить. Самый явный пример психологической пропасти, лежащей между народом и интеллектуальными лидерами — сравнение их реакции на полет «Аполлона-11».

Сами интеллектуалы являются отчасти жертвами, а отчасти — убийцами. Кто же в таком случае настоящие убийцы? Крохотное меньшинство, которое монополизировало сферу философии и с помощью Иммануила Канта посвятило ее пропаганде ненависти к добру за добро.

Но этот род ненависти — очень древнее чувство. Современная философия — это не причина этой ненависти, а всего лишь производитель боеприпасов и рационализаций для нее. Тогда в чем же причина? Ответ лежит в природе человеческого сознания.

Человек не может взаимодействовать с реальностью исключительно на перцептивном уровне; его выживание требует концептуализации, но концептуальное мышление требует воли. Человек может по собственному выбору мыслить концептуально или не мыслить. Большинство людей совершают переход от предварительной детской стадии концептуальности до полноценного концептуального мышления взрослого с разной степенью успеха и в результате останавливаются на том или ином уровне сочетания этих двух методов. Ненавистник добра — человек, который вообще не совершил этого перехода. Это случай остановки в психоэпистемологическом развитии.

Мыслительные функции ненавистника остаются на детском уровне. Для него нет ничего полностью реального, кроме настоящего момента, того, что дано в сиюминутных ощущениях, без прошлого и будущего. Он научился говорить, но так и не научился процессу концептуализации. Для него концепции — не более чем определенный тип кодовых сигналов, которыми другие люди пользуются по непонятным причинам, а для него самого эти сигналы не имеют значения. Он относится к идеям так же, как к образам, и их значение для него меняется при любой смене обстоятельств. То, чему он научился, или то, что случайно задержалось у него в памяти, его мозгом воспринимается как факт конкретного восприятия, а откуда и каким образом это знание получено, он не помнит. Его мозг подобен куче необработанного материала, который возникает и пропадает по воле случая.

В этом состоит самая принципиальная разница между его мышлением и мышлением ребенка: нормальный ребенок активно ищет знание. Ненавистник остается на месте; он не стремится к знаниям, он «открывает себя» для «опыта», надеясь, что в результате что-нибудь окажется у него в голове. Мыслительные действия, то есть мыслительные усилия — любого рода обработка, определение, организация, интеграция, критическая оценка или контроль содержания его разума, — для него являются чужой страной, попадания в которую он всю свою искалеченную жизнь пытается избежать. Его мышление настолько застойно, насколько возможно в жизни человеческого существа, не переступившего грань, отделяющую пассивность от психоза.

Ум, который пытается избежать усилий и действовать автоматически, полностью отдается на милость эмоций. С психоэпистемологической точки зрения (невзирая на все доводы сознания об обратном) ненавистник воспринимает свои эмоции как неизбежные и непреодолимые, как силу, которую нельзя подвергать сомнению и которой нельзя не подчиниться. Но источник происхождения эмоций — автоматизированные ценностные суждения, имеющие абстрактное, метафизическое происхождение. У ненавистника отсутствуют постоянные ценностные суждения, а есть лишь случайные сиюминутные побуждения. Однако его эмоции — это не великие страсти, в пользу которых он жертвует своим интеллектом, не всевластные демоны, а всего лишь чумазые маленькие чертенята, скачущие, поверхностные и немыслимо банальные.

Им управляют не мечты, а капризы.

Как человеческое существо может опуститься до такого уровня? Для этого существуют различные психологические причины, но общий план примерно таков: процесс превращения себя в шута запускается в детстве, если ребенок слишком много врет, но ему это сходит с рук. В ранние, критические для развития годы, когда ребенок должен обучиться мыслительным процессам, необходимым для знакомства с огромной неизвестной реальностью, он обучается абсолютно противоположному. Он учится не наблюдать, а выдумывать, он учится тому, что все можно получить обманом, мольбами и угрозами (истериками), то есть манипулируя взрослыми. Отсюда он заключает, что реальность — враг ему, раз он должен фальсифицировать ее — лгать — ради того, чтобы получить желаемое. Реальность не подчиняется ему, она разочаровывает его, она непостижима для его чувств и не отвечает на его действия так, как это делают взрослые; однако ему кажется, что этого врага не стоит принимать в расчет, поскольку у него есть способ справиться с ним, не применяя иных средств, кроме своего воображения, — ведь оно заставляет загадочно всесильных взрослых делать за него то, что он не может сделать сам: каким-то образом одурачивать реальность и удовлетворять его капризы.

Постепенно эти подсознательно сделанные выводы автоматизируются в его мышлении в форме привычного двойственного чувства: подленького ощущения успеха, с одной стороны, и ощущения собственной ущербности — с другой. Он пытается бороться с последним, внушая себе, что он велик, так как может обдурить кого угодно, и в поисках утешения продолжает расширять практику обмана. Без слов, как внутреннюю установку, он принимает на веру, что ему для выживания необходимо манипулировать людьми. На определенной стадии развития он приобретает единственную подлинную и постоянную эмоцию, которую ему суждено испытать: страх.