Возвращение.Хмара-2

За воротами мы оказались уже ближе к вечеру и повернули свои стопы не туда, куда предполагали мои святоши, не к царству — государству оркову (ибо там осталось моё снаряжение), а в сторону, от него противоположную, в леса, где стояла избушка столь милой моему сердцу бабушки Яги. И как в сказках говорится, долго ли коротко, но миновали мы стороной восточной Трёхмухинск и вошли в лес.

Сначала мои спутники шли по моим следам в готовой покорности, но чем дальше мы углублялись в лесную чащу, тем беспокойнее становились выражения их лиц.

— Слышь, Никола, куда эт мы направились? — отец Клементий отодвинул посохом свесившуюся вниз ветку орешника и, переступив через сучок, смачно раздавил большущий красный мухоморище.

— К Матрёне Тихоновской избушке, — совершенно беззаботно ответил я, без остановки продолжая свой путь.

— А не заплутаем? — на всякий случай поинтересовался отец Иннокентий, шедший в замыкании.

— Не должны, — ответил я со всей присущей мне беззаботностью. Дома (в нашем мире) я неоднократно вычерчивал на бумаге карту Росслании, строил макеты знакомых мне мест, и вот теперь пришло время проверить мои выкладки на практике. В кармане моего маскхалата оказался абсолютно рабочий компас (последнее время у меня появилась шиза: я стал таскать их по две — три штуки, рассовывая по карманам и рюкзаку), и теперь я двигался по лесу, ориентируясь на его стрелку. Двигаясь по компасу, я не рассчитывал ни выиграть время, ни сохранить силы (по моему многолетнему опыту, хождение даже по извилистым и не слишком ровным дорогам гораздо быстрее и приятнее любого прямого пути по пересечённой местности). Я добивался одного — безопасности. И это мне удалось, правда, мы малость поныряли в болоте, поспотыкались на гигантских муравейниках, но всё же к полудню следующего дня достигли искомого места. Не буду приводить все те глаголы и эпитеты, что прозвучали за истекшую ночь в мой адрес, но их вполне бы хватило, чтобы написать маленькую книжечку из жизни портового грузчика. Но не о том речь…

Наконец, мы выбрались на поляну перед Матрёниной избушкой. Я оглядел прилегающую местность и ничего подозрительного не обнаружил. Но прежде чем расслабиться и перевести дух, я всё же поспешил укрыть всю нашу троицу под пологом бабулиной маскировочной сети. И только оказавшись на пороге скрытого от глаз терема, позволил себе минуту блаженного отдыха.

Деньжат мы в Матрёниных закромушках набирали, не спеша и не балуя. Слишком много не брали. Излишние деньги, как говаривала Тихоновна, зло притягивают. А их, лишних-то, в сундуке и не было. С тех пор, как я тут последний раз был, Яга многонько поистратила. Я набрал малость медяков, отцу Клементию серебра отсыпал, а Иннокентию досталось нести жменю золота. Я — то, что чужие деньги брал, так с разрешения — мне ж ещё в прошлый раз Яга наказала: "Дабы нужда тебе будет, а меня дома не застанешь, в терем заглянь. Ларец в тайном месте стоять будет, твоим глазам видимый, другому он и не откроется, а ты только руку на него положи. А там бери, сколь хочется, сколь душе твоей пожелается. Мне ж злато-серебро, сам знаешь, в лесу без надобности, тока для людей хороших да сироток нищих приберегаю". Вот, помня те слова, я тут и оказался, а нужда у нас и впрямь великая была. Идти на прокорм себе зарабатывать времени не было, дорога в путь звала. Я же ещё не всех друзей — товарищей разыскал, ещё и о своей судьбе ничего не выискал, да и меч Судьбоносный где-то затерялся. А в ларце и письмецо для меня сыскалось:

Здравствуй, свет мой Колюшка! Поклон тебе шлю нижайший. Как ушёл ты от нас — недолго счастие длилось. Думали, мир навек и детишкам радуга, а оно вона как обернулось. Прибамбас — то наш совсем осколюжил, с ума выветрился, отдохнуть захотел, вот советник теперь от его имени государством и заправляет. Всё, что трудами сиротскими восстановили, склеили, всё в единый миг порушили. Нынче всяк себе вновь царем царствует, сосед соседа со света сжить пытается. Не по — божьим законам — то живём, а по бесовским. Коль письмо чтёшь моё, знать, казна тебе ныне потребовалась, тока казны той в десять разов от прошлой осталося. На мирские дела я бы и всё потратила, да чую, что тебе сгодится ещё. До свидания, Коленька, а Род даст, ещё свидимся. Твоя бабка Матрёна. Внизу размашистая подпись.

Прочитав письмо, грустно мне стало. Какой человек всё же хороший эта Матрёна Тихоновна! Ей и самой, видать, трудно живётся, а она всё обо мне думает. Всё сделаю, дни и ночи по стране идти и скакать буду, а о судьбе её выведаю!

Отдохнуть решили в тереме, а наутро в путь отправиться. Так оно и получилось. Вышли, когда солнышко над лесом вышло. Шли неторопливо, ноги не сбивая, красой природной наслаждаясь. По пути к Степанычу заглянули. Поговорили малость, чайку с бубликами попили. (Интересно, где он бублики берёт? В самом деле, уж не сам же выпекает?) Про Ягу и прочих наших он знал меньше нашего, но в погибель бабкину не верил, так и сказал.

— Я её, старую, знаю, поди где-нибудь в лесах дремучих до лучших времён прячется.

Распрощались с Лешим и дальше пошли. Славный дед всё же всучил нам по свёрточку, в каждом по туесочку, кому с вареньем сахарным, кому с грибочками. Грибочки у меня и Клементия оказались (к ним бы сейчас картошечки), а варенье сахарное у Иннокентия, он его на первом же привале и сожрал. Перемазался, воды — то рядом не было, потом шёл, мухами да всякой всячиной облепленный. Смех, да и только!

Из леса мы на следующий день вышли, но не у Трёхмухинска, а южнее, близ Осинового тракта. Прежде чем на дорогу выползать, сперва осмотрелись, а потом и попылили. Отцы святые хоть здесь вдохнули с облегчением. А мне, признаться, и самому блуждание по чащобам смерть как надоело.

Прошло долгое время поисков, и решил Лёнька ввечеру очередной седьмицы с постоялого дома съехать, дабы последних денег не поистратить, а прежде по улицам пройтись, последний раз средь людей базарных потолкаться, может, и удастся чего выведать.

"Не проходите мимо, не проходите мимо! — гласила надпись, красной краской широко размалёванная на ветхом заборе тянувшейся издалека улицы. — Только сегодня и только для Вас! Чудеса манежа: непревзойдённый метатель ножей, великий и неповторимый факир Аль — бара — бу Бей". Внизу надписи виднелась приписочка мелкими, красиво выписанными буквами: " А также по вторникам, четвергам и пятницам, не считая субботы и воскресенья. Понедельник выходной". Пройти мимо этой вывески Леонид действительно никак не мог.

До начала представления оставались считанные минуты. Лёнька позвенел в своих карманах и безропотно выложил перед билетёром последние оставшиеся монеты, коих хватило только на места в последних рядах зрителей.

Представление ему не понравилось. Глупые бездарные клоуны, лупцевавшие друг друга, сменялись укротителями кур и прочей домашней живности. Но бывший ординарец ждал не этого. Наконец на арене появился он: великий факир Аль-бара-бу Бей. Одного взгляда, брошенного на его коренастую, словно приплюснутую фигуру, хватило, чтобы понять: неуловимым убийцей со столь красноречивым прозвищем Стилет он быть не мог. Лёнька сквозь всполохи жгучей боли помнил гибкую, высокую фигуру, одетую в серый плащ воина, мелькнувшую средь скал, прежде чем раствориться среди каменных нагромождений. Меж тем факир прямо с порога начал метать широкие, светящиеся в сумрачном зале кинжалы. Его представление действительно завораживало, но бывший ординарец сидел, глядя в пол и сожалел о последних, зря выброшенных монетах. "…Ищи не то, что видится. Странное и непонятное приглядывай", — слова Яги, постоянно вспоминавшиеся в его голове во все дни странствий, вновь выплыли и засветились перед глазами малиновыми всполохами. Только они и заставили Леонида досидеть до конца представления. "Странное и непонятное".

— "А где тут это странное выглядеть, если и так всё, как на ладони, видится, — огорчённо думал Лёнька, спускаясь за кулисы цирка и жалея потраченных денег. Зачем его понесло за кулисы, он и сам не знал, но уйти просто так не мог. Вдруг факир и окажется тем странным-непонятным, о чём говорила лесная бабушка? Во всяком случае, вниз, в подвал, где находились гримёрки артистов, Лёнька спустился, уже вполне определившись со своим поведением. Жизнь безродного забитого мальчишки приучила его к некоторым простым хитростям. Вот и сейчас в его голове зрел некий план…

— О Великий! — начал он от самого порога гримёрной, глядя обожаемым взглядом на застывшего перед зеркалом коротконогого мужика с лысиной, оказавшейся на месте снятого ярко-огненного парика, призванного изображать на манеже его переливающиеся огнями волосы. — Я не в силах высказать восторг, переполняющий мою душу от увиденного! Ваше выступление божественно, Ваши взмахи рукой легки, точны, сильны и грациозны одновременно! А шар… этот летящий шар, пробитый точно посередине! Я всего лишь усталый путник, падающий у Ваших ног! — при этих словах бывший ординарец действительно повалился в ноги ошеломлённому артисту. — Я Ваш раб и почитатель. Я видел многих мастеров Вашего ремесла, но Вы, без сомнения, лучший!

— Ну, что Вы, ну, что Вы! — едва ли не краснея от ложной скромности, отмахнулся не ожидавший такого восторженного отклика на свои таланты факир. — Это всего лишь… Это всего лишь маленькая толика моих умений! Я ещё многое умею, но лучший… — его голос умолк, и казалось, артист уже никогда не продолжит начатой фразы, но видимо, в нём уже давно жила потребность выговориться. — Есть мастер, который многократно превзошёл меня в своих умениях!

— Но я не верю! — запротестовал по-прежнему коленопреклонённый ординарец. — Это невозможно!